Читать книгу Ол. Роман-полилог - Бекнур Сейтжанович Кисиков - Страница 9

– Даиииррр… Даиииррр, – слышался вдалеке зовущий женский голос…

Море, вспениваясь белой пеной, обрушивалось на крутой косогор берега.

– Даиррр…. Назаааддд, – слышался отчетливый голос матери.

Он, не оглядываясь, бросился в воду.

Барахтаясь маленьким тельцем ребенка, его отбрасывало на берег, но он все равно упорно кидался в море, пытаясь схватить уплывающий детский мячик.

Большая волна накрыла его, и, уйдя под воду, он на миг потерял сознание, погрузившись в другой мир, наполненный чередой картин.

Вот он плывет уже сильными рывками уверенного тела 20 летнего юноши. А вот он уже рядом с невестой идет ярким солнечным днем майской весны Алматы.

И наконец он видит себя, лежащим в постели, в родительской квартире. На той же кровати, на которой прошло его детство. Из окна светила яркое утреннее солнце. Сладкая истома радостного пробуждения по-детски охватила отдохнувшее тело.

Комната была наполнена ароматом свежих, только испеченных бауырсаков16, которые обычно мама пекла

в Священную Жума17. Даир радостно потянулся, предвкушая прекрасный мамин завтрак и уютный день у родителей.

….Из приоткрытой двери доносились голоса:

– Он выглядит словно побитая собака, выгнанная из дому. Разве мужчина уходит из дома? В наше время не было такого, – прогудел недовольный, надтреснутый бас отца.

– Смагул, с ней любая собака завоет. Она холодная, словно лед. Ледяная. А мужчине нужно тепло, – ворчала мама.

Мама всегда защищала. И в детстве. И сейчас.

– Айша. Она мать твоей внучки….

– Я сказала неправду?

– Сын сам виноват. Вырос, словно большой теленок. И ты не отпускаешь от вымени.

– Ох, Смагул. Как ты заговорил? Он большой ребенок. Они – дети всегда. Они не видели того, что мы видели…

– Но ему под 50. Понимаешь?

– Ну и что? Что в этом такого? – упрямо твердила Айша.

– Эх, что говори тебе, что не говори.

Даир аккуратно вышел из комнаты:

– Доброе утро, папа, мама.

– Доброе, – пробурчал старик, уткнувшись в пиалку18.

– Ой балам19, проходи. Садись. Сейчас я накормлю тебя, – радостно засуетилась Айша.

Даир аккуратно прошел за стол, пытаясь не смотреть на отца. Он всегда испытывал неловкость, некую робость перед отцом.

Это чувство осталось еще со времен детства. Они практически не виделись. Отец – целый день на работе. И в те редкие минуты, когда Смагул был дома, сын всячески избегал его.

– Работать нужно, отдавая всего себя. Забыв обо всем, – говорил в редкие минуты многословия отец.

…Закипел чайник на газе. Мама не любила быстрые чайники:

– Они портят воду. Не должна вода быть быстрой. Так и жизнь пройдет быстро. Вода для нас священна, – оправдывалась мама перед внуками, надарившим ей кучу брендовых чайников.

Вся новая кухонная техника оставалась пылиться в кухне, контрастируя антуражу старой дубовой мебели почти сталинских времен.

– Она впитала ваше детство. Ваши вкусы. Она стала почти живой. Это живая мебель. Она сделана во времена вечных вещей и будет стоять еще долго. Не люблю я эти новые поделки ненастоящие, – ворчала Айша, пресекая попытки детей заменить старый хлам

Но хламом трудно было назвать эту мебель. Весь советский сервиз, чашки, тарелки и фужеры аккуратно были расставлены по полкам и празднично блестели за стеклами серванта, покидая шкаф по особым случаям.

На столе были традиционные баурсаки, сметана, талқан20, сузбе21 и куски домашнего сыра.

Мама никого не любила подпускать к кухне, ревностно охраняя свое хозяйство. Если кто-то готовил на кухне без ее ведома, порядок вещей нарушался, и она долго сердито бурчала, что де из-за беспорядка не может найти то, что должно быть под рукой.

– Что тебе сегодня приготовить? Может беляши пожарить? Лапшу?, – привычно засуетилась мама, а отец уткнулся в газету, усиленно что-то читая.

