Читать книгу Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1 - Борис Алексин - Страница 5

С первых же дней пребывания в собственной теперь квартире молодожены с головой ушли в нескончаемые дела и заботы, да так до старости из них и не выбрались, в сущности.

Мария Александровна под руководством и при безотказной помощи Даши принялась за освоение сельского домашнего хозяйства. Тут и поддержание порядка в доме, на кухне, а с весны и заботы о саде и огороде. А Болеслав Павлович утром же после венчания уехал в Кинешму, добился выделения некоторой суммы денег, кое-что закупил там, а за другим выехал в Кострому. Все поездки совершались на лошадях и требовали много времени и сил. Не успел он вернуться с покупками из города, как пришлось принимать больных в считавшуюся уже открытой больницу. Амбулаторные больные, узнав о прибытии доктора, тоже все хотели попасть к нему, и отказать им было нельзя.

Так и началась у Болеслава Павловича суматошная работа земского врача по 12–14 часов в сутки, без праздников и выходных, без отпусков и курортов.

Кроме того, всегда неожиданные ночные вызовы, постоянные хлопоты о деньгах, бесконечные споры с поставщиками продовольствия для больницы, заботы о фураже для лошади, о ремонте тарантаса или саней и еще о многом, многом другом, о чем во время пребывания в академии он даже и не слышал.

Постепенно набирались хлопоты и у Марии Александровны. Через год по приезде в Рябково она родила первого ребенка – дочь, которую назвали Еленой, через полтора года после нее родился сын Володя, еще через полтора года опять сын – Митя.

Таким образом, уже через пять лет семья Пигуты состояла из пяти человек, что требовало больших забот, да и денег, конечно. И неизвестно, как бы справилась со всем сложным домашним хозяйством не очень-то приспособленная к этому Мария Александровна, если бы не расторопная, всегда ласковая и веселая Даша, которую уже многие к тому времени, несмотря на ее молодость, называли Дарьей Васильевной, и которая успевала и в своем доме порядок навести, и поухаживать за стариком-отчимом, и на базар в Рябково съездить, и в Судиславле побывать, закупить продуктов, материала на пеленки, или корзину для новорожденного, или еще какую-либо необходимую вещь, нанять людей для прополки огорода и так далее, и так далее…

В доме была только одна прислуга-кухарка, едва умевшая приготовить нехитрый обед, хотя до этого служила в Судиславле у самого брандмайора. Мария Александровна и вовсе готовить не умела, научить чему-нибудь кухарку не могла, и здесь Дашины советы бывали очень нужны. А уж о заготовках на зиму и говорить не приходилось, всякие соления, варенья, сушенья были Дашиной специальностью, с ней по этим вопросам и от соседних помещиков советоваться приезжали.

Одним словом, Даша стала как бы непременным членом семьи Пигуты, и Мария Александровна, отдавая все больше и больше времени детям, бразды правления по дому передала ей.

Вопрос об увеличении доходов семьи разрешился так.

В Судиславле, ближайшем от них городе, где рябовские жители привыкли все покупать, куда ездили за всякой хозяйственной мелочью и Пигуты, жил один из последних старинных знакомых семьи Шиповых – Макар Иванович Соколов. Зашли к нему, познакомились с семьей: женой и сыном Колей; понравились друг другу и подружились. С тех пор супруги Пигуты и семья Соколовых встречались довольно часто и, конечно, знали друг о друге почти все.

Услышав о необходимости увеличения доходов в молодом семействе, Макар Иванович, имея отношение к Судиславльскому земству, сумел устроить столичного доктора в Судиславльскую городскую больницу. Теперь Болеслав Павлович должен был по необходимости, по долгу службы не менее двух раз в неделю бывать в городе и таким образом значительно сократить свое пребывание дома.

А дети росли: старшей Леле уже скоро 6 лет, Володе вот-вот будет 5 и Мите уже 3. Пришлось кроме кухарки взять еще и няню. Расходы множились. А Мария Александровна была вновь беременна.

