Читать книгу Школа во времени. Цикл «Ковчег» - Артём Скакунов - Страница 5

Мои глаза постепенно отходили от шока. Я уже мог что-то видеть. Ночные визитёры сказали правду – скала скрывала в себе целый комплекс лестниц и коридоров. Временной корабль, так это называется – напомнил я себе и задумался: как, интересно, он сюда проник, ведь снаружи скала абсолютно целая? Или, может, в скале есть пещера, про которую никто не знает?

Мы с Лёней находились в совсем маленькой и низкой каморке, я почти упирался в потолок головой. Собственно, это был не совсем потолок, а плавно переходящая в него закруглённая стена, в которой и размещался входной люк. Остальные стены комнатушки, помимо лампы освещения, украшали лишь какие-то механизмы и рычаги.

– Это верхний шлюз, – пояснил мне мой спутник, – с двух сторон у него герметичные люки.

Пройдя пару шагов до вертикально расположенного второго люка, мы оказались на миниатюрной лестничной площадке, возвышавшейся над небольшим закруглённым помещением. Лёня опустил находившуюся под самым потолком крышку люка, в центре которой оказался большой блестящий штурвал. Как на подводной лодке система! – подумал я.

Загерметизировав шлюз, Лёня сказал:

– У нас палубы нумеруются снизу. Прямо под нами четвёртая, верхняя – здесь только туалеты и душевые. Ниже – три жилых, с каютами. Наша с тобой каюта находится на первой палубе – самой нижней и самой большой. Не обращай внимания на тишину. На корабле полно народу, просто сейчас все по каютам сидят – так положено перед отправкой.

Мы с Лёней спускались вслед за капитаном по узкой, шириной меньше метра, металлической лестнице. Гулкие шаги Антона Степановича слышались уже далеко внизу. Лестница выглядела довольно старой. Стальные перила блестели, отполированные кожей бесчисленных ладоней, металлические рифлёные ступени, как я заметил, от времени сильно стёрлись, а некоторые из них даже немного прогнулись.

На следующей палубе лестница кончилась, но рядом с ней в открывшемся нам коридоре тут же обнаружилась её родная сестра, ведущая ещё ниже.

Капитан, которого мы нагнали на следующей, второй палубе (я сразу, с подачи Лёни, приучался считать «снизу»), уходил куда-то прямо по коридору, самому широкому из всех, что я успел здесь увидеть.

– Здесь у нас главный зал, что-то вроде кают-компании. Собрания здесь обычно проходят, а раньше кино ещё крутили. Но теперь в каждой каюте свой проигрыватель есть, – сообщил мне мой гид. – Нашу палубу посередине рубка перегораживает, поэтому общего коридора на ней нет. Спускаться в разные отсеки палубы приходится с двух отдельных лестниц. Антон Степанович сейчас перешёл на вторую – только там можно пройти к рубке. А нам – дальше вниз.

Мы дошли наконец до своего этажа. Там я увидел совсем маленькую площадку, окружённую дверями – по две справа и слева, и одна в центре. Лестница, не останавливаясь на площадке, уходила дальше вниз. В трюм, пояснил Лёня. Чем-то мне всё это напомнило лестничную клетку многоквартирного дома и одновременно вагонный коридор. На вторую мысль наводили двери кают. Они были металлическими, узкими и при этом какими-то несообразно толстыми. Вероятно, они тоже герметично закрывались. Рядом с каждой дверью располагалась кнопка переговорного устройства и металлическая решётка микрофона. Лёня повернул ручку на дальней правой, если считать от лестницы, двери и сказал:

– Я не запирал, заходи! Смотри, два места пока свободно – выбирай, которое твоё. Моё слева от входа.

Каюта напоминала купе поезда. Только по площади больше раза в два и без окон. Более узкой своей стороной каюта была обращена к входной двери. С трех сторон располагались вытертые кожаные диванчики, с четвёртой – дверь, через которую мы только что вошли.

– Какую сторону выберешь – вся твоя будет, – сказал Лёня. – Хочешь, внизу спи, хочешь – наверху.

