Читать книгу Столыпин - Аркадий Савеличев - Страница 8

Собственно, «тестюшка» давно уже был под каблуком у жены. Всем кланом Нейдгардтов заправлял молодой да ранний брат Ольги Борисовны, одесский градоначальник. Вовсе не обязательно, чтоб все градоначальники были при почтенных сединах. Слава богу, он жил в Петербурге, крутился в свете, пока не получил эту хлебную должность, справедливо полагая, что Петербург от него не уйдет. А пока – пожить в свое удовольствие, качаясь на волнах между Одессой и Херсоном, разумеется, в лучших, роскошных каютах. Здешние чиновники любили жить, не подвластные невским ветрам. Весенний низовой Днепр. Лиманы. Море. Солнце. Что может быть лучше? Поместья-то были у Нейдгардтов вблизи Херсона. И так уж получилось, что именно брат Ольги встретил первым Петра Столыпина, неизвестно зачем нагрянувшего на берега Днепра. Но градоначальник был старше, прозорливее, вот и спросил за бокалом местного, густого вина:

– Может, без лукавого обойдемся, Петр Аркадьевич?

– Хорошо бы, Дмитрий Борисович, – легко пошел на поводу Петр.

– Тогда погостюем маленько на Днепре – да и в каютку, на волны.

– Право, до Одессы дорога не шаткая.

– А если не шаткая, то…

– …то самая верная. Там и море, там и Ольга, которая спит и видит, чтоб погостить на Днепре…

– …без отца и матери?

– Да пока, наверно, отец не нужен? Не нужна и мать? Если я верно мыслю, так до формального предложения дело ведь не дошло?

– Ох, Дмитрий Борисович!.. Прозорливец вы, как я посмотрю.

– Ох, Петр Аркадьевич!.. Смотрите – да не просмотрите зазря глаза. Ох-то ох, да и сам, как говорится, не будь плох. Ольге не так просто принять решение. Мучится, бедная, все еще оплакивает смерть Михаила. Себя винит… А в чем ее вина? Маленькое кокетство? Невинные улыбки? Уберите ее слезы! Осушите. Под таким-то славным солнцем…

И погостив на берегах широкого Днепра, Петр принял предложение младшего Нейдгардта. На пароходе, идущем в Одессу, для одесского градоначальника даже по здешним размашистым меркам – по аршину на каждый вершок – были созданы царские условия. Хотя полно! Часто ли цари, окруженные седой, безликой свитой, так счастливо проводят время? Студиоз, только что перешедший на третий курс, чувствовал себя на седьмом небе. У него была отдельная каюта, но время он проводил в капитанской гостиной, которая на эти сутки была отдана градоначальнику. Откуда в эту каюту, со всех сторон окруженную морем, постоянно набивалось румынских цыган, пожалуй, и сам градоначальник не знал. Разве что капитан знал, грек-пройдоха одесского разлива. Видно, он частенько причаливал в той или иной бухточке, а то и шлюпки спасательные за борт спускал. Цыгане-то цыгане, да все разные. Одних высаживали за борт, других подсаживали. Неторопко шел вроде бы и рейсовый, а вроде и личный пароход губернатора. Пассажиры, по глупости и неосмотрительности попавшие в этот рейс, не смели возражать и жались по своим каютам, а то и на ночной палубе. Ищи дураков! Пароход качался от вихревого перепляса, стекла вылетали от неизменного «Оля-ля!» да «Оля-лю!» А может, и от бутылок, которые ресторатор, тоже пьяный, как-то не так подавал. Окнам нечего запирать веселье: веселье должно ходить теми же волнами, которые разгулялись в ночи. Напрасно капитан вбегал:

– Может, здесь причалим да заночуем?..

– Дальше! К Одессе!

– Да ведь потонем, Дмитрий Борисович.

И славно, что потонем! Будет что вспоминать.

– Кому будет вспоминать-то, Дмитрий Борисович? Опомнитесь, родимый…

Он опомнился только уже на траверсе Одессы, но на удивление трезво и решительно. А удивляться было чему: гость дорогой валялся нераздетым на диване и знай охал:

– Охохо!..

Нейдгардт тряс его за плечи, но слышал все то же:

– Ох… Непривычен к такому…

– Вижу, вижу, – раздумывал градоначальник, пока пароход подворачивал к пирсу. – А потому сходить на берег нечего. Ольгу я привезу прямо на пароход. А вас, милый Петр Аркадьевич, мои одесские капитаны за это время приведут в полный порядок… ибо будет непорядок, если Ольга встретит вас в беспорядке… Тьфу, совсем запутался!

Нейдгардт сошел в дожидавшуюся у причала карету и умчался в верховой город, а Петр остался с лекарями-капитанами – на целые сутки, считай. Ибо только на завтрашнее утро был расписан обратный рейс. Но, видимо, градоначальник дал капитанам строжайшее предписание: пассажир-ночлежник за эти сутки был приведен в надлежащий вид и даже выкупан в море, под охраной широкой рыбацкой сети. Уже в благостной вечерней темноте пассажира подняли на борт.

Прямо кудесники эти одесские капитаны! Мало того, что все на пароходе было прибрано и вычищено до блеска, мало, что пассажир был чист и светел, как восходящее солнышко, так и за цветами сгоняли на берег, к базару. А может, и к своим знакомым. Во всяком случае, когда Ольга в прогревшихся утренних лучах ступила с трапа на борт… ее встречал Петр с букетом весенних, росистых роз. Брат-пройдоха ни о чем не предупреждал, сейчас он далеко позади прощался с провожающей свитой, а Петр до времени затаился в затененном межпалубном проходе. Так что вполне уместный был вскрик:

– Петр… вы?..

