Читать книгу Апофеоз Судьбы - Арцви Шахбазян - Страница 18

Мануэль не задержался в обнесенном частоколом городе и двух дней. Его не стали останавливать, понимая, что на такой риск способен пойти далеко не каждый человек. Да и работы для него и корма для его лошадей здесь не было, они не пережили бы долгую зиму.

Фабиан и Эдвин целыми днями трудились, возвращаясь на ночлег затемно.

Изо дня в день стены храма прочнели, становясь настоящей крепостью, в которой было безопасно и уютно. Все бы ничего, только в доме Божьем было чересчур тихо. Никому не было дела до старого храма. Никому, кроме нескольких наглых подростков, которые раз от раза камнями сбивали кресты.

Это и имел в виду Фридеман, когда говорил о диком, необузданном населении города. И именно поэтому он не стал помогать Эдвину в его дерзновениях. Фридеман понимал, что крестам долго не устоять. Подростки делали это, в большинстве случаев, поздним вечером, когда никто не мог помешать их потехам.

Взрослые, как и в прочих городах, старались не выходить в ночь, остерегаясь нечистой силы. Считалось, что ночами выходить в путь небезопасно, но недорослей, что сбивали кресты, ничуть это не пугало. Их вообще ничего не пугало, кроме собственной тени, как оказалось однажды, когда все трое, напугав друг друга, бросили свои камни и разбежались кто куда.

Прошел месяц. Братья почти отреставрировали храм, оставалось только починить ризницу и крышу главной апсиды31. Кресты на время укрепили металлическими пластинами, которые не позволяли их свалить.

За это время Эдвин Нойманн, Фабиан Сарто и Фридеман Хофер достаточно хорошо узнали друг друга.

Фридеман временами вел себя причудливо, чересчур приземленно, а порой даже трусливо. Однажды он впопыхах забежал домой, закрыл дверь и сидел спиною к ней с полчаса. Все попытки Фабиана успокоить его обернулись неудачей. Дрожащим голосом он с трудом рассказал, что с ним стряслось, а Эдвин и Фабиан стояли и молча слушали. Их взяло глубокое недоумение, когда они узнали причину такой реакции.

– Меня… меня чуть не убили, – говорил Фридеман. – Черти рогатые. Черти подлые…

– Что стряслось? – спрашивал его Фабиан. – Какие еще черти?

– Мальчишки… они отняли мой камень…

– Нефрит? – спросил Фабиан.

– Да! Да… – завыл Фридеман, едва успев вытереть накатившие слезы.

Фабиан, отказываясь это понимать, помотал головой и отошел. Увидев горе Фридемана, Эдвин предложил ему воды, но и сам пытать хрупкое сердце товарища лишними вопросами не стал. Он лишь утешающе коснулся его плеча, присоединившись затем к Фабиану, который молча сел у играющего огнем камина.

Какое-то время гости не давали диакону выбиться из праведной колеи, но они все равно часто разочаровывались в его поступках, наблюдая грехи как в мелочах, так и в больших делах. А когда речь заходила о том, что настало время проповедовать, он тут же находил с десяток причин, по которым этого делать было нельзя.

Фабиан дивился малодушию Фридемана, часто разговаривал с ним, стараясь придать тому уверенности. Но несмотря на все усилия, вложенные в пробуждение мужества и храбрости в великане, все было тщетно. Фридеман едва ли мог с собой что-то поделать. В нем будто жило маленькое дитя, вырванное из рук матери и оттого бесконечно одинокое.

Фридеман все чаще рассказывал о страшных историях, которые братьям казались попросту бреднями. Например, о том, что в городе регулярно проводились языческие жертвоприношения.

Таких жестокостей, дрожа, говорил диакон, не видали и в годы глубокой античности. Например, каждый год жители Финстервальде собираются у большого камня, который они назвали «волчьей скалой». Там они совершают обряд, во время которого наносят жертве достаточно глубокую, но не смертельную рану, после чего привязывают страдальца к дереву, чтобы он не мог сбежать. Кровь медленно стекает из раны, а ветер разносит ее запах, привлекая волков. Это – искупление за то, что волки оберегали жителей города.

Однако, как полагали братья по вере, Фридеман говорил все это лишь для того, чтобы не подвергать себя опасности проповедования. Кто-то ужасно этого боится.

Фабиан, напротив, был полон смелости совершить духовный подвиг. Он был готов в любую минуту отречься от жизни ради Христа. Все поначалу казалось ему достижимым и даже вполне вероятным, но и он не мог отрицать, что с первых минут здесь над ними нависала непреодолимая обеспокоенность.