Я стал искать глазами упомянутые Лёней верхние места. Они размещались над каждым диванчиком, но оказались откидными полками, которые были сейчас сложены, сливаясь цветом со стенными панелями, поэтому я сразу их не заметил. Сходство с купе поезда теперь стало до невозможности сильным. Если, конечно, поезд этот прибыл из прошлого века. Оформление каюты дышало стариной. Металл стен был аккуратно замаскирован полированными деревянными панелями с каким-то давно выцветшим цветочным орнаментом, замки и петли полок блестели начищенной латунью. Чёрный эбонитовый выключатель у стены нужно было поворачивать, а не нажимать, чтобы включить свет. Я только в старых фильмах такие видел. Матовая лампа под потолком была заключена в стальную проволочную решётку, напоминая этим своих электрических родственниц, освещавших мой интернатовский спортзал.

Даже запахи в каюте принадлежали не моему времени. Нет, в каюте было чисто и даже не душно. Вентиляция работала исправно. Просто в новом помещении всегда обращаешь внимание даже на самый слабый незнакомый аромат. Здесь пахло металлом, кожей, сургучом и почему-то нюхательным табаком. Мне был, как ни странно, знаком последний запах. Наш интернатовский завхоз использовал это зелье для борьбы с молью. Я предположил, что запахи достались нам в наследство от предыдущих хозяев каюты.

Маленький квадратный столик в центре каюты был необычен. Он не стоял на привычных ножках, поступая ровно наоборот – свешивался с потолка на металлической трубе, прикреплённой к центру столешницы. Я подумал поначалу, что такую конструкцию придумали для того, чтобы было удобнее мыть покрытый старинным твёрдокаменным зелёным линолеумом пол.

Заметив мой интерес к столу, Лёня сказал:

– Его можно под потолок поднимать, если мешает. Здесь шнурок специальный для этого.

Шнурок напоминал приспособление для подачи гудка в рубке парохода. Или, опять-таки, в кабине машиниста поезда. Такая же продолговатая рукоятка на шнурке, свисающем параллельно держащей столик трубе. Сама труба состояла из двух телескопических секций, заезжавших друг в друга. Удобно, конечно. Нужен стол – спускаем его, нужно пространство – поднимаем. В верхнем положении стола, наверное, можно в карты на верхних полках играть. Если тут азартные игры не под запретом, конечно. У нас в Лазурном, когда у кого-то находили карты, то сразу изымали. Там нам, правда, было и не до карт – наш график был плотным донельзя, это касалось и развлечений.

Из угла каюты на меня смотрел более чем современный телевизионный экран, прикреплённый к стене кронштейном. Вот это явно из другой эпохи техника! Экран был хоть и большим, но непривычно тонким. Про подобные я только читал в «Радио». Вместо электронно-лучевой трубки там вроде бы светодиоды. Точно, Лёня говорил что-то про проигрыватель для кино, припомнил я. Это, значит, он и есть.

Я выбрал себе место справа.

– Тут ещё стенные шкафы для личных вещей и под диваном место, потом глянешь. Сейчас нужно срочно закрыться, а то нагоняй от капитана будет!

Лёня с усилием повернул длинный рычаг на двери.

– Двери при перемещениях должны быть плотно заперты. В рубке лампочка загорится, если кто-то не закрыл. В каждом месте и времени своё давление воздуха. Поэтому в каждой двери – механизм выравнивания давления, клапан специальный. Если давление не выравнивать, то при переходе будет мгновенный перепад, это как маленький взрыв. Даже при небольшой разнице давлений это очень вредно, говорят, для здоровья. Не смертельно, конечно, но неприятно. Вот если при этом из высоких гор в низину перемещаться, то даже кровь из ушей пойдёт. Это как кессонная болезнь у водолазов.

– Так это правда машина времени26? – спросил я. – Никак не могу поверить!

– Машина времени, если её можно так назвать, находится в рубке, туда нам нельзя. Но да, она и есть наш двигатель, – ответил Лёня.

– И мы прямо сейчас куда-то полетим?

– Сначала мы переместимся в Австралию тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, затем – в Древний Рим семьдесят шестого года нашей эры, там будет наша база на ближайший учебный год, – просто сказал Лёня. Как будто о чем-то само собой разумеющемся.

Динамик за серебристой решёткой в стене издал щелчок, затем раздался голос капитана:

– Внимание, всем занять свои места, через пять минут – перемещение.

Лёня быстро уселся на свой диван.

Я обнаружил, что до сих пор держу пакет с вещами в руках. Над моим диванчиком в стене выделялись две явно сдвижные панели. Под каждой из них обнаружился довольно вместительный пустой шкаф. Сбросив свою поклажу в один из них, я уселся напротив Лёни.

