Читать книгу ЗАПИСКИ PLAYBOЯ - Артур Кангин - Страница 5

КОЛЛЕКЦИОНЕР ЯДОВ

1.

В Москве я для души нанялся выкладывать мозаику в одном из известнейших гигамаркетов. К тому же, после поездки в Триест и Японию, на вулкан Фудзияма, я слегка поиздержался.

Деньги не помешают.

Руководил мозаичным проектом архитектор Дмитрий Дмитриевич Дикий, высокий, несколько с жабьим лицом, дородный мужчина, почетный член Союза художников столицы.

Картина из стеклышек и камушков живописно изображала торговую тележку доверху набитую товарами народного потребления, а над тележкой, вся в червленом золоте азиатского солнца, стая замоскворецких голубей.

Мне было поручено выложить из агата и бирюзы голубя-форварда, весело и отважно ведущего за собой ватагу пухленьких пернатых.

Работа спорилась, только мне никак не давалась морковная бусинка глаза птицы, представленной в профиль.

Выражение головки голубя получалось каким-то встревоженным, я бы даже осмелился сказать, похотливо озабоченным.

– А вы, Юрий, попробуйте глазок сместить чуть-чуть к клюву, – задышал за моей спиной ментоловыми леденцами Дмитрий Дмитриевич, почесав бородавку на своем умном лице. – Дайте-ка… Вот! Видите, совсем иное дело. Искусство – это принцип «чуть-чуть»!

– Вы – гений, маэстро! Если бы на мне сейчас была шляпа, я бы ее снял.

– А в вас есть божья искра… – Дмитрий Дмитриевич почмокал мокрыми губами, пронзительно всматриваясь в мое лицо. – Приходите ко мне на Сретенку. Покажу вам свои картины. Хочется узнать мнение молодого таланта.

– Я же, преимущественно, вулканолог. Художества – это так, забава, хобби.

– Милок, я творю для народа, а не для горстки горделивых эстетов, – Дмитрий Дмитриевич сурово нахмурился.

– Диктуйте адрес.

2.

Стоял великолепный апрель. Автомобили разбрызгивали, пламенеющие павлиньим хвостом, лужи. На крыльце церкви влюблено щебетали отощавшие за зиму воробьи. Где-то выли, дрожащие от страсти, коты. Воздух был наполнен негой, теплом, обещанием скорого, бушующего амуром лета.

Квартира маэстро располагалась в сталинской восьмиэтажке, с милым ребячьим двориком. Песочница, перекошенные качели, чуть поржавевшая рама для выколачивания ковров. Вместо электрического звонка – рычажок валдайского колокольчика.

– Ага, вот и даровитый зритель подтягивается, – с распростертыми объятиями встретил меня Дмитрий Дмитриевич. Бородавка на его лице заалела. На плечи мэтре был наброшен золотистый бухарский халат. Крепкие же волосатые ноги почему-то в балетных, по-детски наивных, чешках.

Я достал из глубокого кармана румынского прорезиненного пальто «Перцовку».

– Заодно полечимся, – предложил я. – Время-то сырое. Гриппозное.

– Ты посмотри, доча, кто к нам пожаловал! – с неожиданным хохлацким прононсом заорал в пролет коридора мэтр. – Красавец, вулканолог, мозаист. Галка, иди же сюда!

И тут вышла она.

Медно-рыжая челка лихо накручена над мрамором лба. Торс гимнастки хай-класса. Стройные, длинные ноги в зеленоватых чулках со змеиным узором. Крылья ресниц над чувственными изумрудными глазами.

– Хороша? – заметив мое остолбенение, загоготал Митрич, причмокнул губами.

Я немотствовал.

– Вы прямо обратились в соляной столб.

– Что же ты, батька, гостя в прихожей держишь? – мелодично, с кубанским акцентом, произнесла Галя. – Стол накрыт. Тушеная баранина, запеченный поросенок, амурская рыбка, салат оливье. Стол, можно сказать, ломится.

– И верно! – захохотал зодчий.

Двинули в зал.

Стол ослепил бриллиантовыми брызгами хрусталя. Матово отсвечивала спинка поросенка, барином развалившегося на серебряном блюде, с пучком свежей петрушки в улыбчивой пасти. И прочее, не менее аппетитное, прочее…

– Садитесь, молодой человек, – Дмитрий Дмитриевич подвинул ко мне по-модернистски крученое стальное кресло. – Заправимся и пойдем в мои креативные хоромы.

