Читать книгу Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова - Страница 17

В один из вечеров 1944-го, когда мама вернулась с работы, к нам в заречный домик заявилась младшая сестра дедушки Сандра, тётя Вера, – её 5-летняя Алма была годом моложе. По-русски тётя Вера говорила, как и альтмама, плохо. Несмотря на то, что умерла она в 8о лет и жизнь прожила среди русских, языком так и не овладела и до конца жизни употребляла вперемешку немецкие и русские слова. Получалось смешно и непонятно, но соседи научились понимать этот язык, привязались к ней и часто для смеха цитировали её. Она не обижалась.

Мешая немецкие и русские слова, тётя Вера протараторила ещё с порога:

– Уборка ist zu Ende, в воскресенье am Abend im клуб wird сабантуй. Анна Пасюта sagt, daB sie hann gesucht ein хорош гармонист und es wird viel Spas! Zum SchluB – много, богато und gutes Abendessen. Ich mochte ja хоть раз mich satt essen, что должно было означать:

– Закончилась уборка и в воскресенье вечером в клубе сабантуй. Анна Пасюта говорит, что нашли хорошего гармониста и будет весело! А в конце главное – богатый, сытый ужин. А так хочется поесть вкусно и наесться от пуза!

– Не уговаривай, Вера, – не пойду.

– Почему? Вы вон как хорошо в куспроме поёте! Да и танцевать ты любишь!

– Неужто не понимаешь, что нас там не ждут?

– Элла! – взмолилась добродушная тётя. – Ты и говоришь по-русски, и уважают тебя, пойдём! Детей возьмём. Уж детей-то пожалеют, не выгонят!

Она ещё долго убеждает маму, но уходит, так и не получив согласия. Наступило воскресенье. К вечеру тётя Вера заявилась с Алмой и с порога весело начала:

– Мы за вами – одевай, Элла, детей. Я бы и с Алмой пошла, но… ты же знаешь, как я разговариваю!

Мама оглядела их, нарядных, подумала и согласилась.

И вот уже мы, принаряженные и счастливые, горделиво скачем вприпрыжку, держа маму за руки. Тётя Вера с Алмой идут рядом, радуясь предвкушению вкусной еды.

На сцене – большие чугуны с борщом, кашей, мясом. Запах дурманит… На столах – белые скатерти, на них – вазы с конфетами, пряниками, бубликами и какими-то фруктами. Невиданное изобилие поражает – не из этой жизни.

Сияющая тётя Вера ведёт Алму к сцене. Заметила, что мама мостится с нами за крайний стол у двери, вернулась и подсела рядом. Надеясь на радушие окружающих, мы, три сияющие девочки, гордо оглядываем публику, но… встречаем недовольные лица. Как можно нам не радоваться, – нам, один вид которых вызывает слёзы умиления: красивые, нарядные, послушные! Что сделали мы не так?

Хозяин белых бурок, гармонист, приглушает музыку и перестаёт играть. В шумном зале, смеявшемся до этого, рождается вдруг тишина… Многие оборачиваются и мрачнеют. Полная кухарка в белом фартуке и платочке, что завязан бантиком чуть выше лба, сердито направляется к нам. Видя её напористо-враждебную решимость, мама съёживается, у Изы расширяются глаза, у меня внутри всё холодеет и разом обрывается.

– А вы, чёртовы фашисты, чого прыйшли? Чого потирялы? Ышь, пойисты захотилось! Есть вещь, да ны про вашу честь! А ну, марш отсюдова! – и так рванула скатерть, что в нас летят объедки.

Мама отряхивается, подталкивает к выходу меня с Изой, по-немецки испуганно шепчет:

– Скорей! Скорей! Выходите!

Манька Сапко, несколько опоздав, ринулась на помощь. Выхватила скатерть из рук кухарки и накрыла стол.

– Тю-ю! Здурила! А ну замовчь! Диток пожалий! Ты чого сказылась? Яки воны тоби фашисты? – и к маме. – Сидай, Элла, сидай, товарка. Ны слухай йии. Мужик у нэй погыб, а вы тут пры чём?

Но мама уже вытолкала нас в темноту холодного коридора.

Добродушная, непосредственная, стройная тётя Вера выходит следом вместе с Алмой.

– Я ничего не поняла… – возмущается она. – Что случилось? Накормить же хотели! Ты почему нас вытолкала!?

Мама казнится, плачет и обвиняет её:

– И зачем я пошла? Ведь зарекалась под твою дудку больше не плясать! Господи, ведь чувствовала: что-то случится! Так мне и надо! Какой стыд, какое унижение!

Тёмным осенним вечером дети молча идут рядом, слушая перебранку двух взрослых женщин. Как и тётя Вера, они лишь поняли, что их почему-то обидели.