Она ждет ребенка к новому, 1883 году…

Сидит она в покойном «бабушкином» кресле и вяжет носки своему младшему сыну. На улице идет снег – середина декабря. Болеслав Павлович уехал к больному и неизвестно, вернется ли сегодня, последнее время он много ездит по уезду.

Скоро пройдет почтовая тройка из Судиславля. Прежде чем сдать почту в Рябковское волостное управление, она всегда завозит для доктора газеты, журналы, письма.

Из соседней комнаты доносятся голоса играющих Лели, Володи и Мити. С ними занимается няня Наталья, простая деревенская женщина, но очень исполнительная, опрятная и добрая к своим маленьким питомцам. Может быть, потому, что это дети – барина-доктора, который два года назад лечил ее в своей больнице от «горячки» и, как она говорит, спас ее от верной смерти. А может, и потому, что вообще детей любит.

Мария Александровна механически вяжет, а в голове ее бегут беспокойные мысли. Дети подрастают, их надо учить. А где? И как? Нанять гувернантку? Но на это не хватит средств. Того, что зарабатывает Болеслав, едва-едва хватает на то, чтобы сносно жить, да и то при замечательных способностях экономной Даши. Достать денег неоткуда. Муж работает очень много. Вон как он похудел за последнее время и раздражительным стал чрезвычайно, вспыхивает как порох. Он и раньше-то терпеливостью не отличался, а сейчас и совсем…

Что же делать? Придется самой стать гувернанткой своих детей. Благо Даша почти все хозяйство к рукам прибрала, решила Мария Александровна и улыбнулась.

В это время во дворе зазвенел колокольчик, и через несколько минут запыхавшаяся Леля вбежала в комнату, неся на вытянутых руках пачку газет и медицинских журналов. Сверху пачки лежал большой конверт.

– Мама, это, наверное, от дедушки, да?

С тех пор как семейство Пигута поселилось в Рябково, они получали письма только от отца да изредка от некоторых знакомых.

Ни брат, ни сестра Марии Александровны им не писали.

– Наверно, – тихо сказала мать и добавила: – Иди, Леля, играй с братишками, у меня что-то голова болит.

– Ничего, мама, вот папа приедет, он тебя вылечит, ведь он знаешь какой доктор!

– Знаю, знаю… – слабо улыбнулась Мария Александровна. – Иди, иди. Маленькие Пигуты обожали отца, может быть, потому, что видели не так часто, как мать. Мама всегда была рядом, и потому их любовь к ней была такой же необходимой привычкой, как привычка дышать.

Когда же появлялся дома отец, становилось весело, шумно и празднично. Мария Александровна взяла конверт. Адрес был написан незнакомым почерком. «Поместье Рябково Костромской губернии Кинешемского уезда, врачу Пигуте Болеславу Павловичу, в собственные руки». Мария Александровна повертела в руках письмо и сунула его под газеты, вскрыть его она не решилась. Муж не любил, чтобы вскрывали его корреспонденцию.

– Наверное, какое-нибудь служебное, – подумала она и начала просматривать газеты. Одновременно продолжала думать о воспитании детей.

– А что на самом деле? Ведь не боги горшки обжигают. Выпишу себе пособий, купим учебники и подготовлю я своих ребят в гимназию, ведь училась же я в Смольном! А может, попытаться на дому маленькую школу сделать, кое-кого из соседских ребятишек пригласить, конечно, бесплатно, лишь бы нашим веселее было заниматься. Надо с Болеславом посоветоваться.

И услышала, как в прихожую вошел муж. С шумом отряхиваясь от снега, снимая шубу и шапку, он воскликнул:

– Это почему же меня никто не встречает? Иль никого дома нет? Или никто подарков не ждет?!

Тут же из детской раздался истошный визг, и через столовую вихрем пронеслись все трое ребят. В прихожей некоторое время царила радостная возня, затем в дверях появилась веселая процессия. Впереди шагала Леля, она держала в руках большую коробку цветных карандашей, и глаза ее сияли от счастья. Следом за ней, держа на изготовку игрушечное ружье, шел Володя. Он пристально вглядывался в темные углы столовой, стараясь показать, что идет «опытный» охотник. За ним Митя тащил за лапу тяжелого плюшевого медведя. Видно, поднять его у ребенка не хватало сил, и ноги мишки волочились по полу.

