Читать книгу Верность (сборник) - Аткай - Страница 13

Улица короткая, как жизнь,

На подъемах спину гнет упрямо

И тяжелой лестницей бежит

Там, где нужно не в обход – а прямо.

Тыщей ног давно истерт асфальт,

Обнажив зазубренный булыжник.

Будто здесь прошла волна атак,

Смертная волна во имя жизни.

Вешним ульем детский сад гудит,

А напротив старый дом с балконом.

Здесь ты жил когда-то, Эффенди,

Дом стоит, тебя же – нету дома.

Где-то рядом жил и Аурбий —

Критик, полный рвения и чванства,

По тебе снарядом критиканства

Из недальновидной пушки бил.

В правоте не сомневался он,

Но сумело время подытожить:

Аурбий забвеньем уничтожен,

Эффенди признаньем вознесен.

Улица Капиева – как честь,

Улица Капиева – как память.

Можно мало жить – но дел не счесть,

Долго жить – но память не оставить.

Улица Капиева… Но где ж

Кустари веселые, как дети,

С неизбывною казной надежд,

С жаждой поделиться всем на свете?

Здесь царили запах чеснока

С кислотою в мастерских подвальных.

Старые подвалы на замках…

Нет лудильщиков, нет мастеров кинжальных.

Не кинжал – а время нам судья,

И не потому ль, кинжальщик старый,

Прежний промысел ты свой оставил,

И теперь – часы твоя судьба.

Часовая мастерская,

Строг

Стесанный порог твой под ногами.

Время черновых не пишет строк,

Все навечно, как резьба на камне[11].

Время ходит в наших башмаках:

И в ботинках модных, и в чарыках,

А еще в солдатских сапогах —

И живых солдат, и тех – убитых.

Девушка идет, собой горда,

Но на полушаге замирает —

И, нагнувшись, корку поднимает,

Как птенца, что выпал из гнезда.

Удивительного в этом нет:

Повелел намус ей, а не голод.

Корка хлеба – тоже берекет,

Трижды берекет, когда ты молод.

Эффенди, ты знал получше нас:

Разными бывают берекеты —

Ты сумел сдружить зурну и саз,

И открылись людям два поэта.

Тащит камни горная река —

Так и ты трудился неустанно.

Словно поводырь, твоя рука

Привела в Россию Сулеймана[12].

Сколько раз бывало, Эффенди,

Ночи над столом рабочим висли.

А под утро из твоей груди

Вылетали птицы слов и мыслей.

Аурбиевы кричат: скандал —

На народное купил он славу!

Да, в народе взял, ему ж отдал,

Все помножив на талант и право.

Право сметь идти на бой и смерть,

Право вопреки щедротам лживым

Так сберечь народное суметь,

Что в тебе оно навеки живо.

С чем я щедрость мудрую сравню?.. —

Словно ты наперекор недугу

Хлеб свой честный отдавал коню,

А коня потом дарил ты другу.

Ты сумел по крохам собирать.

Нынче ж есть ревнители такие —

Что бледны пред ними аурбии —

Так они умеют разбросать.

Эффенди, ты малому знал счет,

Может быть, не понятый иными —

Чтобы оказать ручью почет,

Вброд идя, закатывал штанины[13].

Цада-юрт, Шуни и Ахсай-юрт —

Горные, низинные селенья…

Хлеб везде по-разному пекут,

Но любой – достоин уваженья.

Золотые двери мастеря,

Деревянные держал в почете[14],

Ничего не делая зазря,

Почерк свой чеканил ты в работе.

Ты в труде обрел упругость крыл,

И орлино-зорким стало око:

Русской песне двери ты раскрыл,

Горской песне распахнул ты окна.

…Путь начав от площади вождя,

Как Сулак в горах набравши силы,

Улица, между домов гудя,

К морю верный путь себе пробила.

Безмятежна дрема древних вод,

И дорожка лунного свеченья —

Будто улицы короткой продолженье,

Тянется за самый горизонт.