Читать книгу Стамбул. Сказка о трех городах - Беттани Хьюз - Страница 14

За плитой, летом усыпанной вишнями, и преклонных лет печкой, в зимние месяцы испускающей удушающий жар, в тихом закутке в Северной Греции таится легендарная загадка. Формами и размерами как надгробие, эта древняя, ценная, бережно высеченная из мрамора памятная плита, по-видимому, должна напоминать как о первом в мире зафиксированном дорожном происшествии, так и о свинье, которая стала лучшим другом человека.

Трагикомическую повесть рассказывает возведенная у обочины Эгнатиевой дороги (вделанная позднее в стены римских укреплений Эдессы) стела. По Эгнатиевой дороге свинью, по-видимому, гнал некий человек по имени Койрос, собираясь принести ее в жертву во время религиозного празднества. На картине – несущаяся во весь опор повозка. Четверка поднявшихся на дыбы коней живо изображена в камне, их копыта вот-вот обрушатся на распростертую на земле свинью. Ее (надо полагать) хозяин, человек в практичном плаще с капюшоном, притулился на повозке со скорбным видом. Высеченные вокруг изображений надписи поясняют, что случилось со свиньей: «Я исходила немало дорог… Но под тяжестью колес ныне для меня померк свет… И вот я лежу, и перед смертью больше не в долгу»{109}.

То ли это – пародия на римлян, недешево вставшая шутка (choiros по-гречески означает «свинья», или же в данном случае – «свиное рыло»), то ли искреннее поминовение жертвенного животного, встретившего свою неблаговидную смерть на дороге между Италией и Стамбулом где-то в конце II в. н. э. Это – на удивление живая картинка происходившего на одной из самых важных в древнем мире артерий. Уникальной трассы, совершившей поворот в судьбе Стамбула{110}.

Эгнатиева дорога, построенная римскими мастерами, на плоскодонных судах приплывшими из Бриндизи в Диррахий, окончательно превратила Византий из перевалочного пункта в конечную цель. И появилась возможность зарекомендовать себя городом большого будущего.

На этом маршруте и прежде была тропа – на месте западного отрезка этой дороги. Раньше она называлась дорогой на Кандавию и шла вдоль русла реки Шкумбини в Албании. Автор, известный под именем Псевдо-Аристотель, дает более подробное описание: «Есть место, где устраивают общий рынок; товары с Лесбоса, Хиоса и Фасоса жители покупают у торговцев, пришедших с Понта, а Коркирские амфоры – у купцов, пришедших с Адриатики»{111}. Подле этой предшественницы Эгнатиевой дороги был возведен дворец Филиппа и Александра в Пелле, в Македонии. По обочинам дороги встречаются кости эллинов, а также высокие круглые курганы с захоронениями – выставленные на всеобщее обозрение тайные символы почитания. Отправляясь завоевывать мир, Александр Великий проезжал мимо этих храмов мертвым.

Эти народные тропы, кратчайшие и быстрейшие пути между двумя крупными городами, оказываются очень живучими. И правда, если отправиться в путешествие по Балканам по автомагистралям или второстепенным трассам (некоторые из них до сих пор называют дорогой Эгнатия: Egnatia Odos – в Греции или Rruga Egnatia – в Албании), мы будет идти по следам наших предков эпохи Античности.

В период Римской империи выход на Эгнатиеву дорогу и к окрестным сооружениям был ограничен. Прелестями этого тракта теоретически могли насладиться лишь те, у кого был официальный пропуск или грамота. По делам империи в обоих направлениях сновали посланники и дипломаты, перегонялись трофеи и войска. Но, вполне возможно, находились и местные жители, отваживавшиеся для пробы отправиться по идущей параллельно главному тракту тропе для вьючных животных.

Эта дорога будет во всех отношениях – и в политическом, и в религиозном, и в культурном – оказывать влияние на мировую культуру. Однако изначально ее назначение было чрезвычайно простым: обеспечить передвижение людей в одном направлении и денег – в другом. Благодаря Эгнатиевой дороге стало проще и осуществлять военный контроль, и собирать portorium, налог на доход от судоходства, торговли и рыбной ловли, которые оказались для Византия и благословением, и проклятием{112}.

