Читать книгу Столыпин - Аркадий Савеличев - Страница 3

Что-то происходило в их старинном Середникове, а что – Петр не мог понять. Ну, ладно мать – немолода уже, да и устала таскаться за мужем-генералом по Балканам; истерика, какое-то пугающее наваждение, которое руками прискакавшего из Москвы доктора уложило ее в постель. Дай бог, отлежится. Ну ладно, старикан Апухтин, по дороге в Орел застрял на скрипучих ногах в Середникове – без семьи, без жены, говорят, неизлечимо болен. Тоже отдохнет да поедет дальше. Ладненько с милой… милой, ах, проговорился в глупых мыслях! – совсем наивной Олечкой; после всех этих романсов вдруг расплакалась, да и как не расплакаться, – орловский ловелас, сам того не подозревая, переходил всякие светские границы. Мало ли что взбредет пииту! Добро, друг Чайковский еще не положил на свои гениальные ноты этот городской, надо сказать пошленький, романс, но ведь Апухтин и без Чайковского ударился в мелодекламацию – нечто среднее между трактирным песнопением и старческим нытьем. Ох уж эти незадачливые холостяки! Прогуливаясь в полном одиночестве по аллее – друзья-студиозы отстали, всем желторотым скопом, на нанятой «паре гнедых» ринулись в Москву, видите ли, «в трактир к Шустову!» – ероша сапогом первые опавшие листья кленов, он теперь уже думал о себе самом. Что происходит? Он места себе не находил. Перескакивая с аллеи на аллею и размахивая длинными руками, об острый сук боярышника сильно рассадил ладонь. Кровь и сейчас не утихала в руке… или, может быть, в сердце? Он зажимал рану сорванным лопухом и с удивлением смотрел на свою распоротую ладонь: кровь?.. Что за чепуха! Под этим раздражением каким-то издевательским тоном повторял новый, сентиментальнейший глупейший романс старикана:

Она в Середникове, впервые, конечно, с Мишей побывала. Сейчас васильки уже отцвели, а тогда все ржаное поле до спуска к реке синело. Домашний генерал, сопровождая на прогулках и раздумывая о своем помещичьем житье-бытье, по-хозяйски ворчал: «Непорядок это, сорняки. Где василек, там хлеба не жди». Как будто о хлебе насущном были мысли у Михаила. Да хоть и у него самого…

Может, и рано, хоть и для нареченной, но пока невесты? «Папа́» – «Мама́!»

Я ее на руки брал…

Ну, не он конечно, – Михаил, да так уж Апухтин изобразил. Что поделаешь, рифма «брал – целовал…»

Нет, старикан невозможен!

Тогда еще не было этого игривенького романса – то-то бы посмеялся их домашний генерал! Оленька отнюдь не худа, не бледна даже и сейчас, по сентябрю, – чувствуется южный, одесский загар. Да и кто бы рискнул взять ее на руки, еще до свадьбы, даже хоть и жених? Маман выдрала бы сыновьи вихры!

Совсем запутался в своих мыслях Петр, как и в зарослях подпиравшего кленовую аллею боярышника. Оказывается, он давно уже бродил обочь аллеи, сжимая в ладони окровавленный лопух. И вздрогнул от тихого, но явственного распева:

Он поспешил на вечерний, солнечный свет.

– Оля, что с вами? Что со стариканом? Что с маман?

Она покусывала своими аккуратненькими зубками сорванную кленовую ветвь и отвечала с той же насмешливой аккуратностью – видимо, сказывалась немецкая кровь:

– Ах, Петр, Петр! Не все сразу. Начнем по порядку. Что с рукой?

– Вот невидаль! О сучок укололся. – Он отбросил скомканный лопух. – Что с вами? Со всеми?

– Со мною? Скучаю. Разве неясно? Старикан? Жалко мне его, очень ведь болен. Доктор, который приезжал к маман, проговорился: к неизлечимому ожирению сердца добавилась еще и водянка, пока малозаметная, но… – Она помолчала, разумница, не желая продолжать дальше. – Теперь о маман. Поймите, Петр. Я еще не совсем вошла в вашу семью, не смею иметь свои суждения… Можно?

