Читать книгу Провинциал. Рассказы и повести - Айдар Сахибзадинов - Страница 7

Купальщицы

ОМ шёл вдоль грузового берега. Жёлтые портовые краны, расставив ноги, как жирафы, то и дело наклонялись к реке, словно пили воду.

Пройдя мимо элеватора, теплоход повернул к середине реки.

На волнах качался утлый катер с автопокрышками по борту. Полуголый матрос, рыжий, с изжаренной плешью, занимался на корме стиркой – яростно скалясь на солнце, кривил колесом ноги и выкручивал бельё прямо себе под босые ступни.

В серебристо-бегучем просторе стояла на якоре самоходка, перегруженная брёвнами.

Бок о бок – две стальные баржи с торчащими вверх буферами. Одна вытягивала со дна реки песок и поливала им из трубы соседнюю палубу – мутные воды с обоих её бортов стекали в реку.

Неожиданно за кормой появился двухпалубный теплоход. Старый, с угловатой надстройкой, похожей на веранду с деревянными окнами, – шёл на предельной скорости, удивительно заваливаясь на бок, будто получил пробоину. Ухая, грохоча и лязгая, не боясь опасной близости, сравнялся, показал якорь, торчащий из пуповины, синие буквы: «Бул…га…рия» и, наконец, – куцую, как полукружье измазанного белилами таза, корму, выбрасывающую ошмётки изрубленной воды…

Пассажиры на верхних палубах победителя, большей частью женщины, с чувством превосходства поглядывали на отстающий ОМ, очевидно, довольные своим лихим капитаном.

Артур наслаждался волжским ветром, таким родным! Он недавно приехал в отпуск. С радостью узнал берег и дебаркадер Ташёвки, куда начал причаливать ОМ. С детства Артуру казалось, что слово «ташый» – «кипит, бурлит», придумали именно здесь – ведь когда ОМ притирается к причалу и даёт задний ход, утробно газуя и напрягаясь так, что его трясёт, – в зелёной глубине закручиваются белые спирали и разлетаются наверху раскидистыми кружевами. И мальчик тогда думал: «ташый».

Вот и теперь вода под теплоходом бурлила. Тросы и верёвки, улетавшие от пристани к далёким обрывам, от качки то вскидывались, то плюхались в воду; лодки, привязанные нос к носу, часто-часто клевали, будто куры на детской игрушке.

Дальше теплоход пошёл ровным ходом, мерно разматывал под текстильный шум движка берега. Между деревьями и внизу, на камнях, мелькали растянутые палатки. По срезу известняка чернели пещеры, будто кто-то вдавливал в пенопласт горящие окурки.

У воды глазели на теплоход купальщики, бледные, незагорелые – новички-туристы, – щурились из-под приставленных ко лбу ладоней. Загорелые же, как арабы, старожилы деловито ходили по берегу, начхав на судно.

Весь путь до Гребеней составлял два часа. Солнце знойного 2010 года нещадно палило, и приходилось время от времени переходить на другую сторону палубы в тень, где хоть немного овевало прохладой.

Наконец показались известковые гребни. На их макушках когда-то торчали деревца, как казачьи хохлы; выпирали над рекой каменистые скулы… Головы эти снесло временем, теперь торчали над водой косые срезы, будто остовы бунтарских вый.

Вот залив. Сквозь листву виден дворец управляющего маркиза Паулуччи; мелькнул изволок, где была пионерская баня и родник; торчат из воды трубы, – вероятно, причал для катера… А дебаркадера нет! Артур подумал: «как же он высадится?».

Между тем теплоход сбросил скорость и повернул к берегу. С разворота ткнулся носом в гальку. Женщина-матрос и пожилой мужчина, в новых синих спецовках, начали вращать лебёдку – и от палубы отделился трап с приваренными стальными поручнями, завис в воздухе и пошёл-пошёл, снижаясь, к земле, упёрся концом в грунт…

Артур высадился. Прямо под обрывом мужик в дырявом трико жёг костёр и, жутко чадя, смолил перевёрнутую лодку. Наверх вела прочная стальная лестница. Артур поднялся – и сразу узнал просторный луг и длинный бревенчатый сарай вдоль обрыва, сильно осевший. Тот ещё сарай, сложенный в духе купеческих амбаров, ему было, наверное, более ста лет. И казалось, за его низенькими дверьми с коваными накладными навесами до сих пор хранятся сбруи, бочки с дёгтем и бурлацкие верви, повисшие от стены к стене в тяжкой дрёме.

