Читать книгу Братья: от Сталинграда до Берлина. Книга первая - Артем Сергеевич Октябрьский - Страница 3

Согласитесь, тяжелое чувство наступает, когда слышишь, что кто-то из знакомых умер, даже если просто знакомый, с которым ты встречался всего пару раз. Но что, если гибнут все вокруг, и знакомые, и нет, и даже семья? Как выдержать все это? Ответ на этот вопрос вам никто не даст, вы его сами найдете, если конечно, переживете. Меня зовут Артем Николаевич Севцов, и я пережил самую страшную войну на свете и пережил самые страшные чувства на свете. Сейчас я вам о них расскажу.

Я родился в Белгороде, в 1925 году. У меня было три брата: Родион, Николай и Виктор. С Родионом мы были двойняшками, а Николай с Виктором родились раньше. Николай старше нас на два года, Виктор на три. Однако я их никогда не видел. Мы с мамой, почти сразу после моего рождения переехали в Царицын, а через месяц город переименовали в Сталинград. Я никогда не спрашивал, почему мы уехали. Для мамы эта тема была болезненной, и я не развязывал разговор об этом, хотя мама была не против рассказать мне о братьях, об отце. Отец был солдатом, вернее сапером, снимал мины, ставил мины, ремонтировал машины, танки. Такой род солдат не так уж часто идет в бой без необходимости, слишком ценный ресурс. Отец, по рассказам матери, был на дальнем востоке, там как раз был пограничный конфликт с Японией, в котором он участвовал. Правда, где он сейчас сказать трудно, может здесь, в Европе, или все там же, на Дальнем Востоке.

Я рос послушным ребенком, но чем старше я становился, тем больше мне хотелось самостоятельности. Как-то произошла со мной одна история. К нам в город приехала делегация во главе со Сталиным. Ради такого ответственного события всем объявили выходной. Мы стояли с мамой на набережной, было много народу. Я хотел увидеть Сталина, но я был очень маленьким, соответственно низким, но желание увидеть «Отца советского народа» была выше. Под шумок, уже к концу торжества, я вырвался у матери из рук и побежал через толпу, крича: «Товарищ Сталин! Товарищ Сталин!». Я слышал, как все люди обращались к нему именно так, вот и решил, что так и надо говорить. Я преодолел толпу и передо мной стал высокого, как мне тогда казалось, роста грузин, пятидесяти лет, с густыми усами, правой рукой, согнутой почти под ровный угол, сжимающей трубку. В красивом темно-зеленом кителе, темно синих штанах и сапогах, его пышные волосы, зачесанные назад, тихонько колыхались по ветру. Он аккуратно присел на корточки, и спросил:

– Ты что-то хотел, мальчик?

– Я… товарищ Сталин, я…

– Не спеши – Перебил он меня, выставляя левую руку, – спокойно, размеренно, медленно. Как тебя зовут?

– Тема.

– А фамилия у тебя есть?

– Севцов.

– Вот теперь рассказывай, Тема Севцов.

Я глубоко вздохнул и начал:

– У меня дедушка, сосед мой, говорит, что вы самый лучший командир на свете. Дедушка – коммунист. А вы тоже коммунист?

– Да, конечно. – Сказал Сталин, кивая головой медленно, будто он был сонный.

– Тогда получается коммунисты хорошие?

– Безусловно. Все коммунисты хорошие.

– А можно, когда я вырасту, тоже коммунистом буду. Я очень хочу быть коммунистом! Я тоже хочу быть хорошим!

– Ну, раз хочешь – Он медленно встал, положил левую руку мне на плечо, и сказал мужчине в очках, – Товарищ Молотов, записывайте приказ номер один. Товарища Тёму Севцова, по достижении восемнадцати лет, зачислить во Всесоюзную Коммунистическую Партию.

Мужчина, улыбнулся, секунду помешкал, достал листок и все это записывал.

