Читать книгу НАБАТОМ БЬЮ В КОЛОКОЛА! Поэма покаяния - Борис Алексеевич Ефремов - Страница 21

Шесть лет молчала муза,

Шесть вековечных лет.

Советского Союза

Уже в помине нет.

И только кровянисто

Знамёна той страны

В руках у коммунистов

На митингах видны.

Их партия распалась

Империи под стать,

И только и осталось

Бузить, митинговать.

И нараспашку груди,

И злой огонь в словах.

Но мимо,

мимо

люди

С усмешкой на губах.

Они навоевались,

Вот здесь им гнев и злость.

Не в маленькую малость, —

В смертельную усталость

Им это обошлось…

Всё прочитал. Мороз по коже.

Но он нажал на тормоза:

«Да нет, такого быть не может,

Наврут, что хочешь, за глаза…»

А ночью, от раздумий жалкий,

Крутился с боку на бок, встал

И, прикурив от зажигалки,

Опять статьи перечитал.

Потом пошёл в гараж, к машине,

И в засветлевшей тишине

Сорвал его портрет в кабине

И сжёг на газовом огне.

Поспорили, поговорили.

И жизнь по старым колеям

Пошла, как будто мы забыли,

Как этот путь достался нам.

Овраги, рытвины, болота;

И лишь под горку иногда,

Как тень бывалого полёта —

Чуть убыстрённая езда.

Так вправду мы забыли, что ли,

Как, расплескав застойный быт,

На тройках проносились в поле,

Лишь только свист из-под копыт?!..

Но обступившие болота

Чадят дурман со всех сторон,

И беспробудная дремота

Нас то и дело клонит в сон.

Трусит лошадка без разбега

В обвислой сбруе, как в колье.

И сочно чавкает телега

В залитой грязью колее…

Ах, земляк ты мой родной,

Землячище!

Как хотел ты шар земной

Сделать чище.

И чтоб русская земля

То и дело

От ворья и от хамья

Не скорбела.

По-сибирски наповал,

В дни разрухи

Как ты всем им раздавал

Оплеухи!

Как от строчек болевых

Поимённо

Пунцовели морды их,

Как знамёна.

Но ушёл ты в синь и тишь.

Над рекою

Под могильною лежишь

Под плитою.

И кипит наверняка

Дух твой вечный:

Как там люди? как река?

Лес заречный?

А река плеснёт волной,

Столь же мутной,

Только более хмельной

И мазутной…

Не люблю одного человека

За большую неправду его.

В суматохе безбожного века

Он, как в сказке, достиг своего.

Скрыв и мысли, и чувства, и страсти,

И дела, от которых озноб,

Раз! – и он оказался у власти

И корону надвинул на лоб.

И старушки болезные рады,

Бьют поклоны: «Какой молодой!»

И расправы, враньё, и парады,

И война закружили страной…

Пусть не принято так на параде,

Но, срывая молчанья кольцо,

О большой непридуманной правде

Я скажу ему нынче в лицо.

Не нравится служить народу?

Сподручней дьяволу в угоду?

Но помнить, право же, не в труд,

Что есть ещё и Божий суд!

Я до нынешних дней сомневался,

Как с мечом мне по жизни идти.

Боже мой! Как же я ошибался!

Ты прости мне сомненья мои.

Нахрапистую ложь властей

Господь – настанет срок – осудит.

Да будет это поскорей!

Да поскорее будет!

Нет в России политзаключённых.

И откуда им, нехристям, быть?

Власть по числам нечётным и чётным

Не устала народ свой любить.

Нипочём ей дорожные кочки —

Самолёты по тучкам летят.

У Медведева круглые щечки,

И лоснится у Путина взгляд.

Кого мы только не бранили

За то, что нёс стране беду…

Но Русь мы сами погубили,

Тогда, в семнадцатом году.

Теперь до смерти будут сниться

И эта улица и дом,

И двор наш, и соседей лица,

И шум протоки за углом.

