Читать книгу Я люблю Капри - Белинда Джонс - Страница 10

Когда я выхожу из отеля, по моему телу бегут мурашки удовольствия – я одна. Снова легко дышится. Не понимаю, почему я задыхаюсь рядом с мамой – как будто она забирает себе весь кислород, ничего мне не оставляя.

– Целую неделю я с ней не выдержу! – причитаю я в трубку в приземистой оранжевой телефонной будке за углом табачной лавки. – Она обязательно постарается всучить мне половину одежды, которую привезла с собой!

Она всегда так делает – притворяется, что привезла что-то для себя, но передумала, и предлагает свои тряпки мне. (Как будто специалист по имиджу может по ошибке купить себе вещь на два размера больше, да еще такого цвета, какой никогда не носит.) У нее есть теория, мол, если я буду знать, что она это купила для меня, то я откажусь из принципа, но если подсунуть что-нибудь исподтишка, то мои радары могут и не сработать.

– А ты хоть раз соглашалась взять что-нибудь из этих вещей? – спрашивает Клео.

– Только леопардовую ночнушку – все равно я не буду выходить в ней на улицу.

– Спорим, она примеряет к тебе эксклюзивные модели нежных расцветок, пока ты спишь.

– Прекрати! – визжу я.

Клео хихикает.

– Ну, и как тебе Капри?

– Кругом моднючие толпы, какие-то извращенцы походя шепчут «Bella», – докладываю я, так как некий жеребец с гривой цвета воронова крыла проделывает именно это.

– Ух ты! Я бы не отказалась!

– А мне от этого неловко, – говорю я, вжимаясь в стену. – И как на это можно реагировать?

– Ну, например, улыбнуться и сказать: «Grazie!»[34]

– Я не хочу их поощрять! – фыркаю я.

– Что так? Они извращенцы?

– Ну, на вид – не очень, а большая часть даже красавцы, но это-то и подозрительно…

– То есть?

– Зачем бы классному мужчине называть красавицей девушку вроде меня, если улицы вокруг просто кишат супермоделями? Это абсурд.

– Ким… – вздыхает Клео.

– Я не выпрашиваю у тебя комплименты, – уверяю я ее. – Я на ногах с шести утра, десять часов в дороге, так что ни на какую «bella» не похожа.

– А может, они просто так здороваются. Увидят мужчину, говорят «Ciao!», увидят женщину – кричат «Bella!».

– В твоих устах это звучит мило!

– А что – не так?

– Нет, они при этом так плотоядно на тебя смотрят! Вот Марио – бармен в отеле, – у него будто рентген в глаза встроен!

– Мне бы сейчас совсем не помешало немного мужского внимания! – говорит Клео с завистью.

– А ты точно не можешь приехать? – умоляю я.

– Не искушай! Меня эта работа уже достала. Только что на меня орала какая-то тетка, потому что на всех ее фотографиях оранжевые блики. Она не хотела верить, что это солнце попало в объектив, даже когда я показала ей негативы.

– Гарет не появлялся?

– Нет, – вздыхает Клео. – Я ему чуть было не позвонила, чтобы хоть голос услышать, но, ты же знаешь, у всех сейчас стоят определители номера.

– Да, не то что в былые времена, когда можно было вздыхать под окнами, – сочувствую я. – Готовишь сегодня что-нибудь?

– Я подумывала про ризотто с креветками и горошком, но как-то глупо, если я все равно одна…

– Заморозь для меня половину – я вернусь через неделю или даже быстрее, если получится.

– Куда пойдешь обедать?

– Не знаю, но сейчас собираюсь перебить аппетит увесистой порцией мороженого.

– Съешь одно за меня.

– Обязательно. Позвоню завтра, чтобы узнать, не появлялся ли Гарет.

– Хорошо. И запомни для меня пару-тройку подобающих фраз для заведения разговора – ты там имеешь дело с профессионалами!

Элегантный бар «Эмбасси» на Виа Мамерелле искушает меня грузными пирожными со сливками, россыпью круассанов и невероятным богатством сортов разноцветного, сливочного, соблазнительного мороженого. Даже мраморный пол похож на водоворот горячего шоколада со сливками. У стойки бара стоит женщина с сумочкой на плече и, отламывая ложечкой кусочки florentine[35], попивает маленькими глоточками «Кампари». Ну почему она при этом выглядит так стильно, а когда я дома делаю нечто подобное (открыв холодильник, пробую все подряд), это считается верхом невоспитанности?

Я подхожу к витрине с мороженым и влюбленно рассматриваю сочную мозаику сортов.

– Si, signorina?

– М-м… – в замешательстве мычу я, потому что смущена ассортиментом, а следовательно – проблемой выбора. – Э…

Ананасовое на вид – ничего. А что такое lampone? Ах да, малина. Интересно, какая здесь на вкус нуга?

