Читать книгу Университет - Бентли Литтл - Страница 19

– В этом вся прелесть литературы ужасов, – произнес Йен, опираясь на кафедру. – Ужас живет и общается с людьми. Даже специалисты в английском языке могут не знать имен Пола Морела или Гэвина Стивенса, но все знают Франкенштейна. Все знают Дракулу. Самый запоминающийся персонаж Чарлза Диккенса, Скрудж, – герой истории о привидениях. В отличие от Манна, Пруста и других авторов, чьи работы держатся на плаву лишь стараниями академических ученых, работы в жанре хоррора существуют сами по себе, в реальном мире, живя и развиваясь…

– Вроде монстров, – заметил Курт Лодруф.

– Да, вроде монстров. – Йен усмехнулся. – Дело в том, что ужас сопровождает человечество с самого начала. Первые письменные памятники западной литературы – «Беовульф» и «Гэвейн и зеленый рыцарь» – это истории ужасов. Такие истории есть в Библии, в древней китайской литературе. Практически все великие писатели пробовали себя в жанре хоррор. С академической точки зрения такие работы можно отнести к литературным «сорнякам», но они прошли испытание временем и их сила остается непоколебимой.

Перри Магнусон, щеголевато одетый студент с первого ряда, с узкими губами и с видом превосходства, присущим выпускникам, осуждающе качавший головой при упоминании Пруста и Манна, поднял руку.

– Прошу, – разрешил Йен.

– Вся проблема в том, что ужастики – это популярная, а не серьезная литература.

– Вы считаете это проблемой? Мистер Магнусон, вы ведете антиинтеллектуальные разговоры. Неужели вы хотите сказать, что значение литературного произведения зависит от его темы?

– Нет, конечно, – ответил молодой человек.

– Тогда как вы можете делать такие прямолинейные заявления? Дело в том, что между так называемой «популярной» литературой и литературой «серьезной» нет четкой границы. В свое время произведения и Диккенса, и Харди относились к разряду «популярных». Так же, как произведения Толстого и Достоевского. Уж не хотите ли вы сказать, что их вклад в литературу уменьшился из-за популярности их работ среди читателей?

– Конечно, нет.

– Тогда почему вы позволяете себе автоматически отбрасывать литературу ужасов на основании этого критерия? Только время может определить, останется ли произведение в истории. И, может быть, Сола Беллоу[38] через десять лет забудут, а работы Сидни Шелдона[39] будут жить в веках.

Класс грохнул.

– Конечно, я шучу, но уверен, что подобная элитарная идея о том, что мы, академические ученые, единственные, кто может определять, является ли та или иная книга произведением искусства с большой буквы «И», очень опасна.

– Но если взять Кинга, – вмешался в разговор Джания Хольман, – вам не кажется, что все его отсылки к современности и навешивание современных ярлыков делают его литературу сиюминутной?

– Знаете, а у меня та же проблема возникает со Стейнбеком. Его работы очень сиюминутны. Все эти отсылки к Великой депрессии… Великий боже, а этот Хемингуэй?

Класс рассмеялся.

– Вот этого-то многие люди и не понимают. То, что сюжет произведения развивается в каком-то определенном времени, не делает его сиюминутным. Это просто обеспечивает рамки сюжета. Если посмотреть шире, то литература – это продукт своего времени. И очень часто именно из-за этого, а не вопреки этому некоторые работы продолжают читать и изучать. Работы Эдисона, Стила и Александра Поупа ценятся и как источники исторических сведений, и как произведения большой литературы. И, может быть, за первое даже больше. А что касается «навешивания ярлыков», то я советую вам взглянуть на работы Томаса Пинчона[40], которого сложно назвать литературным легковесом. Он одобрен кафедрой английского языка, а его работы полны отсылками к поп-культуре. И это никак не сказывается на его известности или на достоинствах его работ… – Йен взглянул на часы. – Уже поздно. Давайте заканчивать. К следующему занятию вы должны прочитать два рассказа М. Р. Джеймса[41] и «Поворот винта»[42]. Будьте готовы обсуждать обоих Джеймсов, их сходства и различия. Подсказка: все это будет у вас на экзамене в середине семестра.

Как всегда, небольшая группа студентов осталась, чтобы задать вопросы, высказать свое мнение, которое они постеснялись сказать в аудитории, и немного пролоббировать свои оценки. Но на этот раз Йен вежливо извинился и поторопился к себе в кабинет, где бросил свои записи и книги, прежде чем направиться в «Акапулько», ресторан, где он должен был встретиться за ленчем с Элинор.

Элинор…

Такая же эмоционально нестабильная особа, как Мими в «Преследуемых»[43].

Почему он подумал об этом сейчас?

А почему он не подумал об этом раньше?

Не важно. Йен запер дверь кабинета, спустился по лестнице вниз и направился к преподавательской парковке.

Когда он приехал, Элинор уже ждала его. А как же иначе. Она заняла кабинку и так четко и подробно описала его администратору, что его повели к столику еще до того, как Эмерсон успел назвать свое имя.

Прошло уже почти две с половиной недели с момента, когда они виделись последний раз – самое длинное расставание за всю историю их отношений, – и Йен понял, что немного нервничает. Проскользнув в будку, он сел рядом и положил Элинор руку на ногу, а администраторша водрузила на стол перед ним меню.

– Сегодня мы рекомендуем суп с кукурузными лепешками и фахитас с креветками.

Эмерсон безразлично кивнул ей и подождал, пока она отойдет, прежде чем заговорить.

– Я скучал, – сказал он Элинор.

– Да неужели? – Она едва улыбнулась в ответ.

– Ты же знаешь… – Он откинулся назад и осмотрел ее. – А я думал, что все закончилось. Что мы больше не будем ссориться.