«Милая мама. Ты уже не молода, как прежде. Сколько тебе уже? Уже за 80? Ужас. Как бы я хотел, чтобы ты жила еще раз 80 лет. Ты же можешь, мама, ты сделана из стали. Что бы вы оба жили еще раз 80 лет со своим вечно сердитым, суровым парнем – стариком, изображающего из себя смешную строгость… Эх, папа, мам, как же я люблю вас. Как хочу обнять вас. Вы такие милые, как дети. И в то же время взрослые. Простите, что я не уделяю вам достаточно времени. С этой суетой. А может, к черту все. Буду жить с вами».

Еле передвигающаяся при помощи палочки, с больными коленями, ревматизмом и давлением, Айша, тем не менее, ни минуту не сидела без дела. Мастерила, вышивала, надев огромные лупообразные очки в роговой оправе. Иногда вязала и пряла. Временами ей помогала живущая в их доме родственница из аула, студентка Анаргуль.

Старушка сердито прогоняла ее, ругая за небрежность и неаккуратность. Но через какое-то время, не справившись с ниткой и иголкой, опять звала нерадивую помощницу.

– Ты взял отпуск, сынок? – осторожно спросила мать.

Даир не ответил, судорожно взяв в руки горячую чашку и усиленно глотая чай.

Ему как можно дальше хотелось отогнать мрачные тучи вчерашних переживаний от этого идеального, солнечного, почти детского дня.

– Я уволился, мама. Наверное, перейду на другую работу, – вспомнив разговор с Данияром.

– Человек всегда должен работать. Мужчина не должен сидеть дома. Он должен работать, – куда-то в сторону изрек Отец.

«Да кто же спорит. Он найдет работу. С его опытом – это не проблема. А не найдет, обратится к друзьям в Астане, которые занимают высокие посты. Они-то точно найдут.

Да и надоело работать в это маркетинговом мире – разве он для этого родился?

Отца можно понять. Он раб работы. Человек системы. Не дающий ни себе, ни другим послабления.

А он?

Он уже живет в то время, когда работа перестает быть обязательным инструментом успеха мужской инициации и жизненного порядка».

– Я найду работу, папа. Сокращение. Тяжелые времена у компании. Кризис. Поэтому пришлось уйти, – чуть покраснев, соврал Даир.

– Мужик находит работу даже во время Джута22, чтобы прокормить свою женщину. Так я спас твою мать. Мужчины забывают свое предназначение, – сердито прохрипел старик, и, тяжело поднявшись, пошел к двери. – Посмотрю новости.

– Как ты чувствуешь себя, сынок? Ты голоден? Сейчас чаем напою чаем, подогрею еду, – захлопотала старуха.

– Мам, я не голоден. Только чай.

– Как же, как же. Нельзя так. Сейчас подкрепимся, айналайын23. Как там Айсулу, Анель?

– Я у вас побуду, мам?

– Конечно, балам. Арине24. Это твой дом, ты здесь вырос. Твоя комната всегда здесь, – перемежая казахские слова с русскими, захлопотала радостно старушка.

Смагул пытался сосредоточиться на новостях, сидя перед телевизором. Но все внимание было переключено на разговор сына с матерью на кухне:

– Анель на работе. Все хорошо.

– А Айсулу?

– Нормально, – неуверенно ответил Даир, – нормально, – чуть тихо дрогнул голос.

Изменившаяся интонация, скомканная фигура, растерянный взгляд – сын не умел скрывать проблемы в доме.

– Вы поругались, сынок? – спросила, Айша.

– Нет… нет, – неуверенно стал оправдываться Даир, – я решил немного отдохнуть. Соскучился по вам.

«Фальш. Слюнтяй. Слабак. Никогда мужчина не должен уходить из дому. Предав семью – предашь Родину. Дезертир» – пронеслось в голове Смагула.

Айша только лишь раз ушла из дому. Это было тогда, когда он пришел домой поздно, выпивший. На рубашке краснела помада. И от него пахло женскими духами.

Айша ничего не сказала. Собрав вещи, она забрала старшую дочку и ушла утром.

Только через несколько месяцев они помирились.

Но Смагул больше не повторял ошибку.

– Ты устал, сынок. Ты побудешь рядом с нами. Мы соскучились по тебе. Мой ботақан25. Что тебе приготовить сегодня?

– Мам, я давно не кушал твое кеспе26. Очень скучаю.

Голос сына был жалок. Удручен.

«Что я вырастил и разве такого я хотел сына»? – ругал себя Смагул.

Но внутри появилось это слизкое, размытое ощущение, которое дрожащим комком подкатывало к горлу.

То, что он ненавидел.