Дорога упиралась в ограду лагеря. Когда-то здесь был забор деревянный. Сваренная из высоких пик, новая ограда свисала над обрывом, закрывала выход к берегу. Артур приметил тропинку, спустился, повис на решётке, перебирался внутрь. Но и там наткнулся на решётку, теперь она шла вдоль берега. Нашёл промоину, заложенную досками, вытянул их и со злобой побросал как можно дальше в кусты. Пролез низом, прошёл рощицу.

И вот они, пионерские палаты – три голубых двухэтажных дома! За ними – широкое футбольное поле, клуб и камера хранения.

От старого сруба за футбольными воротами, где жил когда-то 5-й отряд, выскочила сварливая собачонка. На лай вышел из сруба мужик с помятым лицом. О чём-то спрашивал.

Собака мешала изъясниться.

– Я в детстве тут отдыхал! – крикнул Артур.

– А-а… – понятливо протянул мужик и зашагал прочь, шевеля широкими штанинами с сильно мятым задом.

– Погоди, земляк! А кто купил этот лагерь?

Не оборачиваясь, мужик махнул рукой:

– Козёл какой-то. Не знаю. Мы охраняем.

В роще у клуба дети играли в почту. Тогда Артур хотел жениться на Кате, малышке в крошечных сандалиях с продавленными дырочками и с бантиками на макушке. Девочка была ещё октябрёнком, очень уютная – и хорошо вела бы семью. Он писал ей: «Я Вас люблю», но «почтальон» не приносил ответа. А сама девочка смотрела на лопоухого обожателя, дико вытаращив глаза, будто он зарезал свою бабушку, и старалась спрятаться среди подруг.

Пёс верно отрабатывал свой хлеб, лаял и не позволял перейти футбольное поле. Тогда Артур вернулся к лазу, к лестнице у обрыва. Прежде здесь петляла дорожка, протоптанная пионерами-нарушителями, стояло огромное дерево, под корневищем которого дети прятали в мыльнице сигареты «Салям».

Спустился к воде. На пирсе, выходящем далеко к фарватеру, купались две девочки лет пятнадцати. Ныряли с помоста, выбросив вперёд руки, – умело, как парни. И, выпроставшись из глубин, подплывали к помосту, спокойно разговаривали, ни крика, ни визга.

Волны набегали к ногам и уходили в щебень, как в губку.

В сумке лежали чай и большая металлическая кружка с привязанной проволокой в виде дужки – держать на палочке над костром. Сидя на корточках, Артур начал собирать вокруг себя ветки. Расстояние от воды до обрыва – метра два, дровами не разжиться.

Девушка в зелёном купальнике крикнула ему с помоста:

– А вон смотрите, какая палка! Прямо над вами…

Пробежала по доскам, прыгнула на гальку, вскарабкалась по-обезьяньи наверх и стащила сук – длинный, корявый.

– О, спасибо! Тут ужин сготовить хватит! – сказал Артур и стал поджигать сухую листву. – А вы – местные?

– Не-е. Мы приехали.

Темноволосая, загорелая, она смотрела несколько лукаво, но доверительно. Глаза – густо-зелёные, на переносице – каникулярные веснушки. Подруга была светловолосой, бледнокожей (вероятно, не приставал загар), в ярко-жёлтом, тоже сплошном, купальнике и с неопределённым лицом, как сырой блин, о котором ещё не знаешь, что получится.

– На дачу? – спросил он.

– Бабушкин дом.

– А что же тут всё огородили? Еле пролез.

– Это ещё что! – сказала светленькая. – Раньше от забора до самой воды висел моток колючей проволоки!

– Мы вон с той стороны лагеря пролезали, – поддержала её подруга и протянула жалобно: – Нас прогоняли.

– Да, время… – сказал гость, подкладывая ветки в костёр. – Нашему поколению повезло… Но вы должны знать, что на этот берег никто не имеет никакого права. Юридически. По закону. Берега рек, судоходных, транспортных, особенно таких, как Волга, – это стратегическая территория. Это ваш берег.

Заварка в кружке поднялась, сквозь неё вздулась пена. Подержав ещё немного кружку над пламенем, он поставил её на гальку, вынул из сумки чашку и налил немного чаю. Устроившись поудобней, начал отхлёбывать. Наблюдал за купальщицами, которые опять ушли на край помоста.

Обе ныряли с траекторией дельфина. Без брызг, с прямыми ногами. Ступни исчезали в воде, захлопывая гладь и унося в глубину крутящийся шлейф пузырей. Всплывали, мотнув головой, и гребли к помосту. Вылезали, словно литые, с острыми коленками и лоснящимися бёдрами. Сдавливали ладонями влагу с купальников – сверху вниз, вода сбегала по ногам. Зеленоглазая с некоторым женским изяществом поправляла у виска подкрашенные каштановые завитушки и всё поглядывала на гостя, будто ожидала ободрения.

– А какая там глубина? – спросил он.

– Три метра, – сказала она и посторонилась.

Он уже шёл с жердью замерять. Сунул конец в воду, но его повело течением. Наконец жердь упёрлась в дно, и… тут боковым зрением Артур увидел огромного пса! Пёс стоял на берегу. Окрас и стать мощной восточноевропейской овчарки, великолепная стать! Вот только уши подвели – изломанные концы висели.

Оглашая побережье басом, пес пошёл на помост. Артур невольно опустил жердь, преграждая дорогу.

Пёс шагнул и в мгновение ока перегрыз конец палки. Затем ещё и ещё – и, роняя куски, продвигался к мужчине.

– Он меня съест! – воскликнул Артур.

– Да нет! Он добряшка, – в голос крикнули девочки. – Полкан, нельзя!

– Его зовут Полкан? Здорово! Как в сказке! Ай, хороший Полкан! Вот, на, догрызай.

Пёс одним прикусом разделил пополам остатки брошенной перед ним жерди и прошёл к краю помоста, а потом обратно. Не обращая внимания на незнакомца.

– А чей он? Ваш?

– Ничейный, общий, – сказали девочки.

Артур решил искупаться. Разделся прямо на пирсе; спросил:

– А вы сальто умеете?

– Не-е…

– Сейчас попробую. Сто лет не нырял. Тут хорошо, упор надёжный. А то как-то с лодки попробовал, она лёгкая, дюралевая. Я оттолкнулся, а корма ушла, как тазик отлетела. Я плюхнулся на спину. Так отбил, что кожа покраснела. Как калошей настучали.

– Осторожней! – предупредили его. – Здесь, под водой, – колючая проволока!

– Что? – опешил он и выпрямился…

– Да нет, не бойтесь, здесь катер чалит. Проволока вон там, по бокам, туда не заплывайте.

– Да? Ну ладно-с. Итак!..

Он собрался с духом, присел и сделал прыжок вверх, кувыркнулся в воздухе и плюхнулся. Правда, с согнутыми в коленях ногами, неудачно.

И боже! Что он ощутил под водой! Он забыл, что в носу перебита перепонка и «солдатиком» погружаться нельзя. Струя под напором ударила в носоглотку, в глаз, в мозги! Взмахивая, как гусь крылами, он поторопился наверх, на воздух. И, выбросив наконец голову с вытаращенными глазами, уже не мог сдержаться от нестерпимого кашля и чиха…

– Пере… пчхи!.. понка! Чхи-хи-хи-хи!

В следующие разы кувыркался, взмахивая лишь одной рукой, а другой сжимал ноздри.

Снова заварил чай, благо взял конфеты и пачку заварки. Девушки согласились чаёвничать. Насластив рты слипшимися от жары шоколадными конфетами, с удовольствием пили его крепкий и горький чай. С нетерпением ожидали своей очереди; чашка шла по кругу. Чай заметно всех взбодрил. Начали шутить, смеяться.

– А вы отдыхали когда-нибудь в пионерском лагере? – между прочим спросил гость. – В детском лагере? – поправился, понимая, что пионерию девочки уже не застали.

– Нет.