Я вежливо улыбнулся.

Аппетит у меня было просто волчий.

Галя села рядом.

Ее нога в зеленоватом чулке прикоснулась к моему, столь чуткому к женской ласке, бедру.

Как электрического разряда, я вздрогнул.

Дмитриевич помрачнел:

– Ты, Галка, не очень-то пялься. У него жена, дети.

– Меня это никогда не останавливало.

3.

В картинах Дмитрия Дмитриевича я ничего не понял.

Какие-то вороны в черных очках, с тросточками, среди подсолнуховых полей. Афганские минареты, опрокинутые полумесяцами вниз. Нищенки-старушки с безудержной радостью отплясывающие канкан на пятачке перед казино «Голден Палас».

Так сказать, изощренный постмодернизм.

Признаться, я поклонник более жизнеутверждающего, оптимистического и недвусмысленного искусства

– Ну, как? – заиграл желваками Дмитрий Дмитриевич. – По спинке дерёт? Наждаком? А?!

– Гениально, – потупился я. – Но мне больше ваши мозаики нравятся.

– Что мозаики?! – взревел Дмитриевич. Бородавка на его побагровела. – Тлен! Суета! Морок! А здесь – вечное искусство. Переживет века. Что века?! Столетья!

– Тогда, конечно, – я слегка оробел.

– Вот что тебе еще хочу показать, – неожиданно переходя на «ты», сказал хозяин. – Коллекцию ядов.

– Зачем же ядов? Помилуйте! Я ничего такого и произнести не успел!

– Да при чем здесь ты, еловая голова?! – озорно загоготал Митрич. – Я, как Леонардо да Винчи, собираю яды. Для души. Ты вот мозаикой занялся для души, а я – ядами.

Кладовка, вместительная и ярко освещенная, вся была сплошь заставлена бутылочками и пузырьками с загадочными жидкостями и порошками.

– Вот яд гюрзы, – любовно перебирал ёмкости своими волосатыми, с короткими и толстыми пальцами, руками Дмитриевич. – А это пресловутый цианистый калий. Вот цикута. А это, мой юный друг, яд с тещиного языка.

– Не может быть!

– Верно! Шучу, как обычно. Всего лишь ураганной концентрации яд пчелиный.

Мы вернулись в зал, выпили еще пару рюмок.

Мастер зазевал во всю пасть:

– Иди, Галчонок, проводи гостя. А я – баинькать.

– Умаялся, папец, – Галя расцеловала отца в щеку.

В прихожей барышня порывисто прижалась ко мне всем телом. Острые соски из-под платья даже кольнули меня. Мускулистый животик плотно притиснулся к моему пупку.

– Приходи завтра в семь! – горячо шепнула в ушную раковину.

– А как же батя?

– Он будет председательствовать в приемной комиссии союза Архитекторов Москвы.

– Мы же почти не знакомы? – вспомнив баночки с ядами, возразил я.

– Вот и познакомимся, – Галя поцеловала меня в губы.

Паркетный пол покачнулся, как палуба пиратского брига.

– Ну, так придешь, злодей?!

– Куда я денусь?

4.

Второй раз я вошел во двор маэстро, как в родной.

Пять-семь минут покатался на детских качелях, детально обдумывая план дальнейших действий.

Галчонок меня встретила в розовом пеньюаре из меха шиншиллы, с живой фиалкой в нагрудном кармашке.

Не снимая козловых ботинок, я бросился к ней.

– Нет, ты уж разденься, – увернулась Галя. – Паркет натерт пчелиным воском. Не ровен час, поскользнешься.

Я стоптал ботинки и, шествуя за Галей, по ходу сбрасывал лимонно-желтый твидовый пиджак и байковую жилетку.

Галина спинка – в меру загорелая, с симметрично расположенными лопатками, привела меня в полный восторг. С помутившимся рассудком, я чуть не укусил красавицу за розовое ушко.

Ощутив мою энергетику, Галя повернулась, и поманила меня наманекюренным пальчиком.

Вы когда-нибудь зорко наблюдали за турбиной ядерной электростанции?

Видели могучее течение Гольфстрима?

Или бега накокаиненных верблюдов в Саудовской Аравии?

Так вот, вся их энергия была ничто по сравнению с моим сексуальным посылом.

– О, мой, милый! – металась Галя в постели, методично вскрикивая пересохшими губами. – Ну, еще же! Еще!

– Ты меня не знаешь… – входя в раж, прошептал я. – Я – прима! Ас!

Тут в спальню вошел Дмитрий Дмитриевич.

Бородавка его стала сизой. Волосатые пудовые кулаки крепко сжались.

Отец Галчонка ошалело замер у порога, видимо, оценивая изысканность нашей эротической композиции.

– А у нас, Галчонок, комиссию отменили, – наконец-таки пришел в себя мэтр.

Через пару минут я, как добропорядочный гость, при полном параде входил в зал.

Г-н Дикий из граненого стакана пил, можно сказать, глушил, маслянисто отблескивающий армянский коньяк.

– Дмитрий Дмитриевич, – откашлялся я, – как джентльмен, после всего случившегося, прошу руки вашей дочери.

– Ты же женат! – глаза Дикого дико налились кровью.

– Это ли помеха? Пара месяцев и буду свободен, как степной ветер. Разве может любящее сердце смутить штамп в паспорте?

Тут, потупившись, вошла Галина. Подкрутила свою рыжую челку:

– Извини, папа!

– Галка, ты же мне обещала! – вепрем взревел Дмитрий Дмитриевич. – И это происходит почти с каждым моим гостем. Ты что, объелась белены?!

– Как вы сказали? – переспросил я возмущенного папашу. – Белены объелась? Белена – это сорное растение? Не так ли?

Дмитриевич грохнул волосатым кулаком по столешнице:

– Молчать!

– Позвольте, маэстро! Такие манеры вас, увы, не красят…

– Батюшка, отпусти Юру с миром, – Галя зябко куталась в розовый мех шиншиллы.

Митрич чуть отмяк.

– Пусть только выпьет со мной на брудершафт наливки.

Он грузно встал и отправился в коридор.

– Не пей ничего, – с расширенными зрачками, прошептала Галя. – Ни глотка!

– Когда мы увидимся? – гортанно прохрипел я в ответ.

– Забудь! Теперь все кончено!

Дмитриевич появился с коническим хрустальным графинчиком.

Разлил по рюмкам фиолетовую жидкость.

– На посошок! – произнес мой несостоявшийся тесть.

– Я не испытываю жажду, – заметил я.

– Пей, говорят! – Дикий заиграл желваками. – На брудершафт!

– Воля ваша.

Галя мне отчаянно мигала, но мы скрестили с г-ном Диким руки, втянули в себя тягучую жидкость.

Галя ахнула.

– Прощай, Юрик! – смахнул скупую мужскую слезу Дикий.

– Что значит – прощай?

– Настойка с ядом гюрзы, – сквозь слезы усмехнулся маэстро. – Еще никто не выжил.

– А как же вы?

– Я принял противоядие.

5.

Прошло двадцать минут…

Я был живее, чем был.

Яд гюрзы оказался просроченным.

Дмитрий Дмитриевич доил этот яд из пасти змеи еще в глубокой юности. В Каракумах.

На меня отрава подействовала лишь, как слабительное. Я не покидал ватерклозет в гостеприимном особнячке на Сретенке три дня и три ночи. Трое суток!

Дикий и его дочурка были вынуждены пользоваться по старинке ночными горшками.

У них просто не было выбора!

Хвала небесам, все закончилось благополучно.

Я похудел, помолодел лет на пять.

Чего не скажешь о бородавчатом маэстро.

Когда мы прощались, под глазами у свободного художника залегли лиловые круги.

Галка же выглядела великолепно. Как семнадцатилетняя гимназистка.

Вообще, секс со мной феминам идет на пользу.

Все хорошо, только теперь, проходя мимо восьмиэтажки с детским двориком, я испытываю некоторое, не до конца понятное мне самому, смущение.

Ах, Галчонок, кто мне объяснит – почему?

Как-то в проеме окна мелькнул жабий силуэт Митрича.

Зайти?

Проведать?

Но незваный гость хуже татарина.

Где-то впереди предо мной уже маячили китайские вулканы.

А к ним я испытываю страсть не меньшую, чем к обворожительным москвичкам.

По приглашению высшего партийного лидера я срочно отбыл в Китай.