Читать книгу Театр одного зрителя - Артур Саргисович Саканян - Страница 27

В тот день режиссёр принёс с собой пакет с фруктами. Его глаза просто светились от радости, а она почувствовала, будто что-то шевельнулось внутри. Это было так неожиданно, что сердце замерло.

Режиссёр тихо ворковал, опорожняя пакет, а она ощутила, что с ней будет истерика, если прямо сейчас не «разродится». По иронии судьбы, на режиссёре был тот же серый костюм в клеточку.

– Моему внуку эти фрукты полезны, – умильно бормотал режиссёр, и будто дразнил её унизительным положением биологической матери.

– Зря вы всё это, – тихо выдохнула она.

Режиссёр услышал и застыл вопросительным знаком над столом, а она тусклым голосом сообщила, что ей противно жить с его сыном – гомосексуалистом. Развод, аборт – это её окончательное решение, и никаких претензий она не имеет. Из шкафа она достала листок с, заранее заготовленным, заявлением о разводе и протянула его.

Режиссёр побледнел и выронил гранат на пол. Спустя мгновение, кровь прилила к лицу. Она же впилась глазами, боясь пропустить малейший нюанс, как режиссёр, пунцовый от стыда, стал выдавливать из себя ненавистную правду.

Оказывается, он знал о наклонностях сына и надеялся, что с гомосексуализмом будет покончено после женитьбы. Видно, чему быть – того не миновать, и с этим проклятьем ему надо смириться. Теперь только внук для него утешение, и об аборте не может быть и речи.

Режиссёр прижал руку к сердцу и, кряхтя, опустился в кресло.

Она была готова бесконечно наслаждаться горестными вздохами режиссёра, но они вскоре пошли на убыль. Тогда она выпрямилась и отчеканила, что зря он так печётся о внуке. В постели выяснилось, что его мальчик к тому же недееспособный гомик. Вот он и упросил её лечь под дееспособного, и внука она вынашивает для другого дяди.

Несколько секунд сцена была немой. Режиссёр прямо-таки прирос к креслу, а она повернулась к нему в профиль и замерла, выпятив живот. Наконец, слащавым голосом она предложила несостоявшемуся дедушке в последний раз полюбоваться своей несбыточной мечтой. Спустя мгновение, она повернулась к нему лицом и резко приподняла кофту. Под кофтой обнажился пухлый мешочек.

– Сюрприз, сюрприз! – крикнула она, и режиссёра буквально выкинуло из кресла.

В испуге, она отпрянула и, отвязав мешочек, передала режиссёру:

– Вот ваша мечта, забирайте.

Он, как ребёнка, бережно подхватил мешочек, но через мгновение, что-то звериное мелькнуло в глазах. Режиссёр сдавил мешочек пальцами и отшвырнул его в сторону.

В страхе, она так дико взвизгнула, что теперь режиссёр отшатнулся, а она на долю секунды ужаснулась образу, в который вошла. Ущипнув себя за мочку, она елейным голосом спросила:

– Неужели вы не узнаёте меня?

Режиссёр побледнел и резко отступил назад. Гранат попал прямо под каблук, и ярко-красные брызги разлетелись по полу. Он зашатался. Если бы она вовремя не подставила стул, режиссёр свалился бы. Она побежала за водой, а он, вытаращив глаза, что-то бормотал:

«Как же они похожи, отец и сын», – подумала она, вспомнив выпученные глаза сына режиссёра, когда тот просил её руки.

Глоток воды привёл режиссёра в чувство, и она вкрадчивым тоном шепнула:

– Да, это я, та самая актриса из театра одного зрителя.

– Я же видел кровь на простыне, – очнулся режиссёр. – Это был запах крови.

– Кровь моя, но нельзя же актёрам и впрямь головы рубить, – сказала она и злобно рассмеялась, представив, как режиссёр водил своим носом по простыне.

Поднимая мешочек с пола, она поучительно добавила:

– Актёры – это живые люди. Их в мусорное ведро не выкинешь, как этот муляж. Впрочем, прежде чем попасть на свалку истории, эта тряпица ещё может послужить.