– Жаль! Это так здорово! Не объяснить. Я почему сюда приезжаю? Потому что это было лучшее время в моей жизни. Счастье! Мы были маленькими, но очень серьёзными патриотами. Обожали Фиделя Кастро и Че Гевару. Маршировали и пели с чувством:

– Вот так, смотрите!

Артур, вдруг развеселевший, опьяневший после купания от чая, ступил на тёплый помост и, сделав лицо строгим, стал маршировать и петь:

– Па-ад чёрной кожей…

Девушки смеялись, подошли ближе. А зеленоглазая вдруг стала рядом и, через плечо задорно глядя ему в глаза, тоже начала маршировать, «руля» руками, будто вела корабль. А потом, застеснявшись, спрыгнула с помоста в воду. И Полкан, такой революционный Полкан, казалось, был готов отдать жизнь за Остров Свободы – громко лаял и толкался.

Артур от счастья забылся, ему казалось, что нет разницы между ними в двадцать лет, и они все трое – ровесники, друзья, и это так здорово! Эх!..

– Слушайте, а во сколько пароход? – опомнился он вдруг. – В четыре? Это ведь последний?

– Ракета будет в восемь из Шеланги, – успокоили его.

– А до Шеланги сколько идти? Пять километров? – спросил он.

Девушки промолчали.

– А, может, чёрт с ним! Плевать на всё, остаться с ночёвкой? Заплатить за постель…

Он задумался.

Девушка в зелёном купальнике выжидательно смотрела ему в лицо…

Итак. Время подходило к четырём. Артур обычно ложился в два-три ночи. Что он будет делать всё это время? Еду он, конечно, купит…

– А клуб тут построили? – спросил он. – Интересно, как сейчас танцуют?

– Какой клуб! – застонали девушки. – Нет тут никого, мы только вдвоём на всю деревню. С ума сойти!

Он вспомнил длинные одинокие пионерские вечера на обрыве, над простором Волги, и его до живота проняла тоска.

С другой стороны, девочки не бросят его одного…

– Нет, – сказал он, – надо ехать. А сколько сейчас времени?

– Да мачту отсюда будет видно! – убеждали его.

– А вон и мачта! – воскликнул он.

Сквозь береговые заросли над завалом показался крестик антенн возвращавшегося из Шеланги ОМа.

– Ёлы-палы, я не успею! Прощайте, девочки! – он быстро оделся, схватил сумку и стал карабкаться наверх, добрался до решётки.

– Вы кружку забыли! – крикнули ему.

Не оборачиваясь, он махнул рукой. А потом, подумав, что жест неприличен, крикнул:

– Она закопчённая, сумку испачкает!

Он поспел как раз, даже с запасом времени. Впереди него боязливо поднималась по трапу женщина одних с ним лет, в голубом платье-костюме, полноватая и неуклюжая, так что ему пришлось даже дожидаться.

ОМ отошёл от берега. Когда давал задний ход, Артур находился на правой стороне – чтобы видеть обрыв под лагерем, а когда теплоход повернул, он оказался лицом к дальнему берегу. ОМ пошёл быстро. Спохватившись, Артур кинулся через арку к противоположной стороне палубы. Спотыкаясь о трап и канаты, подбежал к борту, опёрся о перила.

Низкое солнце нестерпимо слепило…

Наконец различил берег, торчащие из воды трубы, пирс.

Девочки – зелёный и жёлтый купальники – стояли на самом краю помоста, глядели на идущий теплоход… и вдруг разом энергично замахали руками! Рядом стоял чудесный Полкан!

В сердце ёкнуло, в уголках глаз набухли тёплые слёзы…

Он отвечал им, покуда мог видеть силуэты. По мере удаления девочки, словно на плоту, уходили в низину – вниз по течению; сверху на них от утёса падала тень.

«А зря ты уехал. Зря! – с горечью думал он. – Ты всегда был дурак! Ты привык во всём видеть плохое. Чистоплюй! Теперь ты состаришься и умрёшь. И у тебя никогда такой чистой и доброй встречи уже не будет!»

Из головы не выходил образ зеленоглазой. Как она мастерски, будто спортсменка, улетала с помоста в воду, как добродушно маршировала, улыбаясь ему через плечо, и как пила чай, морща от горечи веснушчатый нос, возбуждённая и весёлая оттого, что она ему нравится…

И вдруг ему показалось, что вся жизнь его прожита глупо. Это только чудилось, что она значима, а поступки исполнены порядочности. На самом деле всё – чванство плебея. И добрые дела, и самоотверженность – всё напоказ.

– Идиот! – сказал вслух – и увидел, что волны над ним смеются.

Подростковые обиды

ОМ шёл до Ташёвки. Этот участок на обратном пути – полоса осклизлого каменистого берега под обрывом навлекала неприятные чувства…

Здесь, по обвалам, Артур когда-то прошёл пешком.

После шестого класса он с товарищем приехал в Гребени. Оказалось, что в лагере – в третьем отряде отдыхает пацан из их школы, из соседнего 6 «Б», Вовка Филиппов. Те ребята, с которыми Артур отдыхал во вторую смену и подружился, разъехались. Теперь тут жила третья, августовская смена.

Сидя на берегу, Филипп угощался сигаретой «Дымок», плевался с обрыва и жаловался на соотрядников, что они, козлы, его щемят и дразнят засыхой.

Артур счёл долгом разобраться, вместе с Филиппом пошёл к палате. На крыльцо бойко высыпали пацаны. Началась перебранка, третий отряд окружил его, выделил своего лидера и потребовал боя один на один. Лидер был ниже Артура, но казался старше, шире в плечах, из коротких рукавов футболки у него выступали бицепсы.

Филипп никогда не был Артуру близок, учился во враждебном «Б», но Артур считал, что должен за земляка биться.

Поединок состоялся в посадке в окружении отряда. Артур вошёл в тот возраст, когда драка представляет собой уже не борьбу, когда победитель тот, кто больше другого до слёз наваляет. А уже – кулачный бой.

И жёсткие плюхи в лицо, пинки полетели с обеих сторон. Бой длился долго. Соперники от усталости сходились на ближний, в объятиях били друг друга головой в лицо, испытывали губами вкус чужого пота на остриженных вихрах. Отталкивались и вновь начинали махаться. Они еле дышали…

И тут стало происходить непотребное. Артур получил удар яблоком в затылок. Затем его сзади кто-то пнул, стали подбегать и откровенно бить кулаком в спину, в шею. Это отвлекало, мешало драться, подавляло морально, он начал отступать – иногда с резким движением назад, чтобы помешать нанести удар подбежавшему. Отряд перемещался по посадке вместе с дерущимися; дальше была дорога в столовую. Артур получил огрызком в глаз.

– Всё! – крикнул он, вытер яблочную мокроту и, задыхаясь, выбросил обе руки вперёд – давал понять, что поединок окончен и он проиграл.

В это время кто-то подбежал к его товарищу, подставил ногу для подсечки и сцепленными руками гребанул в сторону. Товарищ, его звали Женька, чуть не перевернулся через голову, упал в пыль. Поднялся и молча, с ненавистью поглядывая на обидчика, начал отряхиваться…

В лагере протрубили обед и тихий час.

У пристани Артур умыл пылающее лицо. Женька ещё раз тщательно осмотрел его: синяки не намечались, вспухло только ухо – кто-то сбоку кулаком сломал хрящ.

Следующий ОМ должен был прийти через четыре часа. И они решили идти берегом до Ташёвки, куда ОМы заходят чаще.

Шли по осклизлым камням, преодолевая завалы и коряги, наломали ноги. Рассчитывали покрыть этот путь за час-полтора, но добрались до пристани только через три.

Филипп оказался сучонком.

В восьмом классе, когда собирали металлолом, произошла перебранка с этими «бэшниками». Вопрос решили закрыть поединком. От «А» должен был идти Артур, от «Б» – Генка.

Дело было зимой, скинули пальто, на руках – бодрящие кожаные перчатки!

Договорились лежачего не трогать.

Когда Артур зарядил Генке в скулу, тот поскользнулся и упал, и Артур к нему не подошёл, дал встать.

Но когда затанцевал на льду и шлёпнулся Артур, Генка навалился на него.

На крики возмущения со стороны «ашников» «бэшники» загнусавили:

– А чё – он же его не пинает!

