Читать книгу Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова - Страница 43

Пятого марта 1954 года Эрика Георгиевна вновь задержала меня на выходе из класса:

– Из комендатуры звонили, прийти просили.

– Просили?..

– Да, так и сказали: «Передайте Шнайдер, что мы очень просим её прийти.»

– Опять надумали поиздеваться? Год не нужна была, а теперь вдруг понадобилась?

– Они были так дружелюбны! Не бойся. Сходи. По тону чувствуется, что всё будет хорошо.

– Не-е хо-очется, Эрика Георгиевна. Понимаете?

– Понимать я понимаю, но, думаю, в этот раз всё будет хорошо. Такое у меня предчувствие. Да и обещала я им… убедить тебя.

– Схожу, но только ради вас!

– Спасибо. Потом расскажешь, как прошла встреча.

Без ярости, с какой влетела в комендатуру я год назад, открываю дверь.

– Разрешите?

Комендант приподнялся навстречу:

– Да-да, проходите, пожалуйста.

– Я Шнайдер Тоня.

– Как же, как же, помню! Не забыл. Помню нашу первую встречу. Очень хорошо помню!

Ошалев от тона, я остановилась в дверях. Лицо – то же, но человек совсем другой – милейший, добрейший!

– Что вы встали? Проходите!

Я прошла и – застыла:

– Моё письмо? Как оно сюда попало?!

– Ах, куда же я вас посажу? – как бы извиняясь, пропустил он мимо ушей вопрос.

Оглянулась: в углу всё тот же венский стул – на трёх ножках.

– Не будете любезны присесть? Ничего другого нет, – развёл он руками.

– Вы издеваетесь?

– Нисколько, он не упадёт – стена держит, попробуйте! – и, возвращаясь на место. – Садитесь, пожалуйста!

Заискивающий, совершенно другой тон… предложение испытать стул со сломанной ножкой уже не обижало.

– Ну, хорошо. Меня он выдержит. Так почему моё письмо у вас на столе? Я не вам – в Кремль писала!

– Да-а… его вернули… разобраться.

– Оно не попало адресату. Вы его задержали.

– А вы выросли!

– Конечно! Повзрослела, поумнела…

– Да, вы уже не такая наивная девчонка, но всё такая же дерзкая.

– Так почему письмо здесь?

– Видите ли… Если бы каждый писал Сталину, а он отвечал, когда бы он работал?

– Во-первых, не каждый, во-вторых, он должен был знать, что творится в стране, как напрасно обижают людей.

– Думаете, он не знал?

– Об издевательствах над людьми? О том, что их напрасно обижали? Уверена, не знал.

– Ну, кто же над вами издевался, кто обижал?

– Вы.

– Я-я? Помилуйте… И чем же я вас обидел?

– Кричали, будто я преступница!

– Поставьте себя на моё место. Что бы сделали вы, если бы человек не явился?

– Я бы не работала там, где совершается несправедливость.

– И-интересная мысль!.. А если другой работы нет?

– Нашла бы!

– Ну, ладно… Давайте о письме, – и опять вкрадчиво, – ведь вы его не одна писали. Кто вам помогал?

– Мне?.. Помогал?.. Я что – совсем дура? Сама не способна сочинить?

– Я вас не оскорбляю. Напротив, допускаю, что вы сами могли написать. Но… в такие годы… и столько… Много!.. И очень даже глубокие мысли есть. Кто-нибудь ведь вам подсказывал? – заискивая, спросил он.

– А что? Не все мысли глубокие? – издевательски взглянула я на него.

– Нет, вы не так меня поняли. В целом – всё письмо умное. Есть, конечно, наивные места. Но… очень хорошее письмо. Очень! Благородное. Вы о всех страдаете… Никого не называете… Даже моё имя не назвали! Чувствуется, вы – не предатель.

– Ещё бы! Конечно, нет! – гордо выпалила я.

– Это вызывает уважение.

– Спасибо, – вспомнила я урок Марины благодарить за комплимент.

– Вы сегодня совсем не такая, как в прошлый раз – уверенная.

– И вы сегодня совсем не такой.

– И какой же я?

– Не кричите. Разговариваете по-человечески. Даже странно.

– А почему я должен кричать? Я ведь тоже человек!

– Но ведь кричали в прошлый раз!

– И вы кричали.

– Вы довели.

– Ну, хорошо. Не будем об этом. А кто-то всё-таки помогал, наверное? – тихо, доверительно настаивал он.

– Нет, сама писала, – также тихо, доверительно ответила я.

– Честно?

– Да, честное комсомольское.

– Вы комсомолка?

– Да. А что?

– Нет… просто… Странно всё!