Человек за прилавком понимает наконец, с кем имеет дело, откладывает лопатку для мороженого и возвращается к мытью машины для капучино. Можно, конечно, взять два разных шарика, но тогда перед нами встает другая проблема – нужно, чтобы оба вкуса хорошо сочетались между собой… а-а-а!

В дверь входит какой-то школьник, его вихрастая макушка достает мне примерно до локтя.

– Doro di te, – говорю я ему: «Давай ты первый».

– Нет, нет, синьорина. Вы пришли первая.

– Да не стесняйся, – говорю я. – Я не могу выбрать.

– Позвольте мне порекомендовать вам что-нибудь. – Он так очарователен в своей любезности, что я невольно улыбаюсь.

– Я знаю все самые лучшие сочетания, – хвастается он.

– Это верно, – подтверждает бармен.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Давай.

Он несколько мгновений изучает меня, будто высматривает какие-то подсказки.

– Cocco, – медленно начинает он. Я одобрительно ему киваю. – Ananas, – продолжает он, не отрывая взгляда от моего лица. – И cioccalata! – заключает он, уверенно приподнимая одну бровь.

Бармен протягивает мне ажурную стеклянную вазочку со щедрой порцией кокосового, ананасового и шоколадного мороженого.

– Quanto?[36] – спрашиваю я.

– Позвольте мне вас угостить, синьорина, – настаивает мальчик. – Это подарок.

Боже милостивый, у них здесь это врожденное! Если на Капри живет Казанова, то это, должно быть, его сын. Я пытаюсь возражать, но он и слушать не желает. Я присаживаюсь на мягкую банкетку и слышу, как мальчик заказывает caramella, vaniglio и lampone[37]. Звучит неплохо – надо будет попробовать это сочетание в следующий раз.

– И двойной эспрессо.

Я смотрю на него с удивлением. А бармен как ни в чем не бывало говорит, что кофе будет через пару минут, потому что он только что засыпал его в машину. Мальчик пожимает плечами: «Не проблема» – и облокачивается на прилавок, как уменьшенная копия какого-нибудь поэта-битника. Мне кажется, он вот-вот закурит.

– Нравится? – спрашивает он как раз в тот момент, когда я набираю полный рот восхитительной тропической прохлады.

– Buonissimo[38], – говорю я, прикрыв глаза от удовольствия. – Ты в этом хорошо разбираешься.

– Да, – кивает он.

– Сколько тебе лет? – интересуюсь я.

– Неделю назад исполнилось семь! – гордо заявляет он.

– И ты пьешь эспрессо?

– Не-ет! – со смехом открещивается он. – Я отношу его отцу!

– А! – улыбаюсь я, зачерпывая ложечкой от всех трех видов мороженого поровну.

– А тебе сколько лет? – спрашивает он.

Обычно я говорю: «Столько же, сколько и Камерон Диас!», но в данном случае я вынуждена отметить:

– Я тебе в матери гожусь!

– У тебя есть дети?

– Нет.

– Замужем? – хмурится он.

– Нет.

– Хорошо! Тогда ты можешь быть моей девушкой! – сияет он и важно направляется к моему столику. – Меня зовут Нино!

– Ким, – говорю я и пожимаю протянутую руку.

– Смотри! – радостно восклицает он. – Мы как реклама печенья «Ринго»!

Я повторяю с недоумением:

– Ринго?

– Ну да, – настаивает он и нетерпеливо объясняет: – Я – шоколадное, а ты – ванильное, понимаешь?

Мы переплетаем пальцы (мои – молочно-белые и его – блестящие коричневые) и смеемся, потому что вид наших переплетенных пальцев напоминает фортепьянные клавиши.

– Двойной эспрессо, – окликает мальчика бармен.

Нино тяжело вздыхает и говорит:

– Мне надо идти, – так, будто отправляется на войну.

– Ладно. – У меня тоже огорченное лицо. – Grazie за gelato.

– Не за что, – отвечает он.

В дверях он оборачивается:

– Придешь сюда завтра снова?

Я с готовностью киваю. И только когда он уходит, я замечаю в зеркале, что глупо улыбаюсь – боже мой, меня только что склеил семилетний мальчишка!

В отеле мама оживленно обсуждает важный вопрос: как одеться к нашему первому обеду на Капри? Сама с собой.

– Я думала надеть вот это платье, золотистое, атласное, с косым кроем, но, по-моему, в нем я похожа на статуэтку «Оскара». Наверное, лучше кремовое. Ближе к классике. Но может получиться немного блекло, я ведь еще не загорела… – Мама прикладывает материю к лицу, морщится и снова поворачивается к гардеробу. – Ярко-розовые брючки всегда к месту, но я не уверена, произведут ли брюки хорошее впечатление, и потом, это же католическая страна… – Она отодвигает в сторону гроздь вешалок, бормоча свою любимую мантру: «Лучше перестараться, чем потом пожалеть». – Она переводит дыхание и сосредотачивается. – Мне нужна недосказанность, женственность и стиль. Я хороша в сиреневом. И можно его немного приукрасить аметистовыми сережками.