Эгнатиева дорога, которая сначала обрывалась у естественной преграды, образованной рекой Марицей (ее еще называют Эвросом) неподалеку от современной греко-турецкой границы, протянулась от Диррахия до Византия, проходя по землям современных Албании, Македонии и Северной Греции. Когда Эгнатиева дорога соединилась с Аппиевой дорогой, связующей Рим с Бриндизи (на противоположном от Диррахия берегу Адриатического моря), Вечному городу стали доступны такие расположенные далеко на востоке территории, как Никополь в Малой Армении – благодаря Понтийскому тракту, шедшему из Византия по направлению к Великому шелковому пути. Эгнатиева дорога станет воплощением римской мечты об «империи без границ».

Эта римская дорога была неоднородна, меняясь в зависимости от окружающей обстановки: в самых отдаленных регионах ее ширина составляла около четырех метров, а в городах – до 20. Благодаря бордюрам из больших каменных глыб повозки не съезжали с дороги, а кое-где, за счет каменного выступа по центру, движение было двусторонним. В гористых регионах использовалось более практичное гравийное покрытие, а некоторые отрезки были гидроизолированными за счет слоя спрессованной глины. Благодаря блестящим техническим разработкам даже обделенные вниманием, почти заброшенные участки дороги нередко используются и по сей день: во время моего последнего путешествия в 2015 г. множество беженцев из Сирии, сами того не подозревая, шли по следам древних римлян, направляясь на запад по Эгнатиевой дороге. Вдоль этого тракта вырос целый ряд придорожных гостиниц, где была горячая вода, обмен валюты, операции с паспортами, а также информация на английском и на арабском языках.

Как и было принято у истинных древних римлян, когда была построена Эгнатиева дорога, здесь строго соблюдался определенный порядок и истово поддерживалось единое оформление: гостиницы располагались через каждые 50–60 километров, указатели расстояния через каждые тысячу шагов, а через каждые 10–20 километров – вывески с информацией, стоянки для ночевки, стоянки с животными или провизией (римская миля составляла около 1,5 км). Откуда бы ни прибывали путешественники – из Британии, Галлии, Испании, Иллирии или Фракии, – им сразу становилось понятно, что этот проект может принадлежать только римлянам.

До этого времени в начале Римской эпохи, судя по литературным источникам Древнего мира, дороги были местом опасным. Только вспомните, какие беды там случались: Эдип убивает своего отца, Тесей вступил в схватку с маньяком-психопатом Прокрустом, который заманивал путешественников к себе домой, привязывал их к кровати и, чтобы подогнать жертв точно под ее размер, либо отрубал от них куски, либо вытягивал, а затем убивал. Да и на тропах, где появится Эгнатиева дорога, нередко хозяйничали разбойники-грабители, профессиональные нищие – печально известные кривариты. Однако после строительства этого международного тракта, во многих отношениях – как психологически, так и топографически – именно дороги стали для человечества связующим звеном.

В каком-то смысле создание Эгнатиевой дороги знаменует зарождение современного образа жизни. Эта дорога подходила к самым стенам города, шла через ворота к его древнему центру, и теперь Византий связывали с миром не только три моря, но и самая крупная в мире магистраль.

В представлениях римлян Восток долго считался местом опасным, но изобильным. Известно, что первый император Август сказал о Риме, что впервые увидел этот город построенным из кирпича, а оставил его в мраморе – все эти деньги должны были откуда-то взяться. В римских источниках Индия не раз описывалась как край невообразимых богатств. Плиний Старший сетовал, что город пожирает страсть римлян к экзотическим шелкам, благовониям и жемчугу. «Индия и Китай и упомянутый полуостров (Аравия) отнимают у нашей державы сто миллионов сестерций. В такую цену обходятся нам роскошь и женщины»{113}. Именно благодаря постройке Эгнатиевой дороги и сопутствующей дорожной сети стало возможным расширение Римской империи на восток, а завоевание Египта усилило это магнетическое притяжение. Рим «заболел» Востоком, и Византий, заключивший перемирие с римлянами в 129 г. до н. э., после их победы в Македонских войнах (которая и послужила толчком к строительству Гнеем Эгнацием Эгнатиевой дороги), стал крайне важной и жизненно необходимой остановкой перед началом долгого пути в Азию.

При жизни следующих трех поколений город поставлял припасы, пока римские войска участвовали в гибельных сражениях с противниками с Востока (например, с царем-отравителем Митридатом VI Понтийским). В 74–73 гг. до н. э. в Византие наблюдали за тем, как тридцатитысячное римское войско было уничтожено в окрестностях Халкидона. В Хрисуполисе был расквартирован римский гарнизон кожаных щитов (скутумов), scuta, остатки которых в наши дни обнаруживаются во время земляных работ по сооружению нового метрополитена. Возможно, после этого-то Хрисуполис и переименовали в Скутари (память об этом названии сохраняется в современном названии этой местности – Ускюдар).

Многократно обсуждавшаяся война, которую влиятельный консул Помпей вел «с пиратами» (говорят, это была агиткампания – столь же решительная, как и наша «борьба с террористами»{114}), позволила и ему, и пришедшим после 67 г. до н. э. властителям направить самое пристальное внимание на торговый потенциал Востока. Именно после сражения в 47 г. до н. э. с сыном Митридата в Анатолии Цезарь написал приятелю в Рим свое знаменитое «пришел, увидел, победил». При этом в римских текстах Византий, казалось, был представлен как обиженная сторона – посмотрите, что пишет римский историк Тацит в «Анналах»:

«…посланцы Бизантия, получив возможность предстать перед сенатом и жалуясь на непомерную тяжесть податей… вспомнили… о том, что было сделано ими для Суллы, Лукулла, Помпея, наконец, о позднейших услугах Цезарям, ибо местоположение их города таково, что они могут содействовать передвижению по суше и морю полководцев с войсками и подвозу для них продовольствия»{115}.

Плиний Младший, племянник Плиния Старшего и императорский магистрат, также в переписке с императором Траяном просит урезать «расходы Византия – они очень велики»{116}.

В 42 г. до н. э., в ходе обострявшейся гражданской войны, будущие правители Рима, Антоний и Октавиан, преследуя по горячим следам убийц Юлия Цезаря – Брута (овладевшего Македонией) и Кассия (действующего из Сирии), – встретились со своими противниками в сражении на Эгнатиевой дороге, в битве при Филиппах. В сражении участвовали 19 легионов. В рядах проигравших одним из «Liberators» – избавителей от власти тирана – был поэт-лирик Гораций. Эта битва велась за овладение дорожной сетью, соединявшей Восток и Запад, за расположенные в ее окрестностях золотые и серебряные прииски, а также – за Республику и идею Romanitas. Неподалеку от Филипп торжествующие представители державы возвели над Эгнатиевой дорогой громадную триумфальную арку. Ныне это – лишь заброшенная груда почерневших каменных глыб посреди кукурузного поля. На поле сражения, подтолкнувшего развитие событий в Старом и Новом Риме, местные фермеры частенько натыкаются на наконечники стрел, сломанные мечи и остатки разбитых шлемов. Вергилий, волнующе описавший Филиппы в «Георгиках», оказался не только поэтом, но и пророком:

По пути в Византий купцы и дипломаты могли остановиться в банях, построенных у Эгнатиевой дороги через равные промежутки. Прекрасный (хотя и заброшенный) пример одной из таких бань – в Ад-Квинтуме, в Албании – незаметно пристроился у обочины автомагистрали, под которой ныне скрывается древняя римская дорога. Это сооружение, чьи стены еще сохраняют тускло-красный, типичный для римских построек цвет, сейчас сторожат лишь крапива, козий помет, тучи москитов и собачий лай. Однако то, от чего ныне остались лишь осыпающиеся развалины (лежащие в тени возведенных в 1970-х гг. напротив маоистскими китайцами гигантских, угрожающих металлических каркасов), некогда свидетельствовало о непрерывности римского владычества, раскинувшегося от Вечного города до самого Византия.