Сидя на стуле, режиссёр в недоумении озирался, будто чего-то ожидая. Пока он, как от наваждения, испуганно отмахивался руками, она, тихо напевая, мешочком стала протирать пол. Подобрав остатки граната, она запихала их в мешочек и пошла выкинуть.

Сполоснув руки, она вернулась и обратила внимание, что теперь глаза режиссёра застыли в одной точке. Она посмотрела в направлении его взгляда и увидела алую капельку. Она была готова поклясться, что мгновение назад уже протирала это место и, подходя к режиссёру, ногой размазала капельку. Приблизившись, она жёстко спросила:

– Теперь-то вы узнали меня?

Он испуганно отшатнулся, а она наклонилась ещё ближе и неумолимо продолжила экзекуцию:

– Вспомнили театр одного зрителя? Ещё раз напомнить?

Режиссёр съёжился и с мольбой в глазах посмотрел на неё.

– Ни черта вы не помните! – заключила она.

Его жалкий вид ещё больше воодушевил её, и она приказным тоном продолжила:

– Смотрите сюда! Увидели своё отражение в моих глазах?

Режиссёр ещё больше сжался, и она, со злорадством в голосе, продолжила:

– Вот вы не видите себя в моих глазах, а я себя вижу в ваших глазах. Моё отражение и есть тот самый зритель, а я актриса, которая играет пьесу для него. Что касается вас, то в моём театре вы просто реквизит – потускневшее зеркало в пожухлой рамочке. Вам понятно? Ваши глаза – зеркало, а вы с ног до головы – рамочка для зеркала.

Его глаза злобно сверкнули, а она продолжила:

– Ух, ты! Вы ещё и оскорбились? Надеетесь просверлить меня своими глазами? Глупо! Вы ещё не поняли, что даже тысяча таких же глаз, как у вас, в моём театре – это лишь тысяча зеркал, где в разных ракурсах будет жить мой единственный зритель?

Она подошла к небольшому овальному зеркалу на стене и, обернувшись, удивлённо спросила:

– Неужели вы ничего не помните о театре одного зрителя?

С огорчением в голосе она продолжила:

– Надо же… Сами рассказывали о нём, а теперь забыли.

Сняв зеркало со стены, она повернула его к режиссёру.

– Ничего вы не поняли, и я объясняю ещё раз, – назидательным тоном продолжила она. – Если вы не видите своё отражение в моих глазах, то посмотрите на своего зрителя в зеркале. Конечно, это пока не театр, потому что ваш зритель исчезнет, как только вы отвернётесь.

Она повесила зеркало обратно и продолжила:

– Театр оживает только тогда, когда вы уходите, а ваш зритель остаётся и продолжает жить в чьих-то глазах. Представляете себе такое? Вас уже нет, а ваше отражение осталось. Вы давно ушли, а ваш образ вселился в чьё-то сознание, и живёт себе там припеваючи. Представляете, что это за фантастика? И это всё вы! Вы же гений! – воскликнула она. – Сумели вживить в моё сознание свой образ. Эту фантастику превратили в мою каждодневную реальность, – тон её голоса стал жёстким. – Однажды вы разыграли свою пьесу, и ваш образ врезался в моё сознание. Он вжился в меня, стал моей плотью, кровью, и капля за каплей отравлял мою жизнь, каждый день, каждый час, – она судорожно проглотила слюну. – Но вы не думали, что у всех людей есть свой неповторимый театр, и пьесы там разыгрываются для одного зрителя, для себя любимого. Вы не подозревали, что между такими театрами происходят кровавые дуэли. Правила простые: кто своей пьесой пронзит сознание противника и добьётся признания, тот и побеждает. В первой дуэли победили вы…

Она перевела дыхание и с нарастающим чувством продолжила:

– А сейчас я владею вашим вниманием! Это моей пьесой вы так поглощены. Ваши глаза застыли, остекленели. Они стали зеркалом в моём театре, и там я чётко вижу своего зрителя. Он ожил в ваших глазах! Вы беситесь и готовы живьём сжечь его, но ничего не можете сделать! Ведь вы только рамочка для зеркала. Моя пьеса сразила вас наповал! Ваши надежды и мечты в один миг исчезли, испарились! Теперь вы сами, как жирная муха, размазаны на зеркале! Мне приятно сознавать это, и я удовлетворена!

