Читать книгу Апофеоз Судьбы - Арцви Шахбазян - Страница 17

Ранний мороз оплел окна колючими узорами. Эдвин мог часами сидеть, размышляя о чем-то важном и очарованно исследуя изморозь. Ее будто выдумал мастер-стекольщик, а его невеста навешала под скатами крыш хрустальные серьги. Солнечные лучи пробивались в дом, играя радужными цветами, отраженными от красного нефрита, кусок которого Фридеман оберегал, как последнее богатство Земли.

Спустя час мороз отступил, открыв вид на прекрасное убранство безлюдного заснеженного двора.

Эдвин совершил утреннюю молитву, подвязал рясу, накинул и примял капюшон, спрятав уши, и, потягиваясь, вышел на крыльцо. Пар густо поднимался от него, растворяясь в холодном воздухе. Эдвин почти продрог, в то время, как Мануэл, по-прежнему не промолвивший ни слова, отправился проверить лошадей, – за ним тянулась в глубоком снегу цепочка следов.

Затем дверь отворилась вновь, и к Эдвину присоединился Фабиан. Они оглядывались по сторонам, полные решимости разорвать оковы греха, окутавшие эти места. Желание вернуть непокорных язычников к истине было необоримым.

Эдвин легко похлопал Фабиана по спине, указав на старый искривленный крест, буквально повисший на одной из башен храма – на двух других крестов не было вовсе. Обходя храм стороной, они обратили внимание на небольшое кладбище. Скромные кресты с надгробиями, которых на вид было не больше двадцати, были запорошены снегом.

– Нужно восстановить заброшенный храм, – предложил Эдвин. – Было бы странным строить церковь Христову в сердцах людей, когда мы и земную еще не возвели.

– Я иногда задумываюсь: почему люди любят так все усложнять? Строят храмы, кончики которых чуть не достигают небес. Вспомни, как делал Христос: идет прямо в горы, садится на камнях и учит. А мы? Ну, кем мы себя возомнили? Нам подавай правильные строения, а в них высокие кафедры, удобные резные скамьи из вишневого дерева, скульптуры, колонны. Эх… ну что поделать? Раз теперь так принято, раз люди к такому привыкли, нам теперь и деваться некуда. Будем восстанавливать. – Фабиан сделал паузу, но так и не смог смолчать. – А священники… Я просто диву даюсь! Как наряжается в наши дни священник: смотришь на него, а он идет вальяжно в прекрасной тунике из льна, а на другого глянешь – в покрытом позолотой кафтане из яркой парчи – загляденье. Только вот Божьему Духу это чуждо.

– Не осуждай их, брат. Бог ведь и Сам все видит. Скажи, а мы что сделали? Сражаемся ли мы с грехом кость в кость?

– А разве не сражаемся? – возразил Фабиан. – Мне ради креста многое пришлось сделать. Кто бы что ни говорил, а я в глубине сердца знаю, как труден этот путь. Есть об этом в Писании слово. Послание к евреям.

– Вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха28, кажется, так?.. – Эдвин произнес это с трудом, и от собственных слов почувствовал, как голова его вскружилась, а в глазах на секунду помутнело.

– Это не Библия говорит, это Бог устало взывает к каждому из нас… – сказал ему Фабиан. – Представить страшно, на что пошел Господь ради нашего спасения. Вот так добровольно вознестись на крест… Умереть на древе ради спасения грешников. Уму непостижимо…

– Когда-нибудь мы все узнаем, и надеюсь, что будет не поздно, – сказал Эдвин, скрестив от холода руки.

Незаметно поднявшаяся, пока они говорили, метель теперь кружила так свирепо, что создавалось ощущение, что она вот-вот ворвется в дом. Следы Мануэла почти стерлись под ее натиском. Ветром забавляется природа, а человек едва ли способен ее понять. За последние несколько дней ветер сорвал оставшиеся сухие шишки с ветхих повисших рукавов пихты. Этакий воришка, незаметно подкравшийся из темного леса, скрывавшего древние сказания и суеверия. Стены домика еле сдерживали его натиск, сберегая в доме так необходимое людям тепло.