То, что ему мешало расстреливать пленных немцев.

То, что когда-то его самого чуть не погубило.

Жалость.

Предательская. Глупая. Неуместная.

Пройдя лишения в детстве, голод, войну, лагеря, Смагул знал цену счастья и пытался оберегать семью всеми силами.

Он превратил свой дом в крепость, не жалея сил.

Чтобы они не голодали. Чтобы они были защищены.

Чтобы они не увидели того, что прошел он сам.

Но что получилось из мальчика?

Он так и не превратился в мужчину.

Только он, Смагул, судья своему сыну.

И не Айша, а он.

– Ну и что? Мой Даир. Меным балам27 – он добрый. Может быть он нежный, как девочка. Зато у него сердце доброе. Ты хотел, чтобы он был алкашом как сын Хасена? – всегда защищала Айша

«Женщина, словно орлица, защищает птенца. Но так он не станет орлом. Кем он стал?

Бакалейщиком у тех, кого они презирали. И считали врагом.

Но что же, если он выбрал такой путь, так тому и быть.»

– Соскучились мы по внучке. Очень хотим ее видеть. Приводи ее, – прервал мысли Смагула голос из кухни.

– Она хочет выйти замуж, мам.

– Ойбай. Она же маленькая, – всплеснула руками старуха.

– Ей уже 25 лет, …да, – даже на расстоянии Смагул почувствовал подавленный голос сына. Так вот в чем причина их ссоры.

«Девушка – гость в доме», – говорили в Степи. Когда-нибудь она выходит замуж.

«Смагул, не плачь», – убеждал он себя, когда выдавал дочку замуж.

А ведь голос дрожал, на глазах были слезы. Ведь часть души всегда уходит с дочкой.

Но в городе сегодня сыновья уходят за жену, а дочки берут мужей.

Кто их поддерживает со старухой?

Дочка. И внучка.

А где Даир? Где поддержка его жены?

Только по праздникам зайдут, чтобы поздравить.

А в прошлый Новый Год зашел их навестить только сам Даир. А невестка и внучка даже не удосужились зайти.

Айша оправдывала, что они встречали Новый Год у родителей невестки, у Айсулу».

Нет, Смагул не считал себя мнительным. Он не хотел обижаться.

Но старики живут детьми. И он видел, как Айша страдала, хоть и не показывала виду.

Иногда старуха не спала ночь, вздыхая, и молча переживая.

Сын ближе к матери. Но это не значит, что он совсем не любил сына.

Скорей он рос, словно под покрывалом матери.

Она была посредником между ними. И о делах сына, отец узнавал от матери.

…

Все расслабились после прихода «кукурузника»28. Люди стали мягче. Забыли о том, что строили. А «бровастый»29 совершенно сделал их детьми.

Много стало свободы. Которая вырвалась и с каждым разом уничтожала все ценности вокруг. Жизнь рабочих, власть трудящихся стала прахом, дав привилегии тем, кто этого не заслуживал.

При Вожде, при Сталине, все было в порядке.

Да, стреляли.

Да, уничтожали. Он, Смагул, сам был в лагере, из немецкого попав в советский.

Но это нужно было для порядка. Для дела революции.

В итоге, отдав долг, он был реабилитирован. А в 80-х вернули все ордена и награды.

Ошибки неминуемы в таких делах. В Больших Делах.

А сейчас? А сейчас время мелких дел. Время мелких мыслей.

– Ты Анель передай: я по ней скучаю. Пусть приходит, – донесся трескучий голос старушки.

– Как Айя и Ася? – спросил сын о сестре и племяннице.

Старика немного раздражало вот это кромсание имен. Айжан, Асия превращались в непонятные имена – клички. Да и сын сам, слишком городской, практически не знал родного языка.

Смагул, стесняющийся своего косноязычного, кособокого русского лексикона, всегда мечтал, чтобы дети научились хорошо говорить на русском.

– Асия после учебы у нас. Айжан на работе. Устает. Но, Слава Богу, они постоянно рядом. Помогают по хозяйству. А нам ничего и не нужно. Что нам, старикам, нужно? Только чтобы вы были живы, – ответила мать, – Кстати, отцу подарили медаль в честь 70-летия победы.

– Поздравляю. У него уже столько медалей.

– Если бы он еще их надевал…

«Медали…

Если бы не было столько смертей.

Если бы не было крови.

Если бы не было лагерей.

Они отяжелели, эти медали.

И их трудно …трудно носить».