В 73 г. н. э. Византий официально стал провинцией Римской империи благодаря Веспасиану, который затем в его древнем акрополе основал монетный двор{118}. Также где-то после 117 г. за работу взялись строители императора Адриана, приступив к строительству акведука{119} (возможно, Адриан, поборник эллинской культуры, и сам бывал в городе примерно в 123 г., дав толчок культурному возрождению{120} и осуществив каптаж источника в Белградском Лесу, чтобы обеспечить водой расположенный ниже город). Стены города поддерживались в хорошем состоянии и ремонтировались. Вот что об их громком существовании писал историк Дион Кассий: «…и я смотрел, как они стоят, и даже слышал, как они “говорят”… звук одинаково передавался через все башни… все – одна за другой – подхватывали эхо и передавали звук дальше. Вот какие стены имел Византий»{121}.

И вот, спустя 800 лет после своего основания греками, Византий начал ощущать жизнь, как все другие римские города. Город стал частью чего-то большего, частью идеи, составляющей Рим. Однако в 193 г. Византий очутился на стороне противника в борьбе политических сил и ощутил на себе ярость обиженного императора.

Песценний Нигер, человек дела, на протяжении одного года и месяца в 193–194 гг. бывший римским императором, пользовался благоволением своих предшественников, императоров Марка Аврелия и Коммода. Понимая, какое (в стратегическом и материальном отношении) значение имеет Византий – «богатый людьми и средствами», как писал Геродиан в «Истории императорской власти после Марка»{122} (все эти рыбы так и толкали к византийскому берегу, игнорируя «город слепых» Халкидон), – Нигер выбрал этот город центром своей деятельности. Выбрал не в последнюю очередь потому, что он «был окружен мощной, очень высокой стеной, сделанной из мельничных жерновов, так плотно скрепленных и соединенных между собой, что всякий счел бы, что сооружение сделано из единой глыбы»{123}. Сидя в Византии, Нигер провозгласил себя истинным императором – в противовес Септимию Северу, которого он объявил самозванцем.

Север обрушился на оклеветавшего его претендента на трон. Убедившись, что его численно превзошли и обхитрили, Нигер бежал в соседнюю Никею. Но Север все же окружил Византий. Затем последовала жестокая, продолжавшаяся три года осада. Дион Кассий ярко описывает, как коварные византийцы подстраивали вражеским судам ловушки (отправляя ныряльщиков, которые перерезали якорные канаты, привязывая к якорям цепи, тянувшиеся к городским стенам), а затем подтягивали их, похищая припасы, плели канаты из женских волос, обрушивали каменную кладку со стен театров и бронзовые статуи на своих обидчиков{124}. Некоторые самые отчаянные спаслись во время непогоды и штормов, когда никто бы не отважился преследовать беглецов. Оставшимся же пришлось вымачивать кожу, чтобы утолить голод, а в конце концов, «поедали друг друга». Ситуация в Византии была более чем безнадежной.

Самозванец туда-сюда метался по Азии, сторонники его рассеялись, а Север неуклонно завоевывал все больше поддержки – и вскоре Нигер оказался в безвыходном положении. В конце концов его схватили в Антиохии и отрубили голову, а разлагающуюся голову доставили к стенам Византия, чтобы убедить жителей открыть ворота. Горожане отказались капитулировать, и Север велел стереть с лица земли и стены города, и его спесивых, непокорных жителей. Гордыни он не потерпит. Кое-кто из жителей пытался бежать, разобрав свои дома и соорудив лодки из лаг, досок и стропил. Многие потерпели крушение, и раздутые, окровавленные тела беглецов прибило к берегу. В Византии «застонали и зарыдали». Византийских солдат и магистратов Север казнил, а город обратил в руины. «Византий, лишенный театров, бань, всех украшений и чести, был подобно деревеньке отдан в рабство перинфянам [жителям соседнего города]»{125}. После этого насаженную на копье, попахивающую голову Нигера отправили в Рим.

