Читать книгу Апофеоз Судьбы - Арцви Шахбазян - Страница 6

Фабиан Сарто медленно запрягал лошадей в повозку. Он что-то напевал, оглаживая животных по холке, когда вдали показались двое мужчин. Они шли как-то настороженно, петляя в тени деревьев. Один из них внимательно посмотрел по сторонам и выставил палец. Фабиан заметил в этом что-то неладное, быстро зашел в дом и поторопил Эдвина.

– Братец, нас, должно быть, заждались! Все готово, пора в путь!

– Да, что-то засиделись мы. Ступай, а я возьму оставшиеся корзины с едой и догоню тебя.

– Оставь их! Пойдем скорее! – настойчиво сказал новицию Фабиан, подталкивая его к двери, и следом приказал кучеру, Мануэлу, не мешкать в пути.

Мануэл Вагнер, извозчик, был человек сложной натуры. Замкнутый и неразговорчивый, он любил оставаться незамеченным, и в пути больше времени проводил с лошадьми, а людей терпел лишь ради куска хлеба. Он лениво поднял глаза, скользнул ладонью по взъерошенной гриве лошади, уложив ее по ветру, и вскочил на козлы, бросив пренебрежительный взгляд на своих пассажиров.

Колеса повозки затрещали на неровностях каменистой земли. Эдвин Нойманн запрыгнул в нее, ухватившись за руку Фабиана. Крепкие ноги лошадей понесли их вдаль, в глубь лесного массива, подальше от опасности. В пути Фабиан задавал другу непростые вопросы. Видно было, что они не давали ему спокойно сомкнуть глаз.

– Тебя заинтересовало учение Аврелия Августина?7 – спросил Фабиан.

– А как же! Покажи мне хоть одного образованного человека, державшего его книги в руках, и не озабоченного в итоге своей духовной нищетой, – ответил Эдвин.

– Согласно его трудам, душа человека спасается одной лишь Божьей благодатью.

– Все верно, но к чему, собственно, ты вспомнил Августина?

– Однажды его спросили, что следует делать человеку, чтобы жизнь его была правильной…

Эдвин посмотрел на него вопросительным взглядом. Фабиан говорил такие естественные вещи, которые совсем не нуждались в обсуждении. Но Эдвин все же ответил:

– Люби. Он сказал, люби.

– Как много в этом слове, не так ли? – Продолжал Фабиан.

– Безусловно. В этом слове спрятано слишком многое.

– Едва ли Папа Римский сможет когда-либо познать это чувство, – поддел Фабиан.

– На твоем месте, я был бы аккуратнее в своих выводах, а уж тем более, касающихся папы. Не забывай… – Эдвин многозначительно повел глазами в сторону спины возницы, но продолжил речь, не меняя голоса, – При многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои – разумен8.

– О каком разумении ты говоришь? О духовном ли?

– О нем самом, – ответил Эдвин.

– Тогда поспеши, братец. Поспеши узреть их лицемерие. Прошу, отличи тьму от света.

– Эх, мне бы столько уверенности. Хотя, я теперь и уверенности боюсь. Нам всем приходится в жизни ошибаться, а хорошо уверенный в себе человек хоть и ошибается, но заблуждения своего не видит. – Сказал Эдвин, широко растопырив пальцы и глянув сквозь них на Фабиана, затем сжал их в кулак и уперся им в подбородок, который от самого рождения был слегка смещен влево.

– Ты видел лица простых людей? – спросил Фабиан Сарто. – Смотрел в глаза потерявшей надежду старушке или маленькой девочке, переболевшей тяжелой болезнью? Я видел одну несчастную женщину. Она принесла своего единственного ребенка к святому, в надежде на чудо. Гладя ребенка по спине, сплошь покрытой волдырями и проевшими плоть до костей язвами, она стояла и обреченно проливала слезы у ног аббатов, не пускавших ее в храм. Малыш то находился в беспамятстве, то начинал бредить и почти не приходил в сознание, опуская свою маленькую голову на материнскую грудь. Продолжалось это несколько долгих часов, пока очередь из таких же ослабших, измученных людей не дошла до них. Оказавшись перед епископом, женщина рухнула к его ногам, оплакивая свое горе. Говорить ничего не пришлось, епископ все видел сам – перед ним на длинных, тонких и увечных руках матери висел чуть живой мальчишка.

«Пламя нечистого поедает вашего сына», – сказал ей аббат, – «недолго ему осталось. К вашему счастью, именем Святого Папы и волею его, возможно вам спасти душу сего прекрасного Божия создание за… – аббат посмотрел на женщину. У нее были тонкие руки и шея. Должно быть, она голодает. Но… все перед Богом равны. Аббат заметил у нее подвязку и немедля произнес, – мешок, который ты прячешь, женщина. Не жалей денег на спасение своего дитя! Вот в руках моих индульгенция! Через сие ты обретешь спасение, и в том воля…»

Ему было все равно. Он даже не договорил еще, когда вырвал из-за ее пояска мешок с монетами и сухо пробурчал: «…Божья воля. В том Божья воля. Следующий! …Ох, близок скрежет зубов, нечистые… скорее же, возьмите спасение, не жалейте, не скупитесь, пока Бог к вам благоволит!» …Ему было все равно.

Между приятелями повисло тягостное молчание.

Наконец, Эдвин, утер ладонью мокрое лицо. Оно стало серым и неприметным. Нечего ответить. Слова потеряли всякий смысл. Он не мог проглотить ком, подступивший к горлу, как тяжелый свинец. А когда заговорил, то вопросы задавал уже он.

– Помнишь ли ты, брат мой, что говорит нам слово Божье о больших и малых людях и о всяких чинах? «Многие же будут первые последними, и последние первыми9».