Горестно качая головой, режиссёр закрыл глаза, потому что видеть её уже было невмоготу. Он тёр глаза, но образ не исчезал. Из-под ресниц режиссёра выскользнула скупая слеза. Увидев, что слеза повисла на подбородке режиссёра, она несказанно обрадовалась, и с восторгом крикнула:

– Эй, там! Утрите сопли и готовьте актёрскую уборную для новой актрисы!

Она эффектно вскинула свою руку вверх, притопнула ногой, но режиссёр не шелохнулся.

– Тук-тук-тук, – постучала она по спинке стула. – Господин режиссёр, вы же обещали, что, как только я покажу свой театр одного зрителя, то немедленно стану ведущей актрисой у вас в театре. Свои обещания надо выполнять, – игриво прошептала она ему на ухо, а спустя мгновение обиженно воскликнула:

– Но я вижу, что вы не хотите сделать это! Вы меня обманули! Обманщик! Как вам не стыдно! Позор! – и сразу же, как ребёнок, заскакала по комнате, весело напевая:

– Не хотите и не надо! Не хотите и не надо! Зато я! Это я – героиня театра!

Режиссёр был раздавлен, а она завывающим голосом продолжила:

– Я же знаю, что вы просто боитесь открыть глаза. Даже с закрытыми глазами вы видите только меня. Это мой зритель всё время стоит перед глазами.

Режиссёр физически ощущал, как с каждым её словом ненавистный образ всё глубже прожигал зрачки, а она с фальшивой патетикой в голосе продолжила:

– Жаль! Ах, как жаль, что моя пьеса подходит к концу. Я прощаюсь с моим зрителем, и мне так тяжко на сердце в минуту прощания… Так тяжко… Утешает лишь одно. Теперь мой образ вселился в вас, и будет жить там до конца дней ваших. Я дарю вам моего зрителя навсегда. Я дарю! Дарю!

Она пару раз развела руками от груди, будто что-то отрывая от себя, и сменила тон голоса на деловой:

– Вот и ладненько. Теперь он за вами присмотрит, а вы мне ещё «спасибо» скажете. Договорились?

Режиссёр не шелохнулся, и его покорный вид на мгновение выбил её из колеи. Ей внезапно захотелось впиться ногтями в эту застывшую маску скорби и, в крике, она как с цепи сорвалась:

– Если ещё хоть раз вы посмеете поступить не по совести, то мой образ, мой зритель калёным железом будет жечь и жечь ваши глаза! Вы отняли мою мечту, а я вашу мечту вот так растоптала! – она затопала ногами. – За все свои мучения отомстила! Теперь поняли, какая из меня получилась актриса?! Поняли, как гадко обошлись со мной?!

Она замахала руками, затопала ногами, но из глаз уже брызнули слёзы облегчения, и она мгновенно обмякла. Прижав руки к груди, она залепетала:

– Я сделала это! Наконец, ваш образ сгинет, и не будет мучить меня. Я победила! Я свободна!

Слеза сорвалась с подбородка режиссёра, и ей показалось, что он что-то бормочет. Наклонившись, она услышала: – Чтоб ты родила дебила, урода, паразита. Я трижды проклинаю. Проклинаю…

Она никогда не думала о том, что когда-нибудь у неё будут свои дети, и от этих слов ей стало жутко.

– Убийца, – зло зашипел режиссёр, и она ощутила, как неведомая сила сжала её виски, как когда-то во время конкурса. Она почувствовала, что теряет сознание, и обессиленная рухнула в кресло. Слёзы залили лицо, и она навзрыд запричитала:

– Я больше не могу… у… у … – напрочь забыв о маске презрения, с которой мечтала взирать на поверженного режиссёра.

Режиссёр сидеть кулем, как ребёнок, зажмурившись от страха.