И тут послышался голос Филиппа:

– Гена, суй пальцы ему в рот и рви в обе стороны! Так он не вырвется!

Но Артур вырвался, перевернувшись на живот. Поединок не дал завершить директор школы, увидевший драку в окно, – вышел и увёл обоих в кабинет, а потом запер на час в разных классах.

Тогда Артур не обратил внимания на крик Филиппа, привык, что все «бэшники» это стадо – «бе-э-э». И вот сейчас нахлынуло…

Наверное, самое незабываемое – подростковые обиды.

Неожиданная встреча

Артур перешёл на другую сторону палубы, закурил и стал смотреть в водную даль.

Возле него на лавке сидела женщина – та, что неумело карабкалась по трапу в Гребенях.

На вид она была его ровесницей. Полная, голова, как у многих женщин её возраста, когда волос редеет и пробивается серый цвет, – острижена под горшок и покрашена небрежно, в грязно-рыжий бедлам, лишь бы скрыть седину.

– Простите, – сказал Артур, – вы ведь в Гребенях сели. Вы местная? То есть родом из Гребеней?

– Да. А что?

– Я в лагере был… А что – спиртзавод не работает?

– Гм, уж сто лет!

– А кто купил лагерь, не знаете?

– О-о! Тут бардаку было! – Женщину задело, видать, за живое. – Сначала купил этот… как его? Помощник мэра… Ну, он-то ладно, купить купил, как в сундук положил – не слышно, не видно. А потом он участок продал. Новый хозяин тут такое начал выкамаривать! Огородил берега, в клубе начал кроликов держать. А главное, закрыл вход в лагерь – на изволок, где родник. Местные там испокон веков питьевую воду брали. Мы начали писать жалобы, куда только не обращались! Бесполезно! Вот только когда добрались до Шаймиева, меры приняли. Долго рассказывать… В общем, всё равно не то. Его заставили скважину для нас пробурить, поставить колонку, но там вода не та. Мутная, невкусная.

– А вы не помните… У директора спиртзавода дочка была, лет пяти?

– Дык-с, – сказала женщина, – я и нянькой у ей и была!

– Как нянькой? Сколько же вам лет было?

– Девять.

– Вы серьёзно?

– А как же – шутя? И огород поливала, и полола, и за ей смотрела. С четырёх её лет.

– Надо же! – удивился Артур. – Мне иногда кажется, что этого вообще никогда не было. Столько времени прошло! И вот: сидите вы, которая не только её знала, но и нянчила…

Женщина искоса посмотрела на мужчину несколько странно.

– А мне ведь тоже тогда лет девять было, – продолжал Артур, – мы в «Зарницу» играли на горах. И вдруг видим: пожар! Изба горит. Побежали вниз всем лагерем. В деревне переполох, гарью пахнет, пожар уже потушили. Кто-то плачет. Говорят: девочка погибла… Через два дня у нас был родительский день, её как раз хоронили, несут мимо нас, в Шелангу. Я подбежал к гробу, смотрю – оказывается, я её прежде знал! У меня дух захватило, гляжу – пятнышко на щеке, с пятачок. А под платочком – неестественные волосы. То ли пакля, то ли лён. Вы знаете, об этом был рассказ в центральной газете…

Тут он спохватился. А женщина засобиралась, сунула ридикюль в большую сумку и, поднявшись, двинулась в сторону арки, под которой находились двери в трюмы.

Да, был рассказ. В газете «Республика Татарстан». Там говорилось, что девочки жарили грибы и опрокинули на пол горящий керогаз; старшая убежала, а младшая, испугавшись ответственности перед родителями, начала тушить пламя. И погибла. Текст Артур хорошо помнил, он сам его писал. И эта женщина не могла не видеть этот рассказ, потому что газета была единственная на всю республику, её выписывали чуть ли не в каждом доме. И даже если бы не видела, ей бы гребенёвские принесли – уж в деревне-то о себе ничего не пропустят.

Наверное, она ещё в детстве натерпелась укоров, если не от взрослых, то от сверстников точно. Но в чём её вина? В том, что сама, будучи девяти лет от роду, испугалась? И знала ли она, что будут такие последствия?