Для города эти события могли стать началом конца, однако после своей победы Септимий Север вместе с сыном Каракаллой (которого, как прежде Алкивиада с Павсанием, этот город буквально пленил) решил отстроить Византий заново – больше и лучше прежнего – и обнести новым кольцом стен. В планы входило и строительство двух портов на Золотом Роге (оба были достроены в XIX в.), а внутри стен оказывались два холма (многое, похоже, было сделано, исходя из того, что Византий, как и Рим, стоит на семи холмах). Возвели открытые для публики термы Зевксиппа, восстановили военную учебную площадку, Стратегий (которая ныне погребена под станцией метро «Сиркеджи») и городскую тюрьму{126}. Со Стратегия можно было сразу попасть в один из византийских портов – в этом городе военным вода была столь же необходима, как и суша. Соединяющий два холма, обрамленный колоннами проспект, Галерея Севера, стал продолжением Эгнатиевой дороги внутри города. Впоследствии по этому маршруту, улице Меса, в Византии будут идти процессии, а ныне, по улице Диван-Йолу, протянулись ряды магазинов и трамвайные пути. Благодаря императору Северу город некоторое время носил имя Антонина Августа – в честь его сына (Каракалла – это прозвище, данное ему имя было Луций Септимий Бассиан, а официальное его имя, когда Каракалла стал императором, звучало так: Марк Аврелий Север Антонин Август).

Кроме того, император Север начал строительство ипподрома для проведения гонок на колесницах. А еще – Кинегия. Это нечто среднее между зоопарком и ареной для забоя животных, здесь позднее стали устраивать публичные наказания и (вплоть до наступления христианской эры) публично приводить в исполнение смертные казни{127}. Также соорудили амфитеатры для представлений с дикими животными – своего рода интерактивный зоопарк без клеток, вроде тех, что встречаются в большинстве современных культовых городов, – и новый театр{128}. Так что представляя себе Византий во времена Древнего Рима, нужно вызвать в воображении город, оглашаемый рыком больших кошек, треньканьем страусов и пронзительным ревом страдающих слонов (кости всех этих животных были обнаружены в ходе недавних раскопок у Еникапы). Животных привозили из других стран, чтобы римляне удовлетворили свое изуверское, модное тогда желание увидеть чужую смерть своими глазами{129}.

Север не только украшал город – он создавал его значимость. В центре Византия император воздвиг броский памятник, который стали называть Милием. Это – ориентир, от которого с этих пор отсчитывали все расстояния по всей Римской империи, не меньше. Милий – отец всех мильных камней.

Так что Милий знаменательным образом олицетворяет подготовленную идею о том, что точкой, где заканчивается Европа и начинается Азия (и наоборот), является именно этот город, и отсюда-то и нужно – милю за милей в римском исчислении – отмерять реальные расстояния до значимых пунктов. Однако сегодня он явно не производит впечатления. Бесформенный, покрытый выбоинами обрубок, стоящий в самом центре современного города, – вот все, что осталось от этого памятника, некогда представлявшего собой каменный купол с красивейшей скульптурой. Останки Милия расположились на пересечении трамвайных путей, огибающих ипподром – ныне площадь Султанахмет, – напротив собора Святой Софии. Туристы редко останавливаются, не замечая этого древнего памятника. Окружающую его ограду облюбовали кошки, а у подножия копятся фантики и окурки. Но сколь он ни заброшен, этот каменный обрубок все же – поистине культовое сооружение.

Реконструкция Милия, возведенного Септимием Севером в Византии. Отсюда отмерялись все расстояния в Римской империи

Со временем Милий станет для всех своего рода «нулевым километром» цивилизации: точкой, с которой начинается пространственное восприятие неварварского мира. От Милия отмеряют расстояния, и он обозначает тот миг, когда Византий действительно стал топографическим и культурным ориентиром как для Востока, так и для Запада.

Позднее император Север покорил Месопотамию и усовершенствовал свой родной город Лептис-Магна, расположенный в современной Ливии: он перестроил форум и порт (откуда в Рим и Византий возили львов, истязая их потом в Колизее и амфитеатрах). Септимий намеревался доказать миру, что ось власти сместилась, и это североафриканское поселение всегда годилось для могущественного императора. Среди археологических находок, обнаруженных в здешних песках, – уникальные комплекты мозаики Римской эпохи. На них воины травят животных, а выбившийся из сил гладиатор навалился на своего противника.