Читать книгу Столыпин - Аркадий Савеличев - Страница 16

Петр Аркадьевич ехал на Смоленщину по приглашению одного примечательного человека. Можно сказать, дворянского аборигена. Он, как и Лев Николаевич Толстой, вот уже шестнадцать лет жил в деревне, но в отличие от знаменитого графа совсем не по-графски. Конечно, Лев Николаевич иногда и косил, иногда и печки для своих крестьян клал – но ведь для своего удовольствия, для разминки. Этот абориген всерьез жил и крестьянствовал, хотя тоже был и дворянин, и помещик. Разница между ним и графом была огромная: этот человек жил с земли. Не в мечтаниях, а на деле хозяйствовал, наравне со всяким рядовым мужиком, только был умнее, образованнее и всерьез размышлял над крестьянским житьем-бытьем.

Звали его Александр Николаевич Энгельгардт.

Он окончил одно из лучших учебных заведений России – Михайловское артиллерийское училище и курсы офицеров при Артиллерийской академии. Происхождение и образование давали гвардейскому офицеру Энгельгардту возможность сделать прекрасную военную карьеру, вести праздную жизнь в одном из гвардейских полков столицы.

Гвардейского офицера, однако, не получилось. После увлечения народничеством он занимался чем угодно, только не гвардейской шагистикой. Его даже увлек ученый шлейф Менделеева – получил Ломоносовскую премию по исследованиям в области химии… минутку, тут уж совсем рядышком к доломитам… к французскому геологу Гратё де Доломьё! Жизнь прожить, чтоб твоим именем назвали какой-то завалящий желтый камень… с ума сойти! Но французский геолог с ума не сошел, как не тронулся умом и гвардейский артиллерист, покоривший Столыпина. Просто русскому немцу вышла другая планида. Покинув военную службу, Энгельгардт стал профессором химии Петербургского земледельческого института.

Но здесь, подобно коллеге Менделееву, своей Периодической системы он не открыл… ибо еще больше панибратствовал со своими студиозами. Да и вообще со всеми, кто с ним соприкасался. Время было такое – «хождение в народ»!

Дело кончилось ссылкой в деревню Батищево Смоленской губернии. Слава богу, что хоть не в Сибирь, а в свое родовое имение. Там-то и началась настоящая жизнь…

Имя его было на устах всей образованной России: «Письма из деревни» стали Библией послереформенных губерний.

Но Столыпин ехал вовсе не для споров-разговоров: Энгельгардт слыл первым человеком, внедрившим в своем смоленском хозяйстве тот самый доломит, о котором спорили в Ковенской, по сути соседней, губернии. Природные условия и земли были почти одинаковые. Только в Ковенской губернии о доломите только лишь рассуждали, а здесь французскую муку уже не первый год рассевали по полям. И не только по дворянским – по крестьянским тоже. Вот в чем дело.

Конечно, Столыпин, хорошо знакомый с профессором Менделеевым, понимал, что Смоленщина – вовсе не французское доломитовое предгорье; плодоносный камень залегал в других местах – на Валдае, в Эстляндии, на Урале, а особливо на Кольском полуострове. Несподручно, да и дорог не было; на Смоленщине, под пристальным взглядом Энгельгардта, хоть немного, но находили доломитовых камушков. За полгода, пока смоленский абориген и ковенский новопоселенец сносились письмами, на случайных залежах удалось нагрести некоторый запас доломита. Еще не перемолотый, он лежал в буртах; это легко можно было делать и в Ковенской губернии, на обычных жерновах. Да и сподручнее перевозить камень, нежели сыпучую муку. Так что в неделю нагрузив два вагона и отправив их на Вильнюс – «поелику дорога железная позволит», то есть дорога, еще толком не налаженная, сам Столыпин на несколько дней задержался в Дорогобужском районе.

Это были замечательные дни!

Помещичий дом в Батищеве оказался похуже, чем в Колноберже, но разговоры лучше, гораздо лучше. Не имело значения, что Энгельгардт был на тридцать лет старше. Запал-то – какой молодой!..

– Сегодня получил газеты за целую неделю и в один присест все прочитал. Везде совещания, заседания, комиссии… снова заседания, комиссии, совещания…

(Ну как можно было с таким острым, ехидным умом служить в гвардии?)

– А мужик, представьте себе, ничего обо всей этой сутолоке не знает. Да и не думает о ней. Даже в шинке, разгорячившись…

(Они тоже при такой беседе разгорячились. Но не сивуха же на столе была!)

– Пронесся слух, что с нового года вино будет по 25 рублей за ведро. Ужас, говорю знакомым мужикам! А они: «Да ведь, чать, не каждый день. Это вы, господа, водку-то каждодневно перед обедом пьете. А мы только по праздникам. Наломаешься на молотьбе иль на сенокосе – так ложку и без водки заглотишь!» Каково, Петр Аркадьевич? Ну, за умного мужика!

– За умного, Александр Николаевич!

О доломите они еще раньше наговорились. Теперь пошло, что называется, «за жизнь». Деревенскую, само собой.