– Положено вообще-то держаться за что-нибудь, но обычно корабль мягко приземляется, – сказал Лёня. – Сейчас, к тому же, сам капитан у руля.

Вскоре над дверью мигнула лампочка, за стенами каюты что-то негромко металлически скрипнуло. Другими визуальными и звуковыми эффектами перемещение не сопровождалось, я испытал даже какое-то разочарование.

– Всё, приехали, – сказал Лёня.

Через несколько минут капитан по громкой связи подтвердил:

– Мы прибыли на место. Одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год, четырнадцатое апреля. Австралия, Аделаида. Со мной за Питером отправятся Вальтер Гюнтер и Кэтрин Коулман. Действуем по утверждённому плану. Группа десантников Павла Шишкина идёт следующей лодкой. Сбор у шлюза через десять минут. Остальному экипажу – оставаться на корабле, отдыхать. Группам: связь с «Ковчегом» – каждый час, по радио. Лёня, останешься с Андреем, покажешь ему корабль, представишь команде.

Лёня спросил:

– Что, голова, наверное, кругом уже? То ли ещё будет! В общем, ситуация такая. Вальтер – он немного старше нас, самодовольный тип. Такой себе, никем не признанный гений. Кэтрин – девчонка, одиннадцать лет. Она нормальная. Сейчас они с капитаном идут звать на корабль Питера Спенсера. Я думаю, он станет нашим будущим соседом по каюте. У десантников другая задача – они должны добыть здесь кое-какую информацию.

Несколько часов как минимум это займёт. А то и больше. Пойдём сейчас наверх, с ребятами познакомлю? А потом отоспишься, если хочешь.

– Я уже и спать не хочу, – сказал я, – странное ощущение какое-то. В Артеке было три часа ночи, даже четыре, наверное, уже, а здесь сколько?

– На корабле своё время, конечно. Сейчас около пяти вечера. Вот же, на стене – часы! Кстати, о часах, – спохватился Лёня, – ты мои мне верни, пожалуйста. Мне их сам капитан подарил, на тринадцатилетие.

Я расстегнул ремешок и вернул Лёне его имущество. Лёня перевёл часы на корабельное время, застегнул их на своём запястье и сказал:

– Идём, сейчас народ соберётся, про тебя все знают. У нас не так часто появляются новые люди.

Лёня показал мне, как открывается дверь.

– Смотри, я повернул ручку, но дверь всё равно не открывается. В первый раз после перемещения часто так бывает. Это значит, что давление ещё не выровнялось. Подождём. Ага, слышишь щелчок? Замок разблокирован. Это происходит, когда давление воздуха за бортом, в коридорах и каютах становится одинаковым. Теперь можно открывать.

Одновременно с нами из дверей соседних кают вышли двое ребят. Из правой от нас – светлый парень серьёзного вида, постарше меня, с высоким открытым лбом и вытянутым, каким-то аристократическим лицом. Был он в модных солнцезащитных очках, клетчатой рубашке и джинсах. Волосы парня слегка вились. Из каюты слева появилась девочка лет десяти – двенадцати, тоже со светлыми волосами, так же коротко постриженная, в синих шортах и белой футболке, на аппликации которой перекрещивали цветные лучи рыцарь, с ног до головы закованный в чёрную броню, и зелёный ушастый гуманоид. Должно быть, персонажи какого-нибудь фантастического кинофильма, я зарубежных мало видел.

– Знакомься, Андрей – это Вальтер и Кэтрин, легки на помине! – сказал Лёня. – Они наши ближайшие соседи. Слышали, вам капитан только что про десант напоминал, сходили бы?

– Погоди, дай нам сперва на нового человека полюбоваться, – сказал парень и протянул мне руку, – будем знакомы, я Вальтер!

Я машинально ответил на рукопожатие.

– Андрей.

– Мы знаем! – выпалила девочка, – ты из СССР тысяча девятьсот восемьдесят первого года! Я Кэтрин, из США тысяча девятьсот семьдесят пятого, мы с тобой почти соседи по времени!

Говорила она громко и отчётливо, звонко проговаривая слова, но я сразу почувствовал иностранный акцент.

– Здесь, на корабле, из разных стран люди, правильно? – уточнил я.