Фабиан, отмахнувшись от метели, словно давая понять, что и она не остановит его, не угасит в нем пыл, продолжал:

– И все же главный подвиг Христа не в этом. Самое важное, как я считаю, случилось темной ночью в Гефсиманском саду. Боль охватывает мою грудь, как только представлю, что творилось в сердце Иисуса в тот момент… Я свои-то грехи снести не могу – слишком тяжело они сидят на сердце. Только исповедь приносит покой, но и он недолговечен: одно наслаивается на другое, и вот за спиной новый мешок с камнями (сам же нахватал где ни попадя, и сам же ропщешь). Я это к чему… человек проводит бессонные ночи, страдает от своих грехов, боль связывает по рукам и ногам, а в сердце уже целого места не осталось. И так если не с каждым, то с большим множеством людей. На кого ни взгляни, все тонут. У каждого на шее свой камень.

Эдвин потер шею, затем лицо и, поправив капюшон и переведя дыхание, приготовился слушать дальше.

– Теперь представь. Иисус Христос опускается на колени, молится за всех людей мира, и в эту самую ночь Его сердце пронзает боль за каждый отдельно взятый грех всего человечества…

Устоялась тишина. Фабиан скорбно проговорил:

– На лице Иисуса выступили капли крови…

Фабиан снова остановился, не сумев поставить голос. Это было нелегко ему, горло перехватило судорогой. И спустя минуту голос его еще не восстановился, но Фабиан все же высказал:

– Мы ни гроша не достойны. Ни гроша…

«…душа Моя скорбит смертельно», – сказал Эдвин. – Эти слова Он произнес, когда просил учеников бодрствовать в ту ночь.

– И они спали, как младенцы. А теперь мы спим. Кажется, ничто уже не способно нас разбудить.

– Быть может, мы именно за этим и приехали сюда, Фабиан?

– Пусть так. Нужно много молиться, чтобы от нас был хоть какой-то толк. Хорошо, давай начнем работу. Время идет быстро, а мы ничего не сделали.

– Начнем, – согласился Эдвин.

Фабиан вернулся в дом для поиска подручных средств. Фридеман сидел за столом на грубом табурете, делая какие-то записи. Судя по всему, он записывал что-то важное, поскольку не обращал внимания ни на что вокруг себя. Фабиану пришлось встать прямо перед ним, чтобы тот ответил на просьбу дать им необходимые инструменты.

– Мы заметили в небольшом отдалении храм, который, видимо, давным-давно заброшен. Неужели некому за ним ухаживать?

– А… это бесполезно, – кратко ответил Фридеман.

– Почему бесполезно? В нем мог бы поселиться Сам Господь, понимаете? Я порой резок в своих высказываниях, но я отнюдь не это хотел сказать, осуждая большие кафедры и церковные строения… нам очень нужна эта церковь.

– Ну и скажете же вы, – горько улыбнулся Фридеман.

– А что такого? Разве я что-то веселое сказал? – спросил Фабиан.

– Нет-нет, ничего такого, что могло бы меня порадовать. И все же, вы не знаете всей ситуации.

– А вы нам ее и не собираетесь раскрывать, я прав?

– Ну почему же?

– Тогда что же вы медлите? – спросил Фабиан, готовый уже провалиться сквозь землю от нетерпения.

– Я вынужден напомнить вам, что вы гость, – надувшись, сказал Фридеман. – Вы глухи к моим словам. Я не буду повторять вам все по десять раз.

– Все, – сказал Фабиан. – Мое терпение окончательно лопнуло.

– Постойте, – вмешался Эдвин Нойманн.

– Подожди, Эдвин, – ответил ему Фабиан. – Сколько вы будете крутить нас вокруг пальца? Говорите прямо и ясно. Мы рискуем своими жизнями ради этих людей, а вы спокойны как дитя.

– Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими. Мир потому не знает нас, что не познал Его29, – раздражающе спокойным тоном произнес Фридеман. – Ладно, вы меня простите… Что-то я и вправду много стал темнить. Поймите, я здесь совсем один…

В сидячем положении из-за своего роста он был похож на саранчу. Ногами неловко оттолкнув от себя табурет, Фридеман привстал и ткнул рукой в угол, где стоял ящик с плотницкими и столярными инструментами.

– Вот вам инструменты. Сами убедитесь, что заржаветь им я не давал. Как вы думаете, почему кресты чуть держатся на том храме? Неужели вы смеете полагать, что я не пытался их поставить? – гневно бросил Фридеман. – А, впрочем, думайте так. Мне хочется увидеть, как у вас самих это получится. Я пойду с вами, но помогать не стану. Потом скажу, почему.

Эдвин стоял у двери, изумленно перебирая пальцами пояс. Фридеман уже не вызывал у него доверия, на которое они так надеялись. Но и пренебрегать его словами, видимо, было сейчас неразумно.