И не стареющие вроде,

Каким бы лётом жизнь ни шла, —

Отец у грядок в огороде

И мать на кухне у стола.

И плот сосновый, и протока,

И синий катер «Ленгидэп»,

И в майку спрятанный до срока

Прихваченный из дома хлеб.

Песок на солнце раскалённый,

Воды зелёной пелена,

Когда жарою опалённый

Нырнёшь за камушком со дна.

И леденящая прохлада,

И ты, как пробка, рвёшься прочь…

И что ещё для сердца надо,

Чтоб с болью помнить день и ночь!

Кэгэбэшное правленье устарело,

Но из проволок колючих кружева

Всё плетёт, хотя уже и неумело,

Ну, да этим вечно славилась Москва.

Про Истину забыла Русь.

В загоне Истина повсюду.

Но горе, если устрашусь

И возвещать о Ней не буду.

Утонула седая дорога

В тишине задремавших полей.

Далеко до родного порога

В знойный полдень идти мне по ней.

Долго вёрсты забытые мерить,

Капли пота стирая с лица.

Выбиваться из сил.

И не верить,

Что дороге не будет конца.

Я более всего за то себя браню,

Что не в слезах прошу у Бога благодати,

И строчки, те, что я сегодня сочиню,

Не знаю точно, кстати будут иль некстати.

Я слишком поздно стал на узкую тропу,

И хоть успел усвоить суть Христовых истин,

Я из себя не выдрал прошлого скобу,

И этим прошлым и растерзан, и освистан.

Я к свету Господа так искренне стремлюсь,

Но жутким прошлым,

словно ножиком, изрезан,

И, словно заново, как ты, рождаюсь, Русь,

И, словно кандалы, в душе моей железо.

Я знаю мне в пути своих не хватит сил,

И я прошу у Господа, пока не поздно,

Чтоб Он от прошлого меня освободил,

И научил меня молиться Небу слёзно.

И чтоб России с болью справиться помог,

И чтобы дал ей позабытой благодати,

И чтобы родники рождённых сердцем строк

Лишь только кстати были,

были только кстати.

Вот и сникла душа под напором

Грубых сил, подкосивших вконец.

За кладби́щенским серым забором

Успокоились мать и отец.

Раньше знал, что по старому следу,

Пусть уже не таким молодым,

Я под осень к ним в гости приеду,

И мы вновь за столом посидим.

Поболтаем – сердца нараспашку,

И я всем – коньячку подолью,

И отцу – подарю я рубашку,

Ну, а маме – платок подарю.

И казалось, не кончатся речи,

А с речами и рыбный пирог;

И опять при случившейся встрече

Я ступлю на родимый порог.

Но смешались дороги и вехи,

И ушла молодецкая стать,

И мне не к кому больше приехать,

Да и денег, увы, не собрать.

На сиротскую боль обречённый,

На земле я не долгий жилец…

Жаль, что я до сих пор не крещёный,

Был бы Бог мне и мать, и отец.

Он спешил на вершину

пока недостроенной башни,

Чтоб спросить Люцифера

о грянувшей буре свирепой.

И уже был у цели,

но в огненной молнии страшной

Башня рухнула вниз,

несмотря на могучие скрепы.

Так закончился труд

горделивый, великий, нелепый.

Осенние леса полны листвой,

Но не шумливой, а уже опавшей,

И одинокий ветер набежавший

Свистит в пустых ветвях над головой.

А как с утра я вышел торопливо,

Как радовался дальнему пути! —

И вот уж мне тревожно и тоскливо,

Хоть самому разбойником свисти.

Как будто я как сорванный листок —

И ни отца, ни матери на свете,

И средь чужбин, в пустые чащи эти,

Мой жалкий путь скитальческий пролёг.

И мне уже ни в чём отрады нет,

И я бегу обратно как придётся.

И стылый ветер ухает, смеётся,

Свистит сквозь ветки голые вослед.