– Из стран, из времён, отовсюду понемножку. Я тут один из самых старых, между прочим, если по дате рождения судить. Можешь звать меня прадедушкой. Не забывай только место в общественном транспорте уступать. Я в одна тысяча восемьсот восьмидесятом родился, – ответил Вальтер.

«Прадедушка», на мой взгляд, выглядел современней некуда.

– Ничего себе! И сколько ты тут?

– С двух лет. Я себя и не помню до корабля, если честно.

– А сейчас тебе сколько, лет пятнадцать? Трудно, наверное, столько времени взаперти жить?

– Почти угадал – четырнадцать. Придумаешь тоже – взаперти! Нам только изредка приходится недельку-другую в каютах провести. А так мы в каждом времени, где жить долго приходится, основательно обустраиваемся, со всеми удобствами. Ананасы, рябчики и кофе в постель! – произнёс Вальтер. – Ладно, некогда нам с вами калякать, пора к антиподам27. Идём, Китти!

– Счастливо, удачи вам! – крикнул вслед Лёня.

Мы с Лёней вслед за Кэтрин и Вальтером прошли по лестнице вверх, поднявшись на вторую палубу. Вызванные капитаном ребята ушли ещё выше, к шлюзу. Коридор второй палубы в центре расширялся, превращаясь в подобие небольшого зала. Я обнаружил, что здесь довольно уютно – металлические стены, как и в нашей каюте, были обшиты панелями из красного дерева, а электрические лампы даже закамуфлированы под старинные свечные светильники. Старомодный вид стены немного портил большой плоский короб с несколькими разноцветными рядами светящихся цифр. Тоже часы – понял я. Показывают, надо полагать, местное время, корабельное и что-то ещё – наверное, время прибытия в пункт очередного назначения. На палубе уже собирался народ всех возрастов.

– Ага, вот и они наконец-то! – крикнул кто-то.

Нас с Лёней стали окружать в первую очередь подростки и маленькие дети. На палубе были и взрослые, и было их куда больше, но им теперь пришлось ждать. Каждый подходивший ко мне человек здоровался со мной за руку знакомясь. От многочисленных имён, фамилий и отчеств у меня уже кружилась голова, особенно от непривычных сочетаний русских имён с иностранными фамилиями и наоборот. С первого раза я запомнил лишь немногих – красивую черноволосую девочку по имени Софи Шишкина, мою сверстницу, и Марко Росси – живого мальчугана октябрятского возраста, маленького и курчавого. Из взрослых – двух приметных молодых китайцев с одной на двоих фамилией Ван (их имена, если честно, с первого раза в моей памяти не отложились).

Ребят интересовало, чем я увлекаюсь, играю ли в футбол, какую слушаю музыку и другие подобные вещи. Взрослые просто представлялись и отходили – на палубе было тесно, и всех желающих познакомиться она вместить одновременно не могла. Кто-то из ребят угостил меня маленькой, но очень вкусной шоколадкой.

Когда наплыв людей схлынул, Лёня и ещё один мой ровесник, Джен Ван (как я правильно догадался, сын тех самых наполовину запомнившихся мне Ванов) повели меня на экскурсию по кораблю.

– Наш корабль много раз полностью перестраивался, – сказал Лёня, – в последнем варианте он построен в тысяча девятьсот девятом году, поэтому оформление у нас такое, малость старинное.

– «Ковчегу», выходит, лет семьдесят? – уточнил я.

– Нет, конечно. Это было бы ужасно. Всего лишь около двадцати пяти. Это же межвременной корабль, – напомнил мне Лёня.

– Красиво здесь, – отметил я, – похоже на дореволюционный поезд или пароход: все эти деревянные панели, латунные детали.

– Нам тоже нравится. Инженеры не были лишены вкуса. Смотри, – продолжил Лёня, – с этой палубы ведут две лестницы. По одной мы уже ходили, сейчас покажу вторую. Вот она. Сейчас мы спускаемся на ту же палубу, где расположена наша каюта, но с противоположной стороны.

Напротив лестницы я увидел двух часовых в камуфляжной форме и с пистолетными кобурами. Они охраняли какую-то дверь, сидя на табуретках.

– Рубка, – подал голос Джен, – жаль, но туда нельзя, даже у взрослых не у всех допуск есть.

Кают в этой секции было намного больше, чем на нашем конце палубы. В обе стороны от лестницы симметрично отходили два узких коридорчика, в каждый из которых выглядывало примерно по десятку дверей.

– Здесь не всё – каюты, – сказал Лёня. В левом коридоре первая дверь справа – библиотека; в правом крыле, симметрично – медпункт. Рядом с ним – палата Спящих.

– В каком смысле, спящих? – не понял я, – в каютах нельзя спать, что ли?

– Спящих – с большой буквы «С», – как-то даже торжественно сказал Лёня, – я тебе чуть позже расскажу – объяснять долго. Лучше пока про корабль. Все палубы ниже – трюм. Там ничего интересного: стеллажи с ящиками разными, бочки с топливом.

– Дизель-генератор ещё, аккумуляторы, резиновые лодки, палатки, – добавил Джен, – холодильники, кухня, прачечная, оружейный склад, вездеход, баки с водой, мусоросборники и прочие мелочи. Там у нас даже мотодельтаплан есть, двухместный. А так, согласен – ничего интересного!

Лёня засмеялся:

– Ну да, кое-что из твоего списка я пропустил!

Мне внезапно захотелось посетить одну достопримечательность корабля. Я был стопроцентно уверен, что уж она-то здесь должна присутствовать обязательно.

– Туалет наверху только? – спросил я.

– Да, на четвёртой палубе, идём проводим, – сказал Лёня, – мне он тоже нужен, если честно.

Мы втроём поднялись наверх.

– Мальчики налево, девочки направо! – показал Лёня.

По сторонам от лестницы, действительно, находились всего лишь две симметричных двери, которые, по контрасту с окружающим металлом, оказались тонкими и лёгкими, пластмассовыми.

Вообще, верхняя палуба оказалась самой маленькой, больше на ней не оказалось ничего, кроме санузлов и выхода, то есть верхнего шлюза, нависающего над лестницей. Раз есть верхний, то должен быть и нижний, подумал я. Скорее всего, это отдельный выход из трюма.

Шлюз, как и рубка, охранялся теперь часовым, сидящим прямо на ступенях лестницы. Лёня поприветствовал стража и представил ему меня. Часового звали Кирилл, ему было, пожалуй, лет тридцать. Мне охранник лишь коротко кивнул, но в разговор вовлекать не стал. Это понятно, не положено на такой работе болтать!

Джен, вероятно, уже виделся сегодня с Кириллом и вообще не стал с ним здороваться.

– Часовые только на стоянках выставляются, – пояснил мне Лёня. – При перемещениях охрана, как и мы, в каютах сидит – замки всё равно в это время блокированы.

Дверь мужского санузла открывалась в узкий коридорчик, заканчивающийся парой раковин с кранами. Пол здесь был выложен плиткой.

– Слева – туалеты, справа – душевые, – завершил экскурсию Лёня и покинул меня, скрывшись за одной из левых, таких же хлипких дверей.

Туалетных кабинок я насчитал ровно десять, а душевых оказалось почему-то в два раза меньше. В последних дверей не имелось, лишь клеёнчатые непрозрачные ширмочки. Завернув ради любопытства одну из них, я увидел, что ширмы были двойными, между ними полагалось оставлять на крючках одежду. Не так плохо – тесно, но продуманно!

Когда мы спускались, Лёня хлопнул себя по лбу.

– Забыл ещё кое-что показать – у нас тут ведь окна есть! Он раздвинул штору за лестницей между верхней и предпоследней палубами, и я увидел большое круглое окно на скошенной стене. За стеклом угадывалось слабое зеленоватое свечение.

– Темно уже, жалко, – сказал Джен.

– Мы под водой, – сказал Лёня, – надо было сразу выглянуть, когда светлее было. Можно было бы на рыбок местных полюбоваться.

Я только сейчас обратил внимание на лёгкое покачивание корабля. Раньше мне казалось, что я сам качаюсь от усталости. Лёня тут же вернул меня к первому моему предположению – никто «Ковчег» не раскачивает, он неподвижно лежит на дне озера около Аделаиды. Правильнее будет сказать, что лежит он большей частью под озером, так как оно здесь не глубокое.

Я не понимал, как огромный корабль смог погрузиться не просто на дно озера, а гораздо ниже его уровня, но решил задать этот вопрос потом. Сейчас я внезапно почувствовал себя очень уставшим.

– Пойдём в каюту, – предложил Лёня, – ты засыпаешь на ходу.

– Ладно, – согласился я, – но ты всё-таки расскажи про этих Спящих, раз обещал.