«Удивительно, – думал Артур, глядя за борт, – люди живут рядом с теми, кого знали в детстве, с кем учились, с кем дружили, стареют – но потом не могут узнать друг друга! Бывает, даже тех, кого любили…»

Волны в тени теплохода открывались и схлопывались, будто книжки, и отплывали в сторону.

Мася и Камилла

Приезжая к тёще, Артур спускался с сигаретой к подъезду. И почти каждый раз, когда выходил, у двери курил черноволосый худощавый мужчина – стоял, облокотившись о заборчик, и с какой-то тихой, внутренней улыбкой смотрел на цветы в палисаде. Иногда ни с того ни с сего заговаривал с соседом, хотя не знал его – Артур был здесь всего лишь зятем.

Артур брал с собой на улицу пожилого пёсика. Лохматый и чёрный, Мася выходил из подъезда с зажатой в зубах сосиской, серьёзный и важный, как Черчилль с трубкой. Бросал сосиску перед собой и ложился охранять. На людях это было интересней – на домашних рычать ему наскучило.

К Масе гурьбой подбегали дети. С ними была старшая девочка лет десяти. В белом платьице, с тёмными распущенными волосами. Она садилась напротив него на корточки и, подперев кулачками щёки, любовалась им.

– Ах, Мася! Какой же ты красивый! – говорила она.

На комплимент своей ровесницы пожилой Мася чуть шевелил хвостом, но сосиску отдавать не собирался – верхняя губа его слегка оголялась, показывались мелкие зубы. Мася не был жадным парнем, но этому приучила его будущая жена Артура, будучи ещё подростком. Дразнила кутёнка рукой, будто хочет отнять еду, и тот забавлял щенячьей жадностью.

Вот и теперь мужчины курили. Мася, разлёгшись перед ними, охранял сосиску. Девочка сидела напротив – раздвинув колени и натянув на них подол платьица, подпёрла щёки и молча любовалась. В чёрных волосах её, расчёсанных на прямой пробор, зеленела камнями брошь.

Из подъезда высунулась пожилая женщина, повертела вокруг головой и обратилась к девочке:

– Идём кушать, Камиля! – Она произнесла имя на татарский манер.

Красивое лицо девочки исказили ямочки на лбу, брови нахмурились.

– Бабушка, – ответила она, – сколько можно говорить, что меня зовут Камилла!

И добавила, обратясь к мужчине, что курил рядом с Артуром:

– Да ведь, пап?

Тот посмотрел на неё со своей мягкой внутренней улыбкой.

– Конечно, доченька! Я назвал тебя – Камилла, – произнёс он.

Девочки-соседки, которыми верховодила старшая Камилла (по желанию девочки будем звать её так), часто звонили в дверь тёщи, страдавшей артрозом, и просили поводок – выгулять Масю.

Покупали вскладчину сосиску, клали перед ним и наслаждались его комической жадностью.

Больше всех пёс признавал Камиллу, он знал, где она обитает – на нижнем, пахнущем улицей этаже, за чёрной, обитой дерматином дверью. И каждый раз, выходя на прогулку, тянул поводок к этой двери, задерживался, тщательно обнюхивал обшивку, полоску порога.

Однажды случилось несчастье – Мася пропал. И, казалось, навсегда.

Сколько сил было потрачено на поиски! Сколько выплакано слёз!

Убежал он во время сильной грозы – из офиса на первом этаже, незаметно увязавшись за женщинами, вышедшими покурить во внутренний двор.

Никто ничего не успел сообразить. Небо нахмурилось, треснуло и загрохотало. Перепуганный Мася, который и прежде во время грозы прятался под кровать, опрометью кинулся вслед за каким-то мужчиной, приняв его, вероятно, за уходящего Артура.

Артуру сообщили, он бросился к выходу – во дворе стояла водяная завеса. Выбежал на улицу – заливало глаза. Куда бежать? Большая Красная идёт под уклон, выскочившей собаке легче повернуть под горку, влево, и Артур побежал вниз. В беснующейся мути непрестанно сигналили ползущие машины, фары светили, будто из речных глубин. Лишь бы пёс не влез под колёса! Артур пробежал километр, осмотрел смежные улицы – нет! Значит, пёс со двора повернул вправо. Артур побежал вверх по Горького, облазил все переулки, огороженные стройки, закутки у мединститута, вышел к старой заставе, к разрушенной тюрьме, где сидел Пугачёв, к обрыву над Казанкой…

Когда стих ливень, обессилевший, столкнулся в садике с промокшей насквозь женой, которая еле дышала.