– Так точно, товарищ Сталин. Распишитесь?

– Конечно.

Сталин подошел и расписался на бумаге. Повернулся и подошел ко мне.

– Ну, вот и все, Тёма Севцов. Будешь взрослым, придешь к нам, и станешь коммунистом. А теперь иди. Тебя, наверное, мама ждет.

И хоть мне и сказали потом, что это все было наигранно, что Сталин подмигнул Молотову, и они разыграли сцену, мне все это казалось таким официальным и серьезным. Я запомнил этот момент на всю жизнь. Все ребята во дворе мне завидовали, а мама даже не ругалась за то, что я вырвался и побежал в неизвестном направлении. В ту же ночь я не мог уснуть. Я был горд тем, что лично Сталин записал меня в коммунисты, и я знал, что теперь до конца своей жизни буду верен ему. Однако уже через пару лет, это событие осталось лишь моим воспоминанием, которое я хранил в себе до самого начала войны.

Я хотел пойти в армию, служить, защищать Родину, но мама исходила из других соображений. Она хотела, что бы я выучился на токаря и пошел работать. Из-за такой несхожести взглядов я и не знал, что делать. Думал, поживем – увидим.

Так уж вышло, что мой шестнадцатый день рождения выпадает в год моего выпуска. Я перестал быть похожим на себя. Из маленького, круглого, светловолосого мальчика, я вырос высоким, крупным, темноволосым парня, с разноцветными глазами и густыми, волнистыми волосами. Чем старше я становился, тем больше я конфликтовал с учителями. Как бы сказать, не прям уж ругался, просто оспаривал их слова и действия, за что нередко получал нагоняй. Но самый громкий случай произошел в девятом классе. Учительница по истории была дворянского рода. Об этом знала вся школа, но не обращала внимания, так как она вела себя нормально. Однако с 1938-го года, после того как расстреляли ее родителей за то, что они устроили пожар в амбаре родной деревни, не желая мириться с колхозами, эта учительница начала себя странно вести. Мы все это терпели. Моей последней каплей стало, когда она орала на весь класс о репрессиях и Сталине, что вождь пролетариата никогда не будет истреблять свой же народ, и что при Николае втором было лучше. Конечно, ей было лучше! Дочь помещиков, у которых было все, не надо было работать, трудиться, просто сказочная жизнь. Но в один момент это все пропало, и ей все-таки пришлось идти на работу. Видите ли, дворянам работать нельзя, царская кровь. Я все решил тогда сам. Выбежал из класса на улицу, и побежал к первому милицейскому патрулю, и все рассказал. Милицейские сказали мне идти в школу, что они разберутся. Сразу же после моего возвращения меня вызвали к директору. Там стояла эта учительница, которая заявляла, что она рассказывала про индустриализацию, что хвалила Сталина, а я, предатель, взял и убежал. Директриса грозилась, что выставит из школы, что за такое выставят из комсомола. По счастливому стечению обстоятельств, в этот самый момент в кабинет зашел наряд милиции. У меня спросили, какая учительница вела антисоветскую агитацию. Я показал. Меня и учительницу забрали в отделение. Потом вызывали маму, шло долгое разбирательство, спрашивали учеников со всей школы. В итоге ее признали виновной и обвинили в предательстве Родины и антисоветской пропаганде, и увезли. Только через четыре года я узнал, что ее расстреляли. Мне еще тогда, в школе, не было ее жалко, хотя чувство вины у меня оставалось. Директриса извинилась передо мной и заверила, что я поступил правильно. В противном случае, она бы продолжала нести всякую дрянь, которую потом начали бы нести и дети, и уже расстреливали бы родителей, за антиправительственное воспитание. Так что я, как бы сказать, даже сделал тогда добро. Это был самый крупный скандал в школе, после которого учителей подвергали жесткому контролю, а я уже не влезал в никакие споры с учителями. Мне просто хотелось доучиться до конца.