– Я, Ольга… именно я!

– Вот именно, сестрица. Похищение! – Ухмыляющийся братец вспрыгнул на борт в самую последнюю минуту, когда пароход уже отчаливал от пирса. Вслед ему из свиты градоначальника бросали цветы. – Видите, как нас провожают? Петр Аркадьевич, что же вы стоите?..

Петр бросился собирать цветы и целой охапкой, в придачу к своим, совать их в руки смущенной Ольге. Братец только смеялся:

– Ведь не бросишься же ты, Оля, за борт?

Она наконец оценила розыгрыш и уже отходчиво согласилась:

– Не брошусь. Какие вы, право…

Это в равной степени относилось и к Петру. Но он уже был не вчерашний – сегодняшний. Спокойно и деловито обернулся к Нейдгардту:

– Ваши славные капитаны подготовили для Ольги Борисовны славную каюту. Позвольте?.. – предложил он ей руку, другой освобождая немного от цветов: немыслимо было идти с такой охапкой.

Когда же дошли до дверей, предусмотрительно распахнутых шустро взбежавшей горничной, он передал ей цветы, а Ольге просительно заглянул в глаза:

– Когда вы переоденетесь…

– Да, да, – поняла она невысказанную просьбу. – Только приведу себя в порядок.

Она, конечно, не слышала, с чего это прыснул, отходя, Петр. Но он-то вспомнил, как об этот «порядок» заплетался язык ее братца.

Надо отдать должное: недолго оставалась Ольга в каюте. Вышла даже с извинением:

– Грешно в такое утро сидеть в темноте… Солнце с противоположной стороны, у меня совсем смуро.

– Смуро и у меня, Оля…

Поняла ли, нет ли она, что речь идет о смурости души, но поспешила за ним на верхнюю палубу.

Горничная следом принесла плед. Петр раскинул его на солнечной стороне парохода – на уютном таком диванчике, прислоненном к корпусу кормы. Солнце то попадало сюда, то при качке скрывалось за углом кормы. Было уже без утренней прохлады, но без дневной жары. Пароход недалеко отходил от берегов. Слева покачивались на волнах зеленые, невыгоревшие угорья, справа открывалась не погашенная жаром синь моря. Качка небольшая, волна мягкая. Пароход шлепал да шлепал плицами, идя не быстрее то и дело мелькавших парусников; да, пожалуй, и тише, потому что лихие паруса, и рыбацкие, и торговые, и прогулочные, пролетали неслышными альбатросами; им бы следовало держаться в открытом море, а они с чего-то снижались к шумному пароходу. Видать, тоже любопытство: что там такое пыхтит? Не так и давно на Черном море появились эти шумные, дымящие утюги, которые гладили, гладили морскую воду, но разгладить все равно не могли.

– Счастливые… – по-своему поняла Ольга устремленный ввысь взгляд Петра.

Он приспустил окрылья вздернутых ресниц, как и альбатрос опускал крыло, когда снижался. Морским странникам незачем было, даже при самом ярком солнце, складываться в прищур, но и ему ни к чему затенять свет; глаза все равно ничего не скрывали.

– Знаете, Оля… Знаете, я наберусь все-таки смелости высказать то, что сказать необходимо. – Он остановился, но всего лишь на секунду, чтоб она не перебила. – Раньше меня сдерживала жалость к брату… да и к вам, Оля… сейчас попробую без жалости. Ведь вы не такая уж слабая?..

Она согласно вскинула голову.

– Что ушло, того не вернешь. Не из жалости говорю я: нам все равно жить вместе. Да, да, Оля! Не считайте… пока… это официальным предложением руки и сердца, хотя бы так, предварительно. – Он смотрел на нее теперь мужским, строгим взглядом. – Ничего не отвечайте, пока я не переговорю с вашими родителями. Братец ваш, кажется, уже нас поженил! Оля, если сказать, что я люблю вас тихо и безответно, – значит ничего не сказать. Кто-то же писал нашу судьбу на небесах? В наших ли силах ее переписывать?..

Пароход смешно хлопал плицами, всхлипывая при каждом взмахе. Петр задумался, заслушался и не сразу понял: да всхлипывают-то тут, совсем рядом. Ольга едва ли отдавала себе отчет, что тихо, как-то по-братски, прислоняется отнюдь не к родственному плечу, чего делать вроде как неприлично.

Ну какие же в море васильки?! Ольга не останавливала.

– Нет, я не Апухтин! Рифма не получается. Какой я рифмач? Да главное-то, кажется, уже и сказано, а?..

– Сказано, Петр… смешной вы, Петя! Все сказали. Большего не потребуется… пока…

– Не потребуется, Оля.

Он припал к ее руке, лежащей на коленях. Так что же в итоге выходило?..

Да ничего, он, кажется, обнимал Ольгу и мог бы еще продолжать признательное иносказание:

«…Низко головку склонила…»

Но мог бы и заметить, что несколько раз издали маячил все понимающий братец, ближе подходить не решаясь.

Наконец все же не выдержал, нарочито застучал щегольскими подошвами по дощатой палубе. Закашлялся, захмыкал:

– Хм!.. А не помрем ли мы с голоду? А не пора ли позавтракать, господа? Петр Аркадьевич, берите сестрицу под руку. Берите, берите, она не кусается!

Хохочущий градоначальник резво побежал в сторону капитанской гостиной. А им что?.. Следом, следом.