Они ничего друг другу не сказали. Нет у них больше собаки! Попала под колёса! Лежит где-то в мусорном баке!

Всей семьёй выезжали на поиски по несколько раз в сутки, расходились, лазили по свалкам, кричали в ночи имя. Однажды в дождливую темень мелькнула чёрная собачонка, лохматая, курчавая, такая же помесь с пуделем. Отираясь о стену, жалостливо глядела – хотела, чтобы её взяли. Очень этого хотели и собаки в приёмнике, куда во время поисков приезжали, – несчастные, втиснутые, как в крольчатники, в тесные ящики с сеткой, смотрели жалобно, особенно – согнувшаяся в три погибели немецкая овчарка с умными обещающими глазами…

Через четыре дня пришло время уезжать. Тёща от горя заболела. Выходила на балкон и рыдала. Между тем твердила, что будет искать до последнего. На поиски с нею увязывалась Камилла…

И однажды в квартире тёщи загремел стационарный телефон.

– Вы давали по телевидению объявление о пропаже собаки? Чёрная, небольшая?.. Она у нас! Приезжайте в мединститут. Толстого, дом 4, спросите завотделением Ириду Лазаревну.

Услышав в коридоре голос своей хозяйки, Мася кинулся к ней из комнаты со звонким лаем. И был неутешен. Хотя все дни лежал пластом, ничего не ел и был в критическом состоянии. Он на самом деле попал под машину – на брюшке отпечатались следы протектора, но, к счастью, его не переехали, а только поддавили – вероятно, в последний миг кто-то ужасно закричал – то ли прохожий, то ли сам Мася. И благо автомобили в метровой видимости двигались из боязни аварий медленнее пешеходов – и водитель, услышав крик, вовремя надавил на тормоза. Мася со сломанной задней лапой и помятыми внутренностями утром был найден лежачим во дворе мединститута. Завотделом делала ему инъекции, поправляла почки и печень, студенты приносили еду…

Потом несколько месяцев лечила тёща. Возила к ветеринарам в овощной тележке – в тазу.

Это был 2010 год, тихий и жаркий. Тогда Волга ещё не принесла свои страшные воды, те бурные, штормовые воды 2011 года.

Зимой Артур узнает, что тот добрый сосед, куривший с ним у подъезда, умрёт от рака, сгорит за месяц. А летом 2011-го уйдёт та женщина, которая звала Камиллу кушать.

Бабушка не перенесёт горя после того, как Камилла, эта резвая, развитая девочка, занимавшаяся гимнастикой и спортивным плаванием, беспомощно утонет вместе с другими пятьюдесятью детьми, запертыми в трюме теплохода «Булгария» – того самого кособокого двухпалубного, что лихо «омик» Артура обогнал.

Это ужасно. Но это ещё не случилось.

Артур возвращается в Казань и смотрит на тихие волны. Там, в Казани, во дворе на Короленко, бегает с Масей на поводке девочка в белом платье.

Папа и подруги зовут её Камилла. Но в метриках её сельская мама десять лет назад написала – Камиля.

Артур не один раз перечитывал в Интернете имена трёх погибших девочек, написанных по метрикам в разных транскрипциях: десяти лет – Камила, четырнадцати лет – Камилла, и неполных одиннадцати – Камиля с улицы Короленко, – имена запертых вместе с другими в каюте детей, застывших под водой у неприступных окон с открытыми глазами и распахнутыми пятернями.

…Старенький искалеченный Мася, который волочит заднюю лапу, ему уже четырнадцать, и он тоже, наверное, скоро умрёт, всё подходит во время прогулок к знакомой, обитой чёрным дерматином двери на первом этаже. Обнюхивает, вскидывает мордочку, будто что-то вспоминает. Нюхает ещё. Затем неподвижно стоит, свесив голову. Трогается лишь тогда, когда дёрнут за поводок.

20 сентября, 2012 – ноябрь, 2014