– Или другой слух: запретят жениться ранее двадцати пяти лет. Прежде нужно солдатскую службу отслужить. И что же? Все бросились поскорее женить своих ребят… Попы как на молотьбе кадилами махали! Столпотворение!

Столыпин от души хохотал. Давно он так не смеялся. Но все же напомнил:

– А если серьезнее, Александр Николаевич?..

– Помилуйте, Петр Аркадьевич! Самое серьезное – самое и смешное. Вот вышло распоряжение: письма с железнодорожных полустанков отправлять прямиком в волостное правление. Чтоб канители было меньше. А там поняли: следить велят, следи-ить!.. Ну, чтоб прокламаций там никаких не залетело. Особливо в письмах господских… Бунтуют-де господа, студенты да жиды разные… Попробуй-ка сейчас получи не перлюстрированное письмо. Все ваши письма, дорогой Петр Аркадьевич, приходили заклеенные картошкой. Какие у нас перлюстраторы! Чай, не внутреннее министерство…

Столыпин невольно покраснел. Ведь после университета он попал именно в Министерство внутренних дел. Правда, быстренько перевелся в департамент земледелия, но в связи с назначением в предводители дворянства снова был возвращен назад. В Западном крае предводителя не избирали, как в Центральной России, а именно назначали, и проводили по ведомству этого министерского пугала. Вот так-то, Александр Николаевич!

Энгельгардт таких тонкостей не знал, и после перемены закусок беседа пошла своим чередом.

– Хотите серьезнее, Петр Аркадьевич?

Изгоняя из души конфуз, Столыпин невольно кивнул.

– А что может быть серьезнее земли?

– Да, да.

– Но с землей-то надо обращаться умеючи. Чего-чего не перепробовали охотники до агрономии! В том числе и мою доломитовую муку. А толку никакого. Научных знаний нет, нет и практической смекалки, как у мужика. Не барин, а именно мужик смекнул: ого, доломитка-то вдвое увеличивает урожай! Теперь отбою нет… Так за мужика?

– За мужика! – отринув всякий конфуз, уже легко вздохнул гость. Небось, и тут мужик смекнул: землю лучше выкупить, а не толкаться локтями в пьяной общине.

– Ого, и учить не надо! Да где денежки взять?

– В столицах мысли идут об учреждении Крестьянского банка…

– Слышал, слышал. Дело хорошее. Если не заболтают чиновники…

– …да жулики!

– Ну-у, Петр Аркадьевич, это все едино! Что чиновник, что жулик. Одним миром мазаны.

(Помолчали, зажевывая крамолу.)

– При всей дороговизне земли крестьяне охотно покупают. Ссуда! Крестьянин с лихвой выручит, и очень быстро, те 27 рублей, которые он заплатил за десятину. Банк может быть совершенно спокоен за свои деньги; они будут возвращены, а за благодеяние, им оказанное, крестьянин будет вечно благодарить. Он уже не холоп, а земельный собственник. Кстати, как там у вас, в Литве?

– У нас похуже. Помещики сами норовят хозяйствовать, и что еще хуже – разнородные. Поляк, литовец, белорус и забредший в те края русич. Вроде меня, грешного…

– Бро-осьте, Петр Аркадьевич! Вы еще слишком молоды, чтобы много нагрешить.

– Да ведь все земельные несчастья на меня запишутся. Как наш брат, помещик, считает? Сам не гам – и другим не дам. Трудно от дворянских предрассудков отказаться…

– Истинно так, Петр Аркадьевич… Но знаете кто кроме Крестьянского банка в этом деле поможет?

– Уж сделайте милость, Александр Николаевич, объясните своему молодому другу по несчастью.

Энгельгардт хитровато подмигнул:

– Купец!

– Вот уж не подумал бы…

– А вы подумайте. Я имею в виду купца-лесоторговца. Крестьянам выгодно, когда он покупает помещичью землю. Редко-редко такой купчина сам ведет хозяйство. Обыкновенно он тотчас же начинает сводить лес, чем дает зимний заработок крестьянам. А потом им же сдает аренду. По пожогам хлеб, как вы знаете, прекрасно родится и без удобрений. Крестьянин за несколько лет поднимается на ноги. А дальше?.. Земля купцу уже ни к чему. Скопив некоторый капиталец, крестьянин ее и покупает. Кому больше? Помещикам не с чего подняться. Выкупные свидетельства прожиты. Деньги, полученные за проданные леса, пропиты. Имения большей частью заложены. Денег нет, доходов нет. Славно я оправдал купчину?

– Да уж куда лучше! – отдыхая душой за такой беседой, рассмеялся гость. – Вот сидят два крупных землевладельца, попивают винцо… и все надежды свои сваливают на купца да на того же несчастного крестьянина…

– Дайте мужику волю – он себя покажет!

Много еще они говорили промеж собой, но почему-то именно эти слова и запали в душу, когда Столыпин возвращался в свое Колноберже. Полный надежд и каких-то радужных предчувствий…

А там…