– Ничего странного. Все в моём возрасте комсомольцы! Только… – и вспомнила, каким проблематичным было моё вступление в комсомол, как в бюро районного комитета почему-то долго шушукались, как меня защищал учитель, как долго допрашивали, в то время как другие дети вылетали из кабинета, едва успевали прикрыть дверь и, спохватившись, замолчала.

– Что «только»?

– Да так, вспомнила…

– Как вы учитесь?

– Не очень.

– Почему?

– Наверное, неспособная.

– Не может быть! Написать такое письмо даже я бы не смог!

– Письмо как письмо – обычное. Расстроили вы тогда меня очень.

– Ну, простите, Бога ради. Не хотел, – и пытливо, – Простите?

Я молчала.

– Что? Так сильно обидел?

– Очень. Я удивляюсь нашему разговору.

– И вы не хотите прощать? А мне приятно с вами беседовать…

Опять промолчала.

– Вы знаете, какое сегодня число?

– Пятое марта.

– Чем оно памятно?

Я растерялась, но, взглянув на портрет Сталина, вспомнила:

– В этот день умер год назад Сталин.

– Молодец! Помните… Да, уже год, как его нет. Кто бы мог подумать? Какова была ваша реакция на смерть вождя?

– Как и у всех – шоковая.

Хотелось вдруг похвастать, что, несмотря на всеобщее горе, лично для меня этот день оказался счастливым – предотвратил явку в комендатуру, но вовремя сдержалась.

– Вы и сегодня настроены не расписываться?

– Конечно.

– Но вы должны!

– Почему? И за что? Что не убегу? Были бы деньги – убежала!

– Да-а?! Вот вы какая!

– Да, не удержали бы! Я чувствую себя свободной, а Вы хотите, чтобы у меня этого чувства не было! Жаль – денег нет, а то бы доказала, что уехала! И не только в Барнаул – в Москву даже.

– А как же без паспорта?

– И паспорт оформила бы.

– Но ведь разрешение на паспорт даём мы!

– Да? Значит, вы бы дали!

– А если бы не дали?

– Значит, опять пришлось бы писать – жаловаться на несправедливость. Он засмеялся:

– Вы так уверены в своей правоте!?

– Конечно.

– Это похвально.

Это окончательно растопило мою насторожённость. Комендант уже нравился… воспринимался обычным человеком… я почти любила его: «Чувствует, что права».

– Извините, пора уроки делать – контрольная завтра.

– Конечно, я понимаю. Учитесь, стране нужны грамотные люди. Всеобщая безграмотность ещё не ликвидирована. Было приятно поближе познакомиться!

– Спасибо, – повторила я урок Марины, – до свидания!

Я поднялась с искалеченного стула – он вышел из-за двухтумбового стола.

– До свидания. Знаешь, давай договоримся: я больше не буду тебя вызывать, но сегодня, раз ты здесь, распишись, – перешёл он вдруг на «ты».

– Честно, не будете?

– Честно, честное военное, – и улыбнулся.

– Хорошо, так и быть. Но не вызывайте – бесполезно, не явлюсь.

– Не вызову.

Как добрый хозяин, он проводил меня до двери:

– Счастливо, успехов тебе в учёбе!

Шагая по аллее центральной улицы, я размышляла о людях, их натуре, жалела коменданта: «Видимо, и сам работе не рад. Заставляют быть таким», – каким, так и не домыслила.

Эрика Георгиевна выслушала, посмеиваясь:

– Так и сказал? Не ругал? Надо же! Ничего не понимаю! В последний раз долго о тебе расспрашивал, – проговорилась она.

– Почему промолчали и не предупредили?

– Да ничего особенного – рассказала, как учишься, как ведёшь себя.

Так закончились мои уничижительные хождения в комендатуру. Осенью 1956 года вышел просуществовавший долгих пятнадцать лет указ об отмене спецучёта. Немцы радовались:

– Бог услышал нас! Защитил!

– Дети смогут учиться теперь в высших учебных заведениях!

– Они свободны!

Как-то вне школы встретилась Амалия Петровна.

– Знаешь, Тоня, не исключено, что письма помогли. Твоё было первым, потому и резонанс был сильным, но позже писали ещё Кун Ваня, Шеерманн Эйвальд. Только вы были разобщены, но это, к счастью, и выручило. Они поняли, что никакой подпольной организации нет и не было, что пишут дети, которые не понимают ситуации.

– О какой организации вы говорите?

– Они ведь считали, что вами руководит подпольная организация! Всех допрашивали. И меня тоже, потому и знаю.

– Вот оно что! Неужто такое можно было предположить?..

– Они предположили…