– Мне очень жаль. – Она покачала головой. – Пока ждала тебя, я все гадала, почему ты не отвечал на мои звонки и продолжал жить, будто ничего не произошло. И подумала: а имеет ли для тебя хоть какое-то значение, есть я или нет? Мне показалось, что ты продолжал бы жить, даже не заметив, что я исчезла.

Йен очень рассчитывал, что на его лице появилось страдание.

– Ты же знаешь, что это не так.

– Знаю ли?

– Я сам не знаю, – сказал он после паузы. – А ты?

– Мне кажется, я знаю, – сказала Элинор, кивнув.

Эмерсон взглянул ей в глаза и вспомнил нечто, что когда-то сказала ему Джинни, его девушка до Сильвии, когда они, наконец, решили расстаться. Они как раз разбирали вещи в своей квартире, деля материальные свидетельства их совместной жизни, когда ему в руки попалась коробка с фотографиями, которые они не успели разложить по альбомам.

– Мои те, на которых люди, – сказала Джинни. Произнесла она это небрежно, без всякой задней мысли, но Йен тут же понял, что она права, и задумался, почему сам никогда этого не замечал. Она фотографировала его, их, друзей и родственников в различных местах, которые они посещали. Все это были моментальные снимки. На его же фото людей не было никогда – он всегда фотографировал места. Пейзажи, стерильные и специально скомпонованные. Йен вспомнил, как накануне летом, фотографируя в Долине монументов, выбросил из кадра Джинни, поскольку та загораживала один из пиков.

Больше Джинни ничего не сказала, но ее слова давили на него, когда они делили фото. И фразу «мои те, на которых люди» он запомнил лучше, чем все остальное, что она сказала об их отношениях.

Эта фраза все еще беспокоила его.

Йен заставил себя улыбнуться и взял Элинор за руку.

– А что, если мы сбежим на весь оставшийся день? Я не пойду на последние две лекции, а ты позвонишь в офис и скажешь, что у тебя что-то там случилось. Мы можем отправиться или на побережье, или в кино…

Элинор рассмеялась.

– Я серьезно.

– Добрый день, я… ой, доктор Эмерсон!

Йен взглянул на официантку, которая пришла принять у них заказ. Она выглядела смутно знакомой и, очевидно, была его бывшей студенткой, но он так и не смог вспомнить ее имя.

– Здравствуйте.

– Я Марианна Гейл, – напомнила девушка. – Вы вели у меня вводный курс два года назад.

– Как ваши дела? – Йен никак не мог ее вспомнить, но притворился, что вспомнил, и она рассказала ему, что заканчивает в этом семестре, что планирует заниматься рекламой и что только что поступила на стажировку в «Макмахан и Тейт».

После того как официантка записала заказ и исчезла, Элинор покачала головой.

– От них никуда не скроешься.

– К этому привыкаешь. – Йен пожал плечами. – Так что насчет моего ненормального предложения?

– Я бы хотела, но…

– Да ладно тебе.

Элинор подумала минуту и согласно кивнула:

– Ладно, договорились. Скоро вернусь. Мне надо позвонить. – И, встав, она вышла из кабинки.

* * *

Весь день они провели в Лагуне, блуждая по магазинам и галереям, и к тому моменту, когда вернулись в Брею, было совсем темно. Элинор решила остаться у него, как будто между ними ничего не произошло. Они заказали по телефону сандвичи, приняли вдвоем душ и занялись любовью.

После этого, лежа в постели и в сотый раз наблюдая «Жар тела» по каналу HBO, она спросила его, как начался семестр.

Йена так и подмывало рассказать ей все, выразить в словах то смутное ощущение отчужденности, которое он испытывал, ту непонятную необычность, которая, как ему казалось, накрыла кампус с началом учебного года, но это было слишком сложно, и он решил, что сейчас не время и не место.

– Нормально, – ответил Эмерсон.

– А как твой курс по хоррору?

– Народу больше, чем я ожидал. Сначала записалось очень мало, но в течение недели курс хорошо прорекламировали. И хотя сейчас, на мой взгляд, хоррор находится в некотором загоне, спрос на него все равно имеется.

– Или он проще, чем Милтон.

– Может быть, и так.

– И что, Кифер все еще достает тебя?

– Шутишь? – Йен фыркнул. – Я не только должен оправдываться всякий раз, когда предлагаю курс по хоррору, но в этот раз он сказал мне, что хочет, чтобы я изменил название. По-видимому, «Литература ужаса» звучит недостаточно престижно для каталога. Он хочет, чтобы я назвал курс «Фантазии в мировой литературе».

– В этом весь Кифер, – засмеялась Элинор, качая головой.

– Да уж…

– Полная задница.

Йен слегка похлопал ее по пятой точке и усмехнулся:

– Как раз это я собирался сказать тебе.

Элинор медленно перекатилась на живот и застенчиво взглянула на него.

– И она твоя.

Йен вопросительно поднял брови.

– Ты что, не хочешь?

– Ты это серьезно?

Она кивнула, слегка смущенная, но не желающая это показывать.

– Правда?

– Я подумала, что мы могли бы попробовать. Мне тоже интересно.

– Но ведь ты…

– Мое мнение изменилось.

– Ты не подумай, я не жалуюсь. Просто думал, что…

– Если не хочешь, то не надо.

– Дело не в этом. Ты же знаешь, что я хочу.

Элинор улыбнулась ему.

– Тогда марш за вазелином.

Йен быстро поцеловал ее и выкатился из кровати.

– Люблю тебя, – сказал он ей с улыбкой.

Они оба знали, что он впервые произнес эти слова, но Элинор решила не заострять на этом внимание.

– И я тебя, – просто ответила она, улыбнувшись.