– Можно, Оля, конечно, можно, – поторопился он ее успокоить.

– Так вот, Петр, я перепугалась, хоть и скрываю испуг. С ней раньше не бывало такого?

– Нет, Оля. Если она не падала в обморок в болгарских военных лазаретах – чего же ей при таких сыновьях… нет, при такой невестке!..

– Полноте, Петр. Вы меня смущаете… Надо перевязать вам руку, а я не сестра милосердия, как маман… – Она вынула из-за обшлага платок и довольно ловко перетянула ладонь.

– Оля, да с вами хоть на Балканы!

– Перестаньте, Петр. Мне не до шуток. Я хочу понять свой страх… Страх за маман. Это ее внезапное восклицание: «Кровь!.. Кровь!..» Неужели ее так преследует пережитое?

– Видимо, так… – склонил голову Петр, чтобы скрыть свою неуверенность.

Они уже сделали круг по аллеям и возвращались к дому, когда с московской дороги вылетела взмыленная пара. Отец!

Оставив Олю, в нехорошем предчувствии бросился Петр наперерез. Чуть не попал под колеса.

– Папа! Папа?!

Когда лошади, взбивая копытами щебень дороги, наконец-то остановились, генерал упал грудью на кожаный валик ландо и закрыл лицо руками. В их военной семье до слезливых сантиментов не опускались, но Петр невольно положил руку на голову отца, даже не прикрытую фуражкой. Отец плакал…

– Что с вами, папа?!

– Со мной?.. – поднял он голову, и Петр впервые заметил седину на его висках. – Со мной все в порядке. Миша убит.

Этот сухой генеральский рапорт ничего не прояснил.

– Что?! Откуда вы это взяли, папа?..

Домашний генерал смахнул с глаз, с усов и даже с лица слезливую морось и протянул депешу.

Петр глянул на казенный бланк.

– Да ведь там сказано – ранен?!

– Смертельно ранен, – поправил генерал, человек военный. – Поверь моему опыту, я знаю, что это такое. В Питер! Сейчас же на этих лошадях к поезду! Где мама?

– С ней глубочайший обморок, – все сразу понял Петр. – Часа три назад она упала с криком: «Кровь! Кровь!..»

– Значит, не будем ее тревожить. Ты вот что, сынок… – Он не часто так говорил. – Ты вынеси мои необходимые бумаги, чистый дорожный плед, саквояж, а я отдохну пока в этом ландо.

– Нет, отец! – тоже сразу решился Петр. – Послушайте, отец. Я взрослый уже!..

Отец воззрился на него, будто в разведку на турок посылал.

– Пожалуй, Петр.

– Не пожалуй, а взрослый! Мне двадцать лет. На этих лошадях… нет, лучше на других, перепряжем… все равно: к Николаевскому вокзалу еду я. Я, отец! Не спорьте.

Генерал строго смотрел на него:

– Что ты себе позволяешь, мальчишка?..

– Не мальчишка, папа, успокойтесь. Что бы ни случилось, в Питере Александр, другие родственники, ваши друзья. Я сразу дам знать. А если терпения не хватит, выезжайте завтра утром. Вместе с мамой. Вы слышите, папа?..

Генерал уже спокойнее раздумывал – посылать ли его в разведку.

В тот момент к ним подбежала и Оля. Она, оказывается, все слышала и головой упала на тот же кожаный валик ландо.

Старый генерал вздрогнул и опустил руку на бившуюся беззвучно головку.

– Бедная, бедная…

Несвойственный генералу лепет остановил сын:

– Папа! Перестаньте хныкать.

Отец гневно приподнял опавшие плечи.

– Что вы себе позволяете?..

Но успела вскинуться и взять себя в руки уже сама Ольга:

– Папа́! Петр прав. Вы устали, переволновались. Пусть он едет в Питер… и я туда же, вместо вас. Если вы позволите, папа́?..

Она смотрела на него такими дочерними глазами, что генерал попробовал даже улыбнуться:

– Нет, мне перед вами обоими не устоять. Вы хуже турок…