Замыкал шествие их отец. Веселый, с раскрасневшимся от мороза и возбуждения лицом, он нес большой сверток, перевязанный бечевкой.

– Ну, друг мой, Маруся, ребятишек я гостинцами оделил, а это тебе и будущей дочери, – сказал он, кладя сверток на стол и целуя в лоб жену. – Ну, как ты тут? Заждалась? – спросил он ласково, но как-то небрежно, даже недослушав ответ, устало опустился в другое, «новое» кресло и стал доставать папиросу.

Пара супругов представляла разительный контраст. Он – хоть и невысокий, но плечистый, начинающий немного полнеть, сильный и жизнерадостный мужчина, с громким голосом и быстрыми решительными движениями, ходивший твердым печатающим шагом. Она же – маленькая, хрупкая, всегда немного бледная, грустная и озабоченная, с тихим голосом и почти неслышной походкой. Часто, по институтской привычке, употребляла в разговоре французские выражения, но сейчас же их смущенно переводила. За приятный тихий голос, за неслышную походку кухарка Полина прозвала ее «летающей барыней», хотя Мария Александровна не разрешала себя так называть и очень сердилась, если кто об этом забывал. Но и когда Мария Александровна сердилась – это бывало нечасто – она ни на кого из провинившихся не кричала, однако ее выговор, произнесенный спокойным голосом, был таким властным, таким внушительным, что и дети, и прислуга ее замечаний боялись и старались впредь не заслуживать.

Болеслав же Павлович в сердцах не только кричал, а иногда выражал свое недовольство польскими ругательными словами, чем немало возмущал жену. Но его шума как-то не очень боялись. Любил он, в отличие от жены, когда его называли «барином», может, потому, что на это имел не очень-то много прав. И как ни смешно, а те, кто обращался к нему «батюшка барин дохтур», мог рассчитывать на положительное решение той или иной просьбы.

Закурив папиросу и взяв одну из свежих газет, Болеслав Павлович заговорил:

– Ну и свиньи эти Лисовецкие! Как же, господа! Помещики! Хоть из таких же поляков, как и я, но богатые! Что им время таких «мошек», как земский врач. Ну да ничего, я не постеснялся, все, как есть, ему выложил. Запомнит теперь врача Пигуту. Ведь ты, Маруся, подумай только. Рядом город. Рядом два городских врача с радостью бы приехали. Нет, как можно, Пигуту хвалят, вот и подайте им Пигуту, подайте им хваленого. А то, что этому самому Пигуте надо пятнадцать верст по декабрьскому морозу на своем старом мерине тащиться, им на это наплевать. Хорошо хоть шуба у меня теплая. И добро бы за делом звали. А то, видите ли, у Брониславы Казимировны мигрень! Что же я так вот приду и сразу ее мигрень, которая у нее еще, наверное, с турецкой войны держится, и вылечу. Всех профессоров в Москве своей мигренью она с ума свела, так теперь за меня принялось. Нет, я к ним больше не поеду, так и отбрил. Посмотрела бы ты, какими глазами она меня провожала…

– Ты опять повздорил, теперь с Лисовецкими, а ведь они с самим губернатором хороши, – укоризненно сказала жена.

– Что значит повздорил, просто мы с супругом этой барыньки по душам поговорили.

– Ну и что?

– Да ничего. Сказал ему, конечно, что с его стороны бессовестно меня в такую погоду за пятнадцать верст тащить, тем более что он-то знает, что я его супруге ничем не помогу. Он, конечно, смотрел зло, а губами улыбался, извинялся и, как водится, сунул мне в прихожей в руку бумаженцию. Положил я ее, не глядя, в карман. Нужна мне, думаю, твоя трешница. Оделся поскорее, да и в сани. Ехал через Рябково, дай, думаю, ребятишкам хоть пряников привезу. Подъехали к лавке, