Читать книгу Театр одного зрителя - Артур Саргисович Саканян - Страница 40

Дверь кабинета приоткрылась и в проёме показалась медсестра. Увидев, что доктор разговаривает по телефону, она вполголоса сообщила:

– Старушка Богу душу отдала, – и перекрестилась.

Доктор кивнул в ответ.

– Позвони её внучке, и попроси актрису зайти, – негромко произнёс он, прикрыв трубку телефона ладонью.

Через минуту актриса уже сидела на диване, а доктор, поблагодарив кого-то, повесил трубку.

– Я пришёл к выводу, что вы обладаете удивительной способностью, – начал он свой разговор. – Сейчас поясню: в начале спектакля вы зачитывали письмо анонимного автора, как главного героя пьесы. Казалось бы, ничего особенного. Очередная неприятная история, которая могла произойти с любым из нас. Совесть ваших корреспондентов, как правило, была нечиста.

– А с чистой совестью писать не о чем, – парировала она.

– Не совсем так, – возразил доктор. – Возможно, писать ему есть о чём, но не для того, чтобы искать оправдания своим поступкам. К тому же, его переживания вряд ли представляют интерес для драматургии. Совсем другое дело, когда есть потребность облегчить душу. С вашей лёгкой руки это можно было сделать анонимно и получить желаемое облегчение.

Она усмехнулась, но, вспомнив предложение начальника «облегчать душу преступников», тут же помрачнела.

– На моей совести три жертвы, которым я «облегчила душу».

– Расскажите.

Она пересказала свой разговор с начальником, а доктор, не задумываясь, спросил:

– В жизни вы поступили бы так же, как на сцене, окажись на их месте?

Она кивнула, и доктор продолжил:

– Из этого следует, что сценарии написаны честно, и вашей вины я не вижу…

– Доктор, я одного понять не могу. Допустим, я поступила честно, но я же спровоцировала людей на смерть. Почему вместо дурной славы поднялся ажиотаж вокруг меня?

– Не думаю, что в вашей славе есть нечто дурное. Что касается ажиотажа, то он скорее связан с пьесами, нежели с вами. Просто, ваши пьесы позволяли подсмотреть в замочную скважину соседа. Это же так заманчиво, – в чужих неприятностях и ошибках находить опору для личного самоутверждения. К тому же, зал просто терялся в догадках: кто же автор очередной исповеди? Многих интересовало: не фигурируют ли они в очередной истории, и не станет ли нечто постыдное, связанное с их персоной, достоянием гласности? Любопытство и страх – вот какие бразды правления находились в ваших руках. Неудовлетворённое любопытство пестовало заядлых театралов, а страх разоблачения плодил угодливых поклонников. Вот вам и ажиотаж.

Она невольно вздрогнула, а доктор продолжил:

– Представляете, какое облегчение и радость испытывали люди, когда их страхи оказывались необоснованными? Что касается истинных поклонников таланта, то вы просто не могли увидеть их за этой стеной…

– Да… Теперь мне понятна эта заискивающая назойливость, с которой пытались узнать сюжет следующего спектакля. А я-то думала, что это искренние ценители моего творчества, – грустно отметила она. – Наверно, и таланта у меня нет.

– Простите, но что за чушь вы сказали. Даже посмеяться грешно. Вы же всех зрителей мгновенно брали за живое. У вас самый невероятный талант. Кстати, вас кто-то надоумил, или вы сами придумали правила этой игры со зрителями?

– Скажу, не поверите. Я это во сне увидела. Кто-то надиктовал, что и как надо делать, а, проснувшись, сразу же зазубрила этот урок наизусть. Доктор, мне интересно узнать, как вы объясняете успех моей игры?

– Всё дело в технологии. Психологически ваша игра была выстроена безупречно. Анонимность автора, независимо от воли людей, возбуждала в их памяти аналогичные случаи из их личной жизни. Невольно всплывали какие-то картинки прошлого, забытые образы. В ауре живой игры на сцене эти образы наполнялись свежими красками и оживали в новой интерпретации. Кроме того, я обратил внимание, что каждый последующий спектакль был как-то связан с предыдущим и будто являлся его продолжением.

Она кивнула, пояснив:

– Писем приходило множество, и у меня под рукой всегда была уйма вариантов для продолжения.

– Когда эта логическая цепочка заработала, то у зрителей такие наслаивания спектаклей стали перерастать в ощущение сопричастности к событиям, происходящим на сцене. Сюжеты пьес раз за разом переплетались с личными воспоминаниями, ассоциации растворяли театральные условности, и уже через несколько спектаклей у зрителей могла возникнуть иллюзия реальной жизни. Я только что провёл небольшой опрос среди моих знакомых. Если бы я сам не испытал примерно такие же ощущения, то подумал бы, что все сговорились. Будто стены театра исчезают, и всё это на самом деле происходит в их жизни

Она самодовольно улыбнулась, но доктор не заметил этого и воодушевлённо продолжил:

– Но удивительнее всего было то, что ваш сценический образ ни разу не повторялся. Каждый раз вы импровизировали и добивались максимального эффекта. Фантастика, но факт налицо. Чтобы понять принцип ваших действий, я построил некую модель, которая, возможно, близка к правде. Представьте, что на сцене вы будто раздваиваетесь на кукловода и марионетку. Марионетка – это актриса, а кукловод – это зритель. Марионетка впускает в себя сценический образ, а кукловод устанавливает контакт с залом. Кукловод анализирует ситуацию в зале и начинает подстраиваться под интеллект, вкус, настроение зрителей. Он входит в резонанс с залом и формирует из себя некий усреднённый образ зрителя. А для марионетки существует только один единственный зритель в зале, и этим зрителем является кукловод. Марионетка настраивается на волну кукловода, чтобы тот мог корректировать её игру. Кукловод же в соответствии с настроем зрителей так корректирует игру марионетки, чтобы каждая её реплика, жест вызывали бы эмоцию в зале, брали бы душу за живое. Если кукловоду «нравится» игра марионетки, то это значит, что марионетка владеет вниманием большинства зрителей. Когда большинство увлечено и сопереживает марионетке, то на остальных зрителей начинает действовать эффект толпы. Зрители, вовлекаясь в единый поток, будто превращаются в одного зрителя, и зал живёт единым дыханием. Это и есть феномен вашего театр одного зрителя.

Она завороженно смотрела на доктора, а доктор продолжил:

– Недавно я дважды смотрел один и тот же спектакль, но на сцене вы создали совсем разные образы. Причём первый раз образ заворожил меня сразу. Во второй раз эффект толпы гипнотически подействовал на меня и заставил влиться в общий поток эмоций… Я пришёл к выводу, что на сцене вы не ощущаете условность игры, а после спектакля чувствуете себя превосходно, будто заново родившись.

Она улыбнулась каким-то своим воспоминаниям и согласно кивнула. Доктор ответил ей кивком, но продолжил уже несколько назидательным тоном:

– А ведь актёры после спектакля физически и душевно изнеможены. Чтобы войти в образ, им приходится тратить много сил. Для вас же – это раз плюнуть. Причём актёры – дружелюбный народ, и это вполне естественно. Привязав к себе людей нитями дружбы, актёру потом легче по этим же нитям вернуться из театрального образа обратно в реальную жизнь. Были случаи, когда дружеских связей было недостаточно, и для возврата актёра в реальность требовалось врачебное вмешательство. Я уверен, что в реальную жизнь вы возвращаетесь безболезненно, и помощь вам не нужна.

– Почему думаете, что безболезненно? – спросила она.

– Я вам объясню, если ответите на вопрос: как вам удавалось практически еженедельно ставить новый спектакль?

– Очень просто. Пока одна группа актёров развлекала публику на сцене, другие группы готовили следующие спектакли. Знаете, сколько у нас штатных и приглашённых актёров? А драматургов, сценаристов? Наверно, ни в одном театре мира нет стольких. У нас не театр выезжал на гастроли, а зрители сами приезжали из других городов. Что касается меня, то я работала, как проклятая: с утра – пара репетиций, вечером – на сцене, ночью – с новым сценарием в обнимку, а вы говорите безболезненно, – с ироничной улыбкой закончила она свою тираду.

– Вот вы и проговорились. Столько перевоплощений из образа в образ за день никакая психика не выдержит, а для вас это обычный режим, и везде вы главное действующее лицо. Говорите, что работаете как проклятая, а на самом деле получаете колоссальное удовольствие. Вот только живёте вы не своей жизнью, а жизнью своих сценических образов. Да и как успевать жить своей жизнью, если саму себя поделили между марионеткой и кукловодом. Я пришёл к заключению, что эти перевоплощения действуют на вас, как наркотик, и вы сотворили из себя идеальную актрису. Я бы сказал, лучшую во всём мире, но при этом вы полностью отвернулись от себя единственной, и жили чужой, многослойной, пёстрой жизнью.

Улыбка на её лице застыла, и доктор, виновато улыбнувшись, попросил:

– Вы только не молчите, а то у меня возникает ощущение, будто я гадаю на кофейной гуще.

– А мне нечего сказать, – очнулась она. – Вы так точно всё описали… слов нет… Просто, у меня это получалось как-то спонтанно, неосознанно… Мне надо осмыслить всё, что вы сказали. Думаю, что и ваша модель, скорее всего, оригинал. Я… я, фактически, жила, как во сне… Теперь мне надо подумать: как же жить дальше наяву?

– Хорошо, но вам надо будет ещё раз перечитать пьесу, – произнёс доктор, доставая из ящика стола папку. – Именно здесь находится ваш камень преткновения. Надо, чтобы этот путь вы преодолели самостоятельно, а потом поговорим.