Читать книгу Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова - Страница 35

Чтобы оплатить в районном центре мою квартиру, мама выкраивала минуты у рутинных бытовых дел и дёшево обшивала сельчан – в доме засыпали под монотонное постукивание челнока. Когда должной суммы не набиралось, квартирная хозяйка соглашалась ждать.

Обучение в школе было платным: 16о рублей за каждое полугодие – большая по тем временам сумма. В конце первого полугодия директор пригласил в кабинет неплательщиков (в их числе была и я) и предупредил, что после зимних каникул отчислят всех, кто не привезёт деньги. С тяжёлым сердцем сообщила я родителям новость. Выхода не нашли, и после нового года пришлось остаться дома – помогала Изе, что оканчивала седьмой класс.

Недели через две в наш заречный домик влетел Шура Логинов:

– Здравствуйте. Пусть Тоня собирается в школу. Велели вернуться всем, кто не заплатил. Учение сделали бесплатным!

Утром, к великой моей радости, его мама отвезла нас на санях в Родино.

Училось трудно. Программа усложнялась, а мыслила я больше по-немецки, и запрограммированный с детства язык рвался наружу. Однажды во сне на топчане за печкой увидела я, будто дерусь с парнями, от которых летели когда-то оскорбительные «фриц», «фашист» и «Гитлер». Тираду, произнесённую в драке («Вам что надо? Какие они фашисты? Какие фрицы? Какие Гитлеры? Их отцы тоже на войне! И все мы здесь – война потому что!»), прокричала по-немецки, разбудив хозяйку, её сестру с мужем и бабушку. Проснулась от крика – о ужас! – на немецком языке. Не шевелюсь – жду… Сестра хозяйки не выдержала:

– Тоня, Тоня, что с тобой?

Я молчала, боясь себя обнаружить.

– Да сон видела. Похоже, какие-то страхи… Она в общем-то спокойная, такой крик от неё слышу я впервые, – заметила хозяйка, заведующая отделом пропаганды райкома партии.

– Дома, наверное, всё же по-немецки говорят, – решила сестра.

– Ну, а как же?! По крику догадаться можно, но они тщательно это скрывают.

– А мне их жалко – ни одного плохого немца не встречала. Все доброжелательные, приветливые. А трудяги какие!

– Ладно, давайте спать.

Утром сестра хозяйки интересовалась:

– Как спала, Тоня?

– Хорошо.

– Сна не видела?

– А что?

– Да ты ночью так кричала!

Математику преподавала «классная» Эрика Георгиевна, красивая худощавая 27-летняя девушка с русыми, в «корзиночку», косами – на лбу и висках волос непослушно кудрявился. Предмет она знала хорошо, но методикой ещё не владела, и мой интерес к математике переключился на литературу. Нравилось, когда учительница, высокая, в очках, белокурая молодая женщина с глазами навыкате, глухим голосом читала отрывки из художественных произведений писателей XVIII века. Её круглое лицо с тупым носом, к которому она прикасалась вывернутым кончиком мизинца, оживало, вместе с нею оживал и непонятный текст.

Однажды она прочла длинный список книг, который следовало за лето прочесть, и спросила:

– Кто эти книги уже читал?

Реакции никакой.

– Может, не все – хоть какие-то?

Молчание, и только Шура Логинов осмелился на вопрос:

– А где брать книги?

– Как где? В библиотеке!

– В нашем селе нет библиотеки.

– Запишитесь в школьную. На всех, конечно, не хватит. Есть ещё районная – можно в неё записаться. Сегодня приступаем к изучению памятника древнерусской литературы «Слово о полку Игореве».

Всё было серьёзнее и значительнее, чем в седьмом классе. После изученной темы полагалось писать сочинения, как – никто не знал. Учительница удивилась:

– Вы что? Ни разу сочинений не писали?

Оказалось, не писали. Объяснив, как писать, она несколько раз повторила:

– И как можно больше цитат!

«Цитата»!.. Слово-то какое – авторитетное, важное, значительное!

И вот уже раздают тетради. Открываю и прихожу в ужас: крупная сочная единица!.. Взяв в руки моё творение, учительница засмеялась:

– А у Тони всё сочинение – сплошные цитаты, до такого додумалась только она.

– Вы же говорили – больше цитат!

– Да, но цитата должна быть доказательством мысли! Её нельзя писать в отрыве от анализа!

