Читать книгу Театр одного зрителя - Артур Саргисович Саканян - Страница 41

– Доктор, я перечитала пьесу и всю ночь думала. В голове пока хаос, но многое прояснилось. Вы правы, всё, что описано в пьесе – это действительно «я». Режиссёр предложил мне сыграть на сцене саму себя, а я, в присутствии чужих людей, вывернуть себя наизнанку не смогла… Если бы это был чужой образ, то никаких проблем не было бы. Я бы с удовольствием сыграла роль циничной и нахальной бабёнки, напропалую пользующейся своей красотой и привилегированным положением знаменитости. Однако, камнем преткновения для меня было сознание, что это именно я, и события в пьесе пережиты мною, а не кем-то другим. Во второй раз сыграть саму себя, но уже на сцене, оказалось выше моих сил. А как мне хотелось с блеском сыграть эту роль. Решила, что перешлю режиссёру деньги за сценарий, а в письме поиздеваюсь, как и на что их следует потратить… Теперь я стала кое-что понимать. В прошлый раз вы говорили, что поступки человека могут искажённо отражать его истинную сущность. А если внутри человека – пустота? Представляете, какой уродливой можно слепить внешнюю форму пустоты? В пьесе он раскрыл только голые факты, а причины изъял. Сотворил образ мерзкого существа, готового шагать по трупам и цинично топтать святые чувства. Снаружи бесчувственная оболочка, а внутри пусто, души нет. Он вынул душу, а меня вынудил искать оправдание моим поступкам. Но как можно найти оправдание подлости, если причины не раскрыты?

– Именно так, – задумчиво произнёс доктор. – Обычно, действию предшествует эмоция, а в пьесе вы были начисто лишены мотивации своих поступков. Режиссёр изъял спусковой механизм к действию и тем самым создал алогизм в поведении героини.

Она в недоумении посмотрела на доктора, а доктор с нарастающим воодушевлением спросил:

– Вам же хотелось выкрикнуть в зал: «Нет, это же не я».

Она тут же выпалила:

– Да, доктор. Мне ведь действительно именно это хотелось доказать, что это не я … – и более спокойно продолжила:

– Но по сути, я хотела обмануть себя. Это я сейчас понимаю. А тогда на сцене всё как-то перемешалось, я растерялась и уже не соображала, что делаю. Понимаете, я как-то хотела оправдаться… Не перед зрителями, нет. Оправдаться, как вы сказали, перед кукловодом. Хотела душу вывернуть перед ним наизнанку, а душа какая-то сморщенная, скользкая, выскальзывает, и у меня ничего не получается. Хочу плакать, смеяться до упаду, а глаза холодные, циничные… Внезапно я испугалась, что теперь и зрители догадаются, кто я такая, и что я именно такая, какая сейчас на сцене. Казалось, что в зале уже перешёптываются: «Фу, какая бесчувственная тварь!» Ужасно захотелось куда-то спрятаться. Наверно, поэтому мои предыдущие образы выскочили на помощь. А вокруг меня какая-то серая масса наползает и подбирается всё ближе и ближе. И вдруг я поняла, что это зрители, и увидела их глаза. Раньше было ощущение, что в зале витает какой-то мираж, и играю я только для него. А тут множество живых глаз, которые с таким отвращением смотрят и норовят ещё под юбку заглянуть. Так стыдно стало, так унизительно… Так обидно было за себя… На репетициях – все свои, можно было и смухлевать. Но уже на сцене, в набитом до отказа потном зале, среди чужих… Раньше я не воспринимала зрителей. Для меня это была какая-то охающая и ахающая масса. А тут было ощущение, что я совершенно голая вывалялась в грязи, стою под прожектором, и эту картинку вижу в глазах зрителей… Спрятаться некуда, прикрыть наготу нечем, и такой пронизывающий стыд… а потом… а потом будто ещё и кровью вымазалась…

Доктор почувствовал, как ей тяжело выдавливать из себя слова и поспешил на помощь

– Ваш нервный срыв произошёл так же внезапно, как гаснет свет при коротком замыкании. Обычно, когда душа испытывает стыд, унижение, то ум старается защитить её. Однако в вашем случае кукловод был настолько удручён игрой, что дал пощёчину марионетке. Из глаз марионетки полетели искры, потому что пощёчиной был нанесён удар по самому больному месту, по вашей гордыне. Ваш разум, ежедневно отравляемый пилюлями гордыни, просто воспротивился принять и осознать это униженное состояние. Разум отказался осознать унижение гордыни, а вместе с этим унижением и реальность всего происходящего. Вот так произошло отмежевание вашего «я» от реальности.

Она удивлённо произнесла:

– У меня и вправду искры полетели из глаз, а потом… а потом я стала сама себе чужой.

Она замолкла, что-то обдумывая. Наконец, она продолжила с нарастающим возбуждением:

– Режиссёр заразил меня каким-то комплексом вины, и я сама себя загнала в порочный круг, из которого уже не могла выбраться. Вы понимаете, что он сделал со мной? Нет, вы понимаете?! Он же поймал меня! Его ловушка сработала, и я, как преступница, очутилась в комнате с решётками на окнах! Вы понимаете, что он сотворил?! Это! Это же!

От возбуждения её лицо покрылось красными пятнами, дыхание перехватило, и доктор попытался её успокоить:

– Насильно вас никто здесь не удерживает. Успокойтесь и постарайтесь держать себя в руках.

– Как сдерживать себя, когда каждая строчка пьесы, будто нож в сердце! – взорвалась она в крике и вдруг резко побледнела.

Спустя мгновение, она обречённо прошептала:

– Но дело даже не в этом.

Она замолкла и съёжилась.

– Продолжайте, – сказал доктор, но она молчала, и было видно, что она чего-то сильно боится.

– Говорите же, – настойчиво потребовал доктор.

– Вы же сами читали пьесу, – чуть не плача, воскликнула она. – Ведь я несколько месяцев носила этот муляж, будто беременна. Разве вы не понимаете, что этот мешочек не мог просто так исчезнуть из моей жизни? Когда я наполняла его новым тряпьём и придавала им форму, я же будто давала жизнь…

Она глубоко вздохнула и продолжила:

– Когда режиссёр назвал меня убийцей… а этот мешочек уже настолько сжился с моим телом… Потом на сцене у меня возникло жуткое ощущение, будто я действительно

совершила убийство живой плоти… будто я убила своего ребёнка и вымазалась его кровью. Теперь понимаете?

Доктор незамедлительно ответил:

– У вас на сцене началась менструация, а оттуда возникла ассоциация с кровью?

Актриса смутилась, а затем продолжила:

– Когда я впервые прочитала пьесу, то у меня сразу возник панический страх – оказаться униженной в глазах режиссёра. Для меня это было хуже смерти…

– Да уж, гордыня похлеще смерти, – констатировал доктор.

Она горестно вздохнула и продолжила:

– Вы правы, гордыня давно сожрала меня. Поэтому я выкинула из головы все вопросы, и приняла его вызов. Ведь мне всё сходило с рук и вызывало только восхищение. Меня просто никто не смел одёрнуть. А чем я лучше тех подонков, которым душу облегчала? Им было нельзя, а мне – позволено. И вам я солгала, что в жизни поступила бы так же, как на сцене… Как я теперь ненавижу себя за эту лживость, двуличность, и люди мне противны. То, что я творила в жизни под маской экстравагантности и девичьей наивности, на сцене превратилось в сплошное омерзение. Это было так гадко… Доктор, я покончу с собой, или сойду с ума от сознания, что моя человеческая сущность – такое дерьмо! – в сердцах выплеснула она.

– Всё, всё. Остановитесь, – загадочно улыбаясь, прервал её доктор. – Боюсь, вы немного увлеклись и вошли в раж. Действительно, гордыня породила ваше болезненное самолюбие, а окружающие ввели вас в соблазн. Вы им просто подыграли. Лучше вспомните других людей, тех, кого вы не презираете.

– Но они не лезли ко мне со всякими подарками, приглашениями и обнимашками. Только цветы дарили.

– Всё верно. Им же не надо было прятать свои страхи от вас.

– Представляю, как теперь режиссёр злорадствует, что добился своего.

– Режиссёр скончался в ту же ночь, когда у вас был бред.

Она обомлела.

– Как? Скончался? Как это произошло? – растерялась она.

– Он скончался в психиатрической больнице. В бреду кричал о помощи, но почему-то с издёвкой.

– Не может быть!

Она вскочила на ноги, и, как подкошенная, рухнула обратно. Прошло несколько мгновений, прежде чем смогла заговорить:

– Он кричал: «Помогите»? Так значит это был он?! Я вспомнила! Это же был его голос! Как же я могла забыть… Это же на свадьбе было, когда услышала его «помогите» … Значит, я сбежала, а он застрял в этой бездне?! Но это же невероятно! Бред какой-то! Я ничего не понимаю!

Внезапно она в упор посмотрела на доктора, и доктор прочёл в её глазах недоверие. Негодующим тоном, она, чеканя каждое слово, спросила:

– А вы, откуда узнали? Уж не плод ли это вашей фантазии?

Доктор снисходительно улыбнулся.

– В психиатрической клинике работает мой бывший однокурсник. После разговора с вами я звонил ему с просьбой отыскать режиссёра, предполагая, что он работает в местном театре. Вот он и рассказал мне, что там произошло на самом деле, – спокойно объяснил доктор. – Он умирал в изменённом состоянии сознания. В таком состоянии иногда возникают паранормальные способности. Кстати, ваше сознание во время бреда тоже было изменённым. Так что, не исключено, что это он дразнился криками о помощи. Возможно также, что голос выплыл из вашего подсознания. Эта область психиатрии пока что плохо изучена.

У неё был растерянный вид. Спустя мгновение, доктор продолжил:

– Сокурсник сказал, что режиссёр спился. Он отвернулся от всех и остался совсем один.

Наконец, она заговорила:

– Я понимаю, что в этом есть моя вина и сознаю, что поступила жестоко.

– Режиссёр тоже обошёлся с вами не по совести, и вы имели право бороться за своё место под солнцем. Так что, вы просто сравнялись в греховности, – попытался ободрить её доктор.

– Спасибо, доктор, – грустно улыбнулась она в ответ. – Всё равно очень тяжко сознавать, что по твоей вине кто-то пострадал, особенно после того, когда понимаешь суть раскаяния и прощения… Впрочем, он меня не простил… Наверно, действительно мы квиты. Просто он не выдержал и скончался, а я с его «благословения» очутилась…

Фразу она не закончила и задумчиво произнесла:

– Просто, ему не повезло, а мне повезло, что вы оказались рядом. Я уверена, что вы могли бы и его вытащить из бездны…

Она задумалась. Наконец, она продолжила:

– Бедный режиссёр. Мне его искренне жаль. Действительно, за поступки не по совести неотвратимо следует расплата. Доктор, во мне что-то переключилось, и я, как та старушка, тоже осознала эту истину… Я должна в себе что-то изменить. Вот вы сказали, что есть люди, чья человеческая сущность не зависит от внешних условий. Я должна стать таким человеком, и чтобы злоба никогда не смогла бы взять верх надо мной. Кроме этого я хочу жить своей жизнью, а не чужой игрой в жизнь. Хочу быть сама собой…

Но доктор перебил:

– Всё бы хорошо, но вы не отдаёте себе отчёта, что лишитесь своего дара перевоплощения. Вы никогда больше не сможете завораживать зрителя своей игрой. К тому же, образ этих людей скучен своей прогнозируемостью. Представляете, заранее будут известны ваши действия в тех или иных ситуациях. Такая пресная жизнь вам сразу же наскучит… К тому же, стабильность, как магнит, притягивает к себе людей с неуравновешенной психикой. Они могут только вредить, а расхлёбывать кашу придётся вам… Нет, в полном объёме такая модель вам не подходит. Вы потеряете свою изюминку, а я бы ещё добавил, что в каждой женщине должна присутствовать своя «безуминка». Вам надо только убить в себе гордыню, и не думайте, что это так просто. Мне надо будет долго и нудно объяснять вам суть принципов, которые согласуют личность человека с его индивидуальностью, а ум с сознанием… Мало того, вам надо будет всё это осознать, пережить в себе. Боюсь, сейчас вам это не под силу. Думаю, что и в Бога вы не верите. Трудно сказать, сколько пройдёт времени, прежде чем в себе вы обнаружите кусочек нечто высшего, именуемого во внешнем мире Бог. Это долгий разговор. Слишком много вы ещё должны будете понять и осознать, прежде чем навсегда распрощаетесь с гордыней, а я собираюсь вас выписать. Не торопите события. Всему своё время.

– Доктор, не выписывайте меня! – взмолилась она. – Я готова остаться здесь столько, сколько потребуется.

Она произнесла ещё пару трогательных фраз, а под конец не выдержала и возмутилась:

– В конце концов, я же должна избавиться от гордыни.

– Давайте не будем забывать о вашем имидже, – успокаивающе произнёс доктор. – Я всем сказал, что у вас был обычный нервный срыв от перенапряжения. Наверно, для вас это прозвучит странно, но я рад тому, что всё это произошло. Сегодня ваша душа вырвалась из-под гнёта гордыни, и процесс переосмысления жизни пошёл. Теперь вы на верном пути, и будьте уверены, что потом с блеском сыграете эту роль на сцене. Не волнуйтесь, всё будет хорошо. Отправляйтесь домой, возьмите отпуск, отдохните… Кстати, я тоже еду в отпуск, а вы, в крайнем случае, можете обратиться к моему коллеге. Я его предупрежу…

– Не надо. Сама справлюсь, а то он меня, как ваш сокурсник, отправит на тот свет к режиссёру, – резко оборвала она доктора и обиженно спросила:

– Хотя бы скажите: режиссёр свои проклятия забрал с собой?

Доктор виновато развёл руками.

– После отпуска поговорим, и не вините моего сокурсника. Режиссёр скончался от инфаркта… Простите, но я очень тороплюсь. Мне на студию надо успеть. Пригласили участвовать в передаче. И вам полезно будет послушать.

«Он знает, но сейчас просто торопится», – успокоила она себя, с удовлетворением отметив в уме, что её совет, высказанный в кабинете начальника, возымел действие. Тем не менее, из комнаты она вышла с выражением крайнего огорчения на лице, и чуть было не хлопнула дверью.

«Дай Бог, пронесёт, – подумал доктор, глядя ей вслед. – Не сдавать же билет обратно… Наверно, мне надо было сказать, что её страх упал в бездну вместе с проклятиями режиссёра… Как же была сильна ненависть режиссёра, что он сам угодил в яму, которую рыл для неё… Как же хрупка человеческая жизнь, когда ею движет ненависть, и сколько бед она может творить своей силой мысли».