Когда мы вернулись к себе, Лёня ещё раз выскочил из каюты – сбегать вниз и захватить в холодильнике трюма пару упаковок с замороженным ужином. Я не соображал уже, голоден я или нет, но решил составить соседу компанию. Лёня продемонстрировал маленькую раковину и встроенную в стену каюты печку, в которой было положено разогревать пищу.

– Вода здесь только холодная, для питья и умывания. Горячая – только в душе. А печка – микроволновая. Разогревает электромагнитным излучением. Видел такие?

– Где-то читал про них, кажется. А что, каждый в своей каюте питается? Столовой нету?

– На корабле нет столько места, чтобы сразу сто восемьдесят человек усадить. Даже посменно. Так что пока не переместимся на базу, будем питаться полуфабрикатами и консервами. Почти как в моём партизанском отряде, когда нам костры запрещали жечь. Ты не думай – кухня на корабле есть, она на верхней палубе трюма, но это на крайний случай – если придётся долго на борту жить.

– А ты был в партизанах? – спросил я. – Вспомнил, капитан ведь назвал тебя пионером-героем!

Лёня посерьёзнел.

– Да, был, но совсем недолго. Это было в сорок третьем. Наш отряд истребительный был, даже несколько эшелонов пустил под откос. Правда, это было до того, как я в отряд попал. Однажды нас нашли каратели, эсэсовцы, был бой. Если честно, мой единственный бой. Так что героем меня называть – это слишком громко. Меня немцы ранили сильно. Остальных партизан, кто со мной оставался, уже убили тогда. Потом десантники с «Ковчега» появились. Немцев оставшихся положили, а меня взяли на корабль. Ну, полечили, конечно, как следует, для начала.

Давай, я лучше расскажу сейчас про Спящих, а потом сами поспим. Я тоже не спал, почти сутки на ногах провёл, в твоём лагере. Капитан-то только в последний момент ко мне присоединился. В пионерском лагере посторонний взрослый сразу в глаза бросается, так что всей разведкой и подготовкой мне пришлось заниматься.

– Тема Спящих очень сложная, – начал рассказ Лёня, распаковывая еду. – Она касается способа перемещения во времени. Есть устройство, которое является сердцем корабля и расположено в его центре. Оно изготовлено, по всей видимости, в глубокой древности. Никто не знает его конструкции, но мы можем им управлять. Не мы с тобой, конечно. Я хочу сказать, обученные навигаторы могут, на корабле их несколько человек. Капитан тоже один из них. Это устройство, скорее всего, является электронно-вычислительной машиной. Ну или её пультом управления, если сама машина управляется на расстоянии. Этого никто не знает.

Самое главное для нас то, что эта машина время от времени сохраняет в своей базе данных состояние всей нашей огромной вселенной. Или только видимой её части – для нас это неважно. Между этими состояниями мы и можем перемещаться. Машина при этом пересоздаёт вокруг себя всю вселенную, защищая от изменения лишь небольшую область вокруг устройства управления, около двадцати метров диаметром – наш корабль. Он шарообразный как раз поэтому, ты ведь видел – каждая палуба, начиная сверху, шире предыдущей. Под нами, в трюме, наоборот – чем ниже, тем палуба меньше.

Мы для удобства называем процесс восстановления вселенной из сохранения перемещением корабля во времени, хотя, на самом деле, «Ковчег» не сдвигается при этом ни на миллиметр. На нём вообще нет механических движителей. Поэтому, наоборот – вся наша вселенная строится вокруг него с заданным навигатором смещением в пространстве.

Страшно уже?

– Ещё как! – признал я. Нарисованная Лёней картина превосходила всё, что я мог бы себе когда-либо вообразить. Ничего не скажешь, радикальный способ путешествовать – полностью уничтожая и тут же вновь создавая вселенную вокруг себя!

– Дальше будет ещё страшнее. Изменить уже сохранённое состояние вселенной нельзя. Если мы, например, переместимся сейчас в довоенную Германию, изловим и задушим в лесу начинающего свой путь Гитлера28, то ничего не изменится. Даже если после этого война не состоится. Или что вероятнее, она всё равно начнётся, но развяжет её другой фюрер и закончится она с другими результатами.

Состояние вселенной по достижении времени следующего сохранения, а это у нас тысяча девятьсот шестьдесят четвёртый год, сбросится на его последнее сохранение, на тысяча девятьсот восьмидесятый год, в котором результаты Великой Отечественной таковы, каковы они есть! Пёс его знает, почему всё так работает, нам приходится это принимать как должное.