Фабиан тоже заметил странность, но сделал совсем другой вывод. Обманувшись словами хозяина дома, он предположил, что такие неровные манеры могут быть связаны с долгим одиночеством, а не с положением дел в городке, и бояться им нечего.

Фабиан отвел Эдвина в сторону и тихо сказал:

– Возможно, Фридеман просто-напросто отвык от людей. Мы можем и должны ему помочь.

– Не думал я, что все так начнется…

– Могло быть и хуже.

– Да, это точно. Другого выбора у нас все равно нет, – ответил Эдвин Нойманн. – Хозяин этого дома ведает о чем-то большем, чем нам может показаться. Я думаю, нам стоит прислушиваться к нему хотя бы до тех пор, пока что-то не прояснится.

Фабиан кивнул ему и пошел к Фридеману, чтобы перевести разговор на дружеский лад. Тот уже вел себя как прежде, будто никакого напряжения и не создавалось.

Мануэл вернулся в дом, мельком глянул на них и молча вышел. Вскоре они услышали, что он перекладывает дрова, наваливая их к северной стороне дома, откуда сквозь стены все же пробивался ветер.

Вскоре все трое вышли из дома, но едва Фабиан Сарто и Эдвин Нойманн, подбадривая друг друга и напевая псалмы, направились к покосившемуся храму, Фридеман вдруг сослался на какие-то дела и отказался идти с ними.

В дороге они оглядывались по сторонам, надеясь никого не встретить. Все в городе было необычным и отяжелевшим. Даже дыхание давалось не так просто, как в прочих городах.

– Здесь поселились древние демоны, – прошептал Фабиан. – Чую их издалека. Знаешь, с детства есть во мне какое-то чутье на присутствие нечистоты… Не то, чтобы я ее боюсь. Скорее, наоборот, зло само меня боится. Тот самый страх я чую и сейчас.

– Ты тоже это чувствуешь, да? Люди сами пригласили сюда этих демонов, – заключил Эдвин.

– Мы прогоним их, братец.

– И как же нам это сделать? Взяться-то не за что. Такая глушь…

– А как обычно гонят трусливых воришек, которые прокрались в чужой двор?

– За вилы только не возьмись, – улыбнулся Эдвин. – Нужно делать все не спеша, как нас предупредил Фридеман. Ему ведь виднее, а в послушании зла нет. Это всяко лучше, чем обнажать мечи, как Петр.

– Слова острее, вот их и обнажим! – ответил Фабиан Сарто. – Ты ведь помнишь, что было вначале? Еще до того, как появилось все сущее, Слово уже было произнесено – Оно и есть Первообразное начало. Я верю в Его силу. И ты не сомневайся, все Господь усмотрел.

– В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог30, – торжественно произнес Эдвин Нойманн, прокладывая первую тропу сквозь хрусткий ковер мокрого снега. Они были первыми. От тропки-улочки, и так не особо натоптанной в этот час, в сторону храма не тянулся ни единый след.

Они подошли к храму. Состояние его было, мягко говоря, лачужным. Изнутри строение походило на безлюдную пещеру, и даже старый, но величественный, высотой во всю стену, орган, не мог придать сооружению должной монументальности. Основание пошатнулось не иначе, как от неверия прихожан и слабой воли священников, которые в суете мирской потеряли Самого Бога.

– Да, братец, немало работы нам здесь предстоит! – заметил Фабиан.

– Не будь мнительным занудой. Пока за нами никто еще не гнался. Мы сделаем все, что от нас зависит, но понадобится большая выдержка.

– Ах, это, значит, я мнительная зануда? – рассмеялся Фабиан, – Не хотел напоминать тебе о твоей забывчивости, но похоже, придется. Напомнить, как тебя год назад укусила безобидная змейка, а ты потом весь день за мной плелся, боясь умереть? Я мог бы еще кое-что вспомнить! – хитро посмотрел на него Фабиан, но шутить было некогда.

– Да, – рассмеялся Эдвин. – Я тогда от страха все про ту змею выведал. И вот когда выведал, что безобидная, тогда страх ушел. К чему бы это?

– Ладно, брат, нам стоило бы поменьше болтать попусту. Дел ведь невпроворот.

Эдвин сел у скамьи, снял сапог и вывалил из голенища горсть снега. Снял второй, вытряхнул снег из него тоже. Переобувшись, он немного помолчал, затем кратко добавил к словам друга:

– Храмина сия, да служит Господу по достоинству Его в обилии и достатке веры. Начнем с фундамента, глядишь, и до крыши доберемся.