– Но и среди первых есть те, кого нужно тащить вперед за ворот, потому что они способны потянуть за собой множество, – отозвался Фабиан.

– Все же, многого я еще не понимаю, – сказал Эдвин и неуверенно продолжил: – извини, что я не к месту, но скажи, кто управлял миром, когда Иисус был погребен после распятия? Три дня Он был мертв, не так ли?

– Природа человека неотделима от смерти: рано или поздно, она наступает. Иисус, придя в мир в тленной телесной храмине, был, как и все, по природе своей смертен. В том и ценность Бытия Бога, что смерть, властная над телом Христа, не имела никакой власти над Его Божественным началом. Дух, пребывающий в Нем от Начала, остался неизменным и после телесной смерти.

– Стало быть, и до воскресения, и после, Он суверенно господствовал над всем живым? – спросил Эдвин.

– Суверенно Господствовали Отец, Сын и Святой Дух, – ответил Фабиан.

– И в Триединстве ничего не смыслю, быть может, потому и не дано мне стать священником.

– А что насчет святости? Священниками не всем дано стать, а вот к святости никогда не поздно стремиться. В ней никому не отказано.

– Я думаю, что и ходатайствовать перед Богом может не каждый. Но с тобой вполне могу согласиться в том, что каждый должен искать благочестия в полноте своего духовного приращения.

– Так будь свят, как нас научал Христос, – радостно ответил Фабиан.

– У меня есть еще вопрос. У меня их на самом деле много, – вновь заговорил Эдвин. – Как случилось, что Отец, Сын и Дух Святой были от Начала вместе, и Они, как суть Одно целое, появились в Единстве и в одно время, а отношение меж Ними как Отца к Сыну не утратилось?

– Скажи проще, иначе мне не распутать двух одноцветных нитей в твоей голове.

– Я попробую. Нам всем привычно, когда отец дает жизнь сыну. И ведь Бог создал нас по Своему образу и подобию. Как в таком случае Отец мог появиться в одно время с Сыном?

– Пойми же, Бытие Бога не линейно, оно не заключено в известные нам формы. Ему в целом не свойственна формальность, ведь природа Бога всеобъемлюща. Время, как, собственно говоря, и пространство, не вмещают Его в себе, потому ни Отец, ни Сын не появлялись – Они были всегда, как совершенная и беспричинная Первооснова.

– И снова, ничего не понимаю… – развел руками Эдвин и замолчал. Он старался не задавать вопросов, которые, боялся он, вызваны простым невежеством, таким странным и для новиция, и для студента, окончившего богословский факультет! И все же, рядом с Фабианом он всегда чувствовал себя невежей.

– Если полюбишь Господа, Он тебе на все вопросы ответит. Но будь готов, ведь и Он тоже порой задает вопросы. Вот на них-то ответ найти не так просто, – подметил Фабиан.

Оба задумались.

Для Эдвина такие разговоры и размышления были настоящим медом. Ничто так не радовало его уже с давних пор, как собеседник, от которого вдоволь и толку, и проку. Пусть крепким словцом можно поранить, но кто, как не Эдвин, понимал, насколько ценны розги и обличения для спасения души. Он готов был бесконечно слушать своего друга.

Повозка с шумом катилась по ухабистой колее. Фабиан попросил Эдвина достать Библию, затем, быстро перелистав страницы, остановился на одной из них, указав пальцем: «Вот. С этого места», и Эдвин медленно и внимательно прочитал:

«…Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведников, и говорите: если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророков; таким образом вы сами против себя свидетельствуете, что вы сыновья тех, которые избили пророков; дополняйте же меру отцов ваших. Змии, порождения ехиднины! Как убежите вы от осуждения в геенну? Посему, вот, Я посылаю к вам пророков, и мудрых, и книжников; и вы иных убьете и распнете, а иных будете бить в синагогах ваших и гнать из города в город»10

– Ты внимательно прочитал? – Спросил Фабиан.

– Более чем, братец, но, полагаю, надо еще раз в уме, – ответил Эдвин, и стал вдумчиво перечитывать.

– Читай снова, и еще, и так до тех пор, пока не поймешь, как велико сходство папского хамства с закваской фарисеев. Не дай Бог нам когда-нибудь заглянуть в эти украшенные гробы, ибо в них скрыто великое зло. Брат Мартин мне как-то раз шепнул, что на папском престоле, – Фабиан приблизился к Эдвину и, закрыв губы ладонью, чтобы не услышал возчик, тихо прошептал. – Никто иной, как сам антихрист!

Эдвин буквально оцепенел и попросил друга сменить тему, поскольку за такое могли попросту предать казни, если бы тому был хоть один-единственный свидетель.

Телега размеренно поскрипывала. Они оба опустили головы, лишь изредка присматриваясь к равнинному полю с ухабистыми тропками, щурились на тяжело висящее над головой просторное небо. Старая кляча, на ней наездник и покосившийся дом – медленно отдалялись от них облака. Они увлекли за собой взгляды путников, которые предавались глубоким размышлениям и задумчиво водили глазами.

Дорога показалась им долгой, она заняла весь день и вечер. Уже стемнело, когда лошади остановились у старых деревянных ворот заставы.

Лежащий чуть поодаль Виттенберг предстал им во всей своей красе, Эдвин и Фабиан сразу влюбились в этот вид. Две величественные башни городской церкви святой Марии, залитые лунным светом, высились под самыми звездами, и выглядели как сверхъестественная лестница в небо.

Над крышами домов поднимались белые столбы дыма, и их было даже виднее, чем сами дома. Они были похожи на лунные тропки, уходящие в небо. Ночью нельзя было увидеть многого, но все же, было в этом городском пейзаже какое-то особое изящество.