Читать книгу Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова - Страница 29

Приближалась Пасха – отмечать её было строжайше запрещено. В семьях украдкой красили яйца для родительского дня – дня поминовения. Гурьба детей возвращалась с занятий, и Шура Логинов радостно сообщил:

– А завтра родительский день!

– И что с того? – удивилась Иза, в которую был влюблён Шура.

– На кладбище пойдём, наедимся.

– Как это?

– У вас, у немцев, нет что ли родительского дня?

– Не знаю. А что это такое?

– На могилки к родным и знакомым приходят с едой, угощают друг друга – за помин души.

В разговор вмешался светлокудрый Коля Маллаев.

– А жена директора школы каждый год кутью приносит. Кто завтра с нами? Там столько вкуснятины будет!

– Хорошо бы, – вздохнула Валя, – но если узнают, из школы исключат.

– Не узнают! – обнадёжил Коля. – Среди нас нет доносчиков, только дома ничего не говорите, а то проболтаются. Жена директора школы всех угощает, но не болтает, кто бывает на кладбище. Я знаю – в прошлом году ходил.

– Давайте все и пойдём. После уроков в яру соберёмся.

Соблазн попробовать незнакомую кутью оказался выше страха перед исключением, и мы с Изой составили детям компанию.

На кладбище не более десяти женщин. Сидят в разных местах, каждая – у своей могилки. Издали доносятся причитания и плачи. Подходим, молча останавливаемся, иногда надолго – ждём, пока женщина прекратит надрывно-печальное завывание, что проникает в грудь и там застревает. Наконец, плакальщица тяжело поднимает голову, укутанную в тёмную шаль, мрачно оглядывает нас и, облюбовав кого-то, молча протягивает белый кусок запашистого домашнего хлеба, яйцо либо пряник, а иногда и лакомство – квадратные карамельки-подушечки».

У Шуры Логинова и Али Мешковой угощений больше всего. Их жалеют: «У вас отцы погибли».

Каждый, кроме нас с Изой, что-то уже жуёт.

– Почему нам не подают? – недоумевает Иза.

– Вы позади становитесь и руки не протягиваете! – предполагает Коля Маллаев.

– Давайте за ними встанем, им же тоже хочется! – жалеет нас Шура.

У следующей могилки нас вытолкнули вперёд. Но… не скрывая неприязни, женщина отвела наши руки и подала большой кусок белого хлеба стоявшему позади Шуре Логинову… Наклонилась, достала крашеное луковой шелухой яйцо и подала Вале через наши головы.

Унижение, боль, обида… Всё смешалось. На глазах слёзы, но мы держимся, будто это не задевает… Улыбаемся и объясняем, что дома нас потеряли. Дети просят остаться. Шура разломал ломоть хлеба, Валя дала крашеное яйцо, и мы поплелись за детьми. Дошли до могилы, где на траве сидела жена директора школы – красивая, аккуратная дородная женщина в чёрном кружевном шарфе. Оглядела детей, улыбнулась нам с Изой:

– А вы что сзади встали? Подходите смелее, становитесь полукругом. Кутьи на всех хватит! – и на свежий лист лопуха наложила всем по большой ложке. – Подходите, подходите!

Улыбнулась, подала нам по яйцу, повернулась к женщинам, что сидели неподалеку:

– Дети не виноваты…

И подавать нам начали наравне со всеми.

Хотелось знать, где раздобыла она рис и изюм. Всезнающий Коля пояснил:

– Говорит, в Кулунде достала.

Поздним вечером мы заявились домой с полными руками гостинцев, но, вместо похвалы, нас ожидала взбучка.

– Как вы могли?.. А если из-за этих яиц исключат из школы? – негодовала мама.

– Тогда и других исключат – нас уговорили.

– Нечего уговорам поддаваться – у них отцы на фронте погибли!

– И у нас папа погиб, – нашлась я.

– Но не на фронте – в трудармии!

Так день поминовения помог понять, что трудармия – это позорно. С того времени я никому не говорила, что отец нашёл в ней свою смерть – молчала.

– Нам есть хотелось, а мы всё домой принесли. Ругаешься… – накуксилась Иза.

– Ну, ладно, – и сменив гнев на милость, мама принялась расспрашивать, выпытывая подробности.

Мы рассказывали, перебивая друг друга…

– Плохо подавали, потому что ни капельки на оборванцев не смахивали! – решила я.

– А другие «смахивали»? – удивилась мама.

– Ещё как! Они переоделись и явились, как попрошайки, грязные, а Коля ещё и лицо вымазал. Мы смеялись, а он: «Дураки вы, ничего не понимаете».

– И им не стыдно было?

– Нисколько! А мы не переоделись. Не подумали даже…

– И вы так хорошо смотрелись?

– Не знаю – себя не видела. А как глянула на Изу, сразу всё поняла: в ботиночках… платок старушечий чёрный с кистями с головы сполз… стоит кудрявая, красивая и руки в карманах. Совсем не похожа на голодную и нищую!

– А я на тебя любовалась, на городскую…

Мама улыбнулась:

– Жена директора школы – умная и добрая женщина. Образованная, она всё понимает. Если бы не она, вам никто ничего бы не подал.

На следующий день каждый урок начинался с вопросов:

– Кто ходил на могилки? У кого дома красили яйца? Кто праздновал пасху?

Все невозмутимо молчали. Никто не поднимался и не признавался – глядели на учителя честнейшими глазами. Я в страхе косилась на детей и встречала невозмутимые лица. Во мне всё замирало, что учитель скажет: «А вот Тоня Шнайдер на кладбище была! Выйди к доске и обо всём расскажи!»

К счастью, никто ко мне не обратился…