Учительница ещё долго объясняет, как цитировать, и самокритично признаётся:

– Видимо, плохо объяснила – не думала, что вы такие дремучие.

Писать сочинения я полюбила, и работы мои часто зачитывались в классе. Когда раздавались темы докладов, выбирала такой, по которому в учебнике было мало материала, это позволяло выступать в роли самостоятельного критика. Внимание учеников завораживало, и, подражая учительнице, я рассуждала:

– Ленского на самоубийство подтолкнула самовлюблённая Ольга. Легкомысленно кокетничая с Онегиным, она не заметила, что её друг глубоко страдает.

Овладевать литературной речью было нелегко: дети между собою говорили коряво и безграмотно. Деревни, населённые русскими и белорусами (кацапами) и чисто украинцами (хохлами), слегка враждовали друг с другом, что удивляло немцев, воспринимавших русскими тех и других.

К фрикативному «г» украинцев быстро привыкли, сложнее было с грамотной русской речью – особенно доставалось взрывному «г». Дразнились: «Гришка, гад, купи гребёнку, гниды голову грызут».

Или утрировали:

– Вона-вона дарошка побяжала.

– Кошка смятанку палйзала…

В 1949^_5О годах в Сибирь потянулись эшелоны с частично выселенными армянами, и деревни расстраивались армянскими районами – как правило, землянками

Армяне моего класса – Роберт Джиджян и Рита Мутафян, – брат с сестрой, воспитанные, умные и деликатные, не только хорошо учились, но и поражали хохлов и кацапов грамотной русской речью. Каково же было моё удивление, когда однажды, открыв дверь класса, я услышала их, говоривших по-армянски!

– Тоня, пожалуйста, никому об этом не рассказывай, – тихо попросила Рита.

– Почему?

– Мы такие же спецпереселенцы, как и вы, немцы. Ты должна понимать, что нам так же тяжело, как и вам.

Я понимала… Уже…

Они пробовали учить меня армянскому, но из тех познаний память сохранила всего несколько слов.

Когда в воскресные дни я приезжала домой, на язык всё чаще и чаще просились русские слова. Как-то по дороге из школы у меня на эту тему завязался разговор с Ритой.

– Знаешь, часто ловлю себя на том, что начинаю мыслить не по-немецки, как раньше, а по-русски. Мама выговаривает, но немецкое слово вдруг вылетает, а русское – тут как тут.

– У нас такая же история, и это естественно. Бабушка тоже ругается, заставляет говорить только по-армянски, но на улице не заговоришь, в школе тоже, так что и у нас дома вылетают русские слова. Разговор на армянском воспринимается, как пренебрежение к русскому, и мы боимся.

– А ты хочешь забыть армянский?

– Нет, не хочу. Мы надеемся, что нам разрешат вернуться на Родину.

– А за что вас выслали?

– Не знаю. И никто не знает. Объявили «врагами народа»…

– А среди вас точно нет «врагов народа»?

– А среди вас? – вопросом на вопрос подозрительно спросила она.

– Среди родных нет – это сто процентов, а среди других – не знаю; но мы немцы и, по представлениям многих, – олицетворение фашизма. Вам проще, легче.

– Это правда. Вам тяжелее, – добродушно согласилась Рита. – Но папа говорит, что немцы хорошие и пострадали из-за войны.

– Не знаю, Рита. Я тоже думаю, что из-за войны, но это несправедливо: мы никакого отношения к войне не имеем. Если бы не она, проклятая, жили бы на Волге в своём красивом Мариентале и ели яблоки, груши, сливы. Ведь до сих пор не знаем, какие они на вкус!

– Да, – вздыхает Рита, – а знаешь, как в нашей Армении хорошо! Приезжай после десятого – фруктов вот так наешься! А лучше за моего Робика выходи, ты ему нравишься, он говорит, что ты на армянку похожа.

– Правда? С курносым-то носом?! Вот не думала! Что ты – замуж! Рано ещё!

– А у нас в четырнадцать-пятнадцать замуж выходят.

– Почему ж не выходишь – тебе восемнадцать скоро!

– Вышла бы – не за кого!..

Иногда к нам присоединяется Робик. Юморной, он с приятным кавказским акцентом рассказывает армянские анекдоты. Бесшабашно и громко хохочем на всю улицу, удивляя немногочисленных прохожих.

А смеялись в те годы редко.