И ещё – тоже очень важно. После одна тысяча девятьсот восьмидесятого года сохранений больше нет. То есть этот год и последующие можно пока считать единственным «настоящим».

Лёня прервал свою речь, чтобы мы наконец-то смогли поесть. Каждая из коробок содержала комплект из куска курицы, горсти риса с овощами, пары булок и набора одноразовой посуды; всё покоилось в пластмассовых тонких лоточках.

– Самолётная еда, очень практично в трюме хранить, – пояснил мой сосед по каюте, – всё уже упаковано. Разогрел по-быстрому, и готово!

На коробках, действительно, красовалась знакомая всем эмблема Аэрофлота29.

Лёня засунул сразу оба наших лотка в печь, нажал кнопку, и через минуту мы уже поедали их содержимое, тыкая в еду неудобными, тонкими и гнущимися пластиковыми вилками.

– На верхней палубе трюма – это под нами, стоят мусоросборники. Я сам потом посуду отнесу, она одноразовая, – сказал Лёня. – Просто объясняю на будущее, чтобы ты знал.

– Ладно, теперь о Спящих, – вытерев рукой рот, продолжил моё обучение Лёня. – Как ты думаешь, что произойдёт, если мы сейчас отправимся в твой июль восемьдесят первого, откуда только что благополучно удрали?

Я задумался.

– Наверное, я там встречусь с самим собой? Парадоксы там всякие и прочее? Или мы вернёмся к поджидающим нас на скале пограничникам?

– Нет и нет! Машина «перемещения» создаст вселенную по её сохранению восьмидесятого года, и в ней, конечно, опять появишься ты. Мы, кстати, называем такого восстановленного человека «экземпляром». При этом второй ты, который сейчас на «Ковчеге», тут же потеряет сознание – уснёт беспробудным сном. Но это не кома и не спячка, как у медведей. Нечто совсем другое. Наши учёные пришли к выводу, что сознание человека, во-первых, материально, во-вторых, уникально, в-третьих, не делится на несколько одновременно существующих личностей. Так что Спящие – это члены экипажа корабля в периоды пересечения ими собственной линии жизни. Их для удобства содержат в специальных палатах. Ведь им уход требуется, сами они ничего не могут без сознания. Когда корабль уходит из времени, где существует экземпляр человека, Спящий тут же оживает. Правда, если долго так проваляется, то мышцы атрофируются. Иногда, бывает, и другие расстройства случаются. В общем, нужно восстанавливаться потом.

– Прототипы, как ты понял – это первоначальные мы, записанные в сохранении, – добавил Лёня.

– А сейчас мы кто – копии? – мне стало даже как-то обидно.

– Копия – неподходящее слово, – возразил мой новоявленный лектор. – Вот, смотри, на примере. У тебя есть кожа, она твоя. Верхние клетки кожи всю жизнь отмирают, заменяются новыми, созданными организмом из атомов, полученных тобой с пищей. Но кожа всё равно остаётся твоей, потому что новые клетки в точности повторяют структуру старых.

Теперь представь, что вселенная восстанавливается из сохранения с точностью даже не молекулярной или атомной, а до самой последней элементарной частицы. Восстанавливаются при этом даже те их параметры, про которые не знает современная физика. Так что и мы с тобой не какие-то там копии или клоны, а точно такие же мы, какими были в момент записи сохранения. А наше сознание, так оно вообще то же самое. Себя мы, конечно, не называем копиями – зачем нам лишняя путаница? Человек, он человек и есть. А вот наших двойников, создаваемых при восстановлении вселенной из сохранения, как я говорил, мы зовём своими экземплярами.

Теперь о грустном. Как ты думаешь, почему мы с тобой сейчас разговариваем, а не лежим в палате Спящих? Сам догадаешься?

– Потому что в этом времени наших экземпляров нет, наши прототипы к этому времени уже умерли? – не желая верить в страшное, уточнил я.

– В точку. Мой прототип погиб в сорок третьем, так как в реальном, зафиксированном варианте вселенной никто его не спас. Твой – в восемьдесят четвёртом году. Ты был герой, кстати – спас двух маленьких школьниц, провалившихся под лёд. Сам только не смог выбраться. Мне капитан показывал вырезку из «Комсомолки».