Неизвестно, сколько еще это может продолжаться, поэтому я предлагаю:

– Можно спуститься в бар на минуточку и посмотреть, как все одеты.

Мама смотрит на меня так, будто забыла, что я здесь нахожусь.

– А потом вернуться и переодеться, если мы не соответствуем.

– Хорошая мысль, – соглашается она и останавливается на сиреневом.

Мое правило в отношении первого выхода в свет гласит: «Сомневаешься – надень черное». Моя мама принципиально против черного. Она говорит, что это отговорка, причем неизобретательная. Если ты, конечно, не относишься к «зимнему типу», уж не знаю, что она под этим подразумевает. Я чувствую ее взгляд, застегивая последнюю пуговицу жакета с воротником-стойкой.

– Какая прелесть, милая, – говорит она.

Я разглаживаю затканный черным узором черный атлас и удивляюсь про себя, что мама не возражает против того, что я переметнулась на темную сторону.

– Но может, лучше вот это?

Я оборачиваюсь и вижу у нее в руках обтягивающую водолазку.

– Пусть официанты ахнут!

– Мама! – протестую я точь-в-точь как Джейн Харрокс в рекламе «Теско».

Когда родная мать начинает для тебя сводничать – это что-то.

Всего два года назад – вскоре после смерти бабушки Кармелы – мама заявила, что моя личная жизнь находится в критическом состоянии. Я погрузилась тогда в серьезную депрессию по поводу того, что у меня никого нет (забавно, что с возрастом меня это стало меньше волновать, ведь по идее должно быть наоборот). Тогда она решила отвезти меня в Италию и подобрать мне какого-нибудь итальянского графа. Согласно ее тогдашней теории, только настоящий итальянец сможет оценить мое наследие и выпустить на волю дремлющую во мне латинскую страстность. Бабушка Кармела к этой идее относилась с презрением и говорила, что итальянцы эту проблему не решат, ибо начисто лишены верности. И вообще, если бы она могла как-то на это повлиять, ни один ее потомок никогда и взгляда бы не бросил в сторону Италии. Так что даже теперь, когда ее не стало, мы с мамой отправились в это путешествие с некоторым оттенком вины – мама впервые ехала в Италию с тех пор, как в детстве покинула Капри. Я все откладывала, но как-то в пятницу я провела особенно ужасный вечер в одном кафе, и ей удалось меня поколебать. Мне пришлось признать, что в ее рассуждениях есть некая логика. Будем откровенны: если ты не в состоянии подцепить парня в Италии, то проверь свое свидетельство о рождении – может, ты и не девочка вовсе.

Мы провели неделю на озере Гарда (графов – ноль), и в последний день нас вместе с еще двумя десятками туристов со всего света повезли на экскурсию в Верону. Ближе к вечеру гид провел нас по Виа Капелло под арку, расписанную любовными граффити всех цветов радуги.

– Помните историю знаменитых Капулетти и Монтекки? – спросил он, останавливаясь в тенистом, мощенном булыжником дворике. – Это – балкон Джульетты!

Он улыбнулся нашим восхищенным возгласам, подошел к бронзовой статуе в человеческий рост и объявил:

– Легенда гласит, что один из тысячи прикоснувшихся к этой статуе посетителей встречает новую любовь!

Все наперебой начали вздыхать по поводу того, как это романтично, а я почувствовала, что меня подталкивают вперед. Не какая-нибудь высшая сила, а моя собственная мать.

– Давай, потрогай ее! – настаивала мама, а я пыталась обрести утраченное равновесие.

Все уставились на меня. Гид жестом пригласил меня подойти поближе и обратил внимание группы на то, как блестели груди Джульетты, отполированные бесчисленными прикосновениями мужских рук, а измученные одиночеством женщины и девушки старались проявлять больше такта и обычно теребили ее за подол платья. Меня передернуло, когда мама сказала:

– Она до ужаса хочет кого-нибудь себе найти!

Я робко погладила юбку Джульетты. Старая бронза была прохладной и шелковистой на ощупь. Я потрогала ее еще раз. Потом я испугалась, что этим отменила первое прикосновение, и потрогала ее в третий раз, чем очень повеселила группу:

– И сколько же, скажите на милость, новых возлюбленных ей надо? – посмеивались туристы.

Новую любовь я встретила. Но теперь я понимаю, что надо было задуматься о том, кого именно изображает эта статуя. Конечно же, он разбил мне сердце, хотя – если сравнивать с Джульеттой – мне еще не сильно досталось. Я-то, по крайней мере, выжила.