– Интересно, можем ли мы связаться с Мартином? – спросил Фабиан.

– Не думаю, – ответил Эдвин.

– Почему?

– Я разговаривал вчера с Фридеманом. Сегодня вновь спросил его об этом. Он сказал, что вел переписку с Мартином до тех пор, пока письма не перестали доходить до назначенного места. Именно тогда в городе появились разбойники, которые сжигали или просто выбрасывали их, чтобы создать искусственную ограду от внешнего мира. Княжеские войска давно здесь не бывали, потому что это место вне интересов империи. О нем все позабыли.

– Зачем же люди до сих пор пишут и носят письма? – спросил Фабиан. – Их ведь все равно сжигают…

– Никто и не носит их никуда. Насколько мне известно, люди перестали писать письма. Но жалеть их незачем, ведь это вполне их устроило. То, что здесь происходит, как считают многие жители, не должно выйти за пределы городских ворот. Они соорудили себе замкнутый мир, в котором делают, что им заблагорассудится.

– Да уж. Что-то мне это напоминает… – сказал Фабиан, опустив от холода рукава.

– Смею предположить, ты вспомнил о судьбе Содома?

– Да, о нем самом. Это очень хороший пример для людей, которые живут в поисках удовольствия. Есть в Библии одно место. Кажется, это во втором послании святого Апостола Павла к Коринфянам: «…кто сеет щедро, тот щедро и пожнет». А что, если человек всю жизнь проводит в кутежах? Он думает, что сеет всюду праздник и радость, а в самом деле, плоды, которые он приносит, тучны и полны язв. Не жалеет он своих дней, не ищет смысла, а только попусту радуется. А спросишь его, чему он радуется – не ответит. Щедро тратит свою жизнь на пламенные гуляния среди ночи, когда праведники спят. Но щедро ему воздастся тем же пламенем, щедро ему отплатит ночь своей непроглядной тьмой.

– Надеюсь, судьба этого городка будет не такой ужасной, ведь мы еще не знаем, что здесь стряслось. Быть может, люди тут не так уж и плохи, как нам о том рассказывают.

– Пусть так. Пусть. Давай-ка помолимся, – сказал Фабиан Сарто и, утерев ладонями лицо, опустился на колени. – Господь все усмотрел. Все усмотрел…

Эдвин расположился рядом, и они молились.

– Эти люди не заслужили зла, что их настигло, Господь… Позволь, по милости Твоей, вести их в дом Твой, – молил Эдвин. – Позволь быть источником Твоего света в этой нескончаемой в пустыне, чтобы жаждущему дать испить от рек любви Твоей. Боже, сооруди нам защиту крылами ангелов, не дай нам пасть к ногам греха, но с верою добраться до райских чертогов. Благослови народ сей, если есть в том воля Твоя, Бог правды. А мы к Тебе вознесем молитву, Господь сил! Блаженны все уповающие на Тебя, блаженны все надеющиеся на имя Твое, Боже. Сделайся силою нашей ради славы Твоей. Амэн.

– Мой Господь, мой Утешитель, не брось народа сего во тьму внешнюю, – просил Фабиан. – Не дай этим людям познать горечи конца человеческих похотей. Не попусти зла в граде, забытом людьми. Не оставь на попрание несчастных. Отче, призри благодатным светом, пусть падет лукавый навзничь, и да оставят силы его пред ликом Князя Жизни. Ты был от начала, есмь и будешь в славе Небесной вовеки. Твоя любовь, Твоя милость пусть ведут нас к пределам земли. Сделайся нам примером на всякий день. Не дай позабыть подвига Голгофы, пусть все будет, как ты пожелаешь, наш любящий Бог. Аллилуйя. Амэн.

Фридеман ошибся, говоря, что дров хватит на всю зиму. Слишком сильные морозы на глазах опустошали дровник. Не помогало даже то, что они перенесли дрова в сарай и со всех сторон завалили домик снегом, чтобы сберечь крохи тепла и не позволить ветру выдувать их.

К тому же, втрое быстрее исчерпались скудные запасы еды, приготовленные на зиму лишь для одного человека, что стало большой проблемой. Фридеман старался скрывать это как мог. Тайком от гостей он просил еды у соседей, которые, долго ворча, все же делились собственными запасами, едва способными прокормить их самих до прихода весны.

День сменяла ночь, и до поры до времени ничего необычного не происходило. Они были готовы на многое, но, когда жестокость, присутствовавшая в Финстервальде, впервые стала обнажать свое лицо, миссионерам стало поистине страшно.