Прототипы всех, кого набирают в экипаж, погибли, я думаю. Но ты помни, твой экземпляр – это и есть ты, хранитель одного и того же сознания. Только живём мы с нашими экземплярами по очереди. Можешь считать, что у тебя несколько жизней. Вот у людей, родившихся на корабле, всего одна жизнь. Жить повторно, как нам с тобой, им не доведётся. Правда, и Спящими они никогда не станут. Второе, конечно, чрезвычайно удобно.

Я считал, что сам факт возможности путешествий во времени меня уже поразил так, что больше меня не удивит в жизни ничто и никогда. Но последняя информация дала такую встряску мозгам, что я опять почувствовал головокружение.

– Значит, своего дедушку в прошлом убивать без толку – всё равно родишься30, – грустно пошутил я.

– Дались вам всем эти дедушки, можно подумать, каждый только и мечтает своего кокнуть! К тому же таким вычурным способом – с применением машины времени, когда для этого вполне достаточно простой советской лопаты! – засмеялся Лёня. – Я, как рыжий и почти конопатый, про это знаю всё! Хотя своего дедушку я любил!

Но если без шуток, то при возвращении в любое время оно находится всякий раз в одном и том же состоянии. Например, если бы ты забыл в лагере мои часы, то я, вернувшись за ними в то же время и место, их бы там не нашёл. Зато вновь нашёл бы там тебя, готовящегося к отъезду из лагеря и ничего о путешествиях во времени не знающего.

Думаешь, как мы с капитаном заранее знали, в какие моменты можно ходить по корпусу и территории лагеря, никого не встретив? А между прочим, это была ночь перед отъездом, с повышенным режимом бдительности. Открою тебе секрет. Я там потайные шпионские камеры прицепил на деревья, а потом весь хронометраж перемещений персонала возле них себе в тетрадку записал. Большую часть времени своего десанта я как раз на это и угробил. Прожектор и пограничников на скале мы с капитаном не предусмотрели, правда – но тут виноват тот, кто при открытом люке в шлюзе свет зажёг. Надо бы узнать, какой это дуралей на часах стоял!

Лёня вдруг замолчал, явно отвлёкшись на пришедшую ему в голову мысль. Затем пробормотал:

– Хотя, может, это и не дуралей никакой, есть у меня одно подозрение по этому поводу…

– Интересненько. А если бы ты пригласил ещё одного меня на корабль? Нас бы тут стало двое?

– А то. Будь спок. Но только тогда тот ты, который сейчас передо мной, будучи Спящим, уже никогда не проснулся бы. На самом деле так не делают, конечно. Какой смысл? Больше скажу, на корабле специальный закон есть – даже в случае гибели кого-то из личного состава экипажа второй раз его экземпляр уже не пригласят. Как говорится – умер, значит, умер, второго шанса не будет. Другого на его место позовут.

Ещё кое-что. Существование временно́го корабля, конечно, самый большой секрет на свете, ни одному правительству в мире нельзя его доверить. Если ты узнал его – значит, будешь жить на корабле всю жизнь. Здесь у нас что-то вроде собственного маленького государства. Не Советский Союз, конечно. Партии31 и пионерской организации у нас нет. Но тут вовсе не плохо, поверь! У нас здесь школа специальная, новую смену нашим учёным и десантникам постоянно готовит. На корабль поэтому только детей берут и только одиноких, чтобы не скучали по родным. Нет, вру. Бывает, что и сходят люди с корабля. Редко. Потом расскажу.

И ты не переживай, Вальтер правду сказал – всё время на корабле тебе сидеть не придётся! Мы обычно живём на базах, которые разворачиваем в разных интересных местах и временах. В прошлом году база была в Америке тысяча восемьсот сорок второго года. Времена Тома Сойера, представляешь! Несколько месяцев там провели, даже городок небольшой себе построили на Миссисипи. Какая там рыбалка была! – Лёня мечтательно закатил глаза.

– На сегодня тебе точно хватит, – прокомментировал Лёня мой вид – должно быть, изрядно заторможенный, – давай спать, бельё в стенном шкафу. Ты потом, что неясно, можешь у капитана спросить. Он у нас строгий, конечно, но с ним можно вполне нормально разговаривать.

Я взгромоздился на верхнюю полку, забыв даже умыться, и уснул как убитый, устав больше от количества новых сведений, чем от самого длинного и фантастического дня в моей жизни.