Читать книгу Дожди над рекой. В тумане / Кансер / Танцующие на крышах - Антон Пайкес - Страница 9

Сегодня на ней были кроссовки, свободные брюки и тёплый свитер. Такой я её ещё не видел. Она походила на туристку, даже косметики я особо не заметил, хотя, наверное, какие-то обязательные приготовления всё-таки были проведены. В руках она держала сумку, небольшую, но достаточно тяжёлую. Уж не знаю, что там было. Вообще, вид у нее был странный – не осталось той показной сухости и стервозности. Передо мной стояла милая девушка с длинными чёрными волосами, немного завивающимися, своенравными, отказывающимися превращаться в причёску.

Я закинул сумку в багажник, а когда сел в машину, она уже курила в салоне, ковыряя пальцем бардачок. Складывалось ощущение, что она всеми силами пыталась заставить себя быть такой, как в детстве. Если не получалось стать весёлой и беззаботной, то хотя бы вернуться к изначальной величественной простоте она ещё надеялась. К сожалению, этот мир так устроен, что когда мы что-то теряем, нечто другое очень быстро занимает освободившееся пространство, и старое вернуть уже не получается.

Когда я вырулил на кольцо, нас неожиданно догнал телефонный звонок.

– Да?

– Здравствуйте. Это вы звонили Борьке несколько недель назад?

– Да, я.

Моя спутница безучастно смотрела в окно. Она выглядела странно сосредоточенной, как будто мы ехали не на дачу, а в эпицентр катастрофы. Мне даже показалось, что она что-то шепчет. Но я не мог разобрать, было ли то, что она мурлыкала себе под нос, словами, или просто обрывком какой-то внезапно пришедшей на ум мелодии.

За окном серел противный городской пейзаж. Окраины – самое неприятное, и в то же время родное, что есть у Москвы. Они лишены помпезности, праздничности, здесь нет толкучки, создаваемой туристами возле какого-нибудь памятника. Вокруг – реальная жизнь, со всеми её недостатками и очень редкими достоинствами. Я здесь взрослел, эти спальные районы превратили меня в того, кем я являюсь. Не уверен, что смогу когда-нибудь искренне их поблагодарить за это.

Тем временем ледяной голос жены моего старого товарища продолжил:

– Может, вам будет интересно, Борька вскрылся.

– Что, насмерть? – Я испытал нечто вроде шока.

– Да нет, конечно. Как был ничтожеством, так им и остался, даже уйти нормально не смог. В больничке отдыхает.

И она назвала адрес больницы.

– А с ним кто-нибудь сидит сейчас?

– Да кому он нужен? У него и друзей-то нет. Были раньше, но все куда-то делись. Он, естественно, винит в этом меня. Я, как видите, сразу вам это говорю, чтобы вы не думали, что что-то ещё кроме моей сучьей особы могло испортить ему жизнь.

– Да ладно вам.

– Ну а что? Я в его жизни – главное зло. Он и подумать не может, что сам во всём виноват. Комплекс жертвы.

Я быстро попрощался, чтобы не продолжать разговор, скинул и посмотрел на мою молчаливую пассажирку.

– Ничего, если мы сначала заедем в одну больницу? Надо кое-кого навестить.

– Мне всё равно. Хочешь, поехали. – Она улыбнулась, смотря сквозь меня в неведомые мне дали.

Мы поехали. Машину я бросил во дворе неподалёку от станции метро, где умудрился ещё и купить мандаринов, и уже пешком мы добрались до больницы. Серый корпус заведения как всегда вызывал совсем не радостные мысли. Не удивительно, что у нас так любят лечиться дома – тут можно от одной тоски скончаться, даже если пришёл с аппендицитом. Меньше всего повезло тем, чьи окна смотрели ровно на трубу крематория. Как выяснилось позже, Боря был одним из этих счастливчиков, что с его нежеланием жить едва ли хорошо сочеталось.

Лежал он в малюсенькой отдельной палате. Обшарпанные стены, пустой стол, Боря в протёртом белье и под таким же протёртым одеялом, а за окном красная как аорта труба, из которой, наверное, должен периодически вылезать едкий печальный дым. Казалось, что все дырки и заплаты мира сконцентрировались именно в этом помещении, и все они выстроились как на парад в ожидании своего короля – Великой Чёрной Дыры. Судя по выражению Бориного лица, пришествие этого мрачного властелина ожидалось в самое ближайшее время.

Он посмотрел на меня так, словно не узнал. Потом повернул голову к моей спутнице, с едва намечающимся интересом окинул её взглядом, но этот интерес почти сразу угас. Он кивнул в сторону двух маленьких табуреток для гостей. Мы сели.

– Тебе эта сука позвонила? – вяло поинтересовался он.

– Ну да.

– Понятно. Мне никогда никто не звонит, так что она, видимо, сильно удивилась тому твоему звонку. А номер у меня в кармане нашла. Ты мне тогда диктовал.

– Я помню, Борь.

– А её ты, значит, всё-таки нашёл? – поинтересовался мой друг-самоубийца.

– Как видишь.

Она посмотрела на несчастного Борю и одними губами улыбнулась, не слишком естественно, но показывая, что хочет выглядеть приветливой. Так обычно улыбаются те, у кого куча проблем, но они из последних сил держатся, чтобы не начать посылать всех вокруг по давно известному адресу.

– Ну и славно, – отозвался Боря. – А она ничего так.

В этом замечании не было ни единой ноты обычной его заинтересованности в женщинах.

– Будешь ещё так делать? – поинтересовался я.

– Конечно, нет. Выживших во время расстрела, говорят, даже при Сталине не убивали. Нет. Знаешь, это ведь такой позор, я даже себя убить не смог.

– Да для этого, как раз, много ума не надо, – прокомментировала моя подруга и зевнула. Мне показалось, что специально.

– Зато сила воли нужна. А у меня её нет.

– Не сила воли нужна, а глупость, – сказал я ему. – Очнись, всё это бред. Ты убедил себя в том, что всё херово, пора кончать с собой, пошёл и попытался. Тебе не кажется, что мир немножко сложнее?

Боря не ответил, но было видно, что он о чём-то задумался.

– На вот тебе мандаринов, – сказал я и положил пакетик на стол. Их мы купили у ближайшего метро, но пусть ему кажется, что о нём заботятся. Так будет лучше.

– Спасибо. Я тебе, правда, ещё за обед должен.

– Да перестань. Давай, в общем, не страдай фигнёй, и выздоравливай. Пойдём с тобой в футбол играть, как раньше.

– Хорошо.

Боря впервые позволил себе улыбнуться. Моя спутница кивнула ему и вышла, я же подошёл пожать Боре руку, и он протянул свою в ответ. Какое-то время мы смотрели друг на друга, и тогда он вымолвил:

– Ты знаешь, мне кажется, что это вовсе не она. Глазами вижу, что похожа, но это не она. Будь осторожен.

Я кивнул и вышел из палаты.

Потом была скучная дорога без подробностей. Полтора часа напряжённого молчания и случайных неуместных слов. Тихая музыка из колонок. При всём желании нельзя было разобрать, кто и о чём пел. Бесконечное шоссе, облысевший лес, тоскливый и простуженный рёв мотора, всё это слилось в какую-то песнь обречённости.

Мы остановились напротив её дома. Я бросил машину на обочине, и мы выбрались из салона, разминая затёкшие ноги.

Этот дом с голубыми ставнями, он до сих пор не кажется мне чужим. Мы стоим у забора и смотрим на него молча, я даже не пытаюсь ничего говорить. Время разговоров кончилось. Дом говорит за нас.

Почему вас так долго не было? Я скучал.

Знаю. Как твой старый яблоневый сад? Этот белый налив, кислый, как внутренности аскорбинки, душистый, как целое поле после покоса. Эти буреломы сорняков и вьющиеся стебли дикого винограда. Эти огромные окна в фанерных стенах. Мой старый добрый друг, я бывал в твоих маленьких комнатах всего несколько раз, пил чай с мёдом, но твоя внешность мне знакома до мельчайших подробностей. Кажется, я помню каждую облупившуюся доску. Какие новости?

Да какие тут новости? Скучно. Скучно здесь стоять. Вокруг вырастают новые дома, сараи, дымоход давно забился, и теперь я чихаю пылью. Старая волга вросла колёсами в землю, так что даже самый худощавый ребёнок не сможет спрятаться под ней во время игры. Велосипеды сгнили в сарае. Их цепи заржавели, и теперь уже никто никуда не поедет. Да и сам я, кажется, подгниваю. Не осталось ежей, только крысы в подполе. Мне начало казаться, что я нетвёрдо стою на земле.

Ничего, я тоже стою на ногах недостаточно твёрдо. Я ни в чём не уверен. Вот, рядом со мной стоит твоя хозяйка. Или это не она? Может, ты мне расскажешь? Я что-то совсем запутался.

Увы, не я должен отвечать на этот вопрос.

А кто?

Ты сам. Никто лучше тебя не сможет ответить, она это, или нет. Согласись, из двух кандидатур – тебя и дома, общающегося с тобой мысленно, логичнее было бы прислушаться к твоему мнению. Это как-то по-людски, что ли.

Ах, дом, я уже ни в чём не уверен. А было ли то, что я так хорошо помню? Были ли эти чаепития под твоими сводами? Были ли яблоки в твоём саду? Было ли счастье, или оно придумалось само позднее? Как же сложно жить, не ощущая земли под ногами.

Мы стояли и смотрели, как дом молча переживал нашу новую встречу. Она тихонько дрожала и как-то неумело прислонилась ко мне. Может, ей было холодно, а может, она тоже почувствовала что-то такое, что не описать никакими словами.

– Я хочу зайти внутрь, – сказала она, и в голосе мне послышалась обречённость. Как будто она приехала сюда испытать себя на прочность, и вдруг поняла, что проверку не прошла.

– Я пока побуду здесь.

– Конечно. Мне кажется, что меня там ждут.

Эта загадочная фраза стала последней. Она вошла внутрь и не вышла. Я прождал её минут тридцать. Потом плюнул на тактичность и пробрался на территорию через трудно поддающиеся ворота. Было тихо. Ну, то есть, вообще ни звука. Даже собирающиеся к отлёту птицы здесь не пели. Воздух был вязким, как кисель, и таким же сладким. Видимо, птицы не любят сладкое.

Я побродил по территории, моей спутницы нигде не было видно. Тогда подошёл к двери и дёрнул, но она не поддалась. Я посмотрел в замочную скважину и убедился, что ключа внутри нет. Более того, по углам дверного проёма скопилась паутина, что могло обозначать только одно: дверь в дом не открывали уже довольно давно. Вполне материальная девушка из плоти и крови растворилась в воздухе. Я побродил ещё немного и, так и не найдя никаких следов, ушёл. Кажется, больше тут делать нечего.

В Москву я вернулся в странной лихорадке. Меня словно трясло, хотя градусник показывал вполне здоровую температуру. Я заварил чай и со вздохом плюхнулся в кресло. Впервые я ощутил, что остался совершенно один, и даже не понял, как и почему. Конечно, то, что она пропала так неожиданно, не поддавалось никакому логическому объяснению, но я давно чувствовал, что однажды она исчезнет, как исчезает всё неясное и нелогичное, что случается в нашей жизни, но всегда впоследствии кажется нашим собственным вымыслом. Это какой-то защитный механизм – когда ты не можешь объяснить происходящего, в мозгу что-то щелкает, и он неожиданно понимает, что ему всё привиделось. Он вообще не причём, ничего не видел, не знает, не помнит.

А потом водоворот выплюнул меня на поверхность, чтобы сумасшедшая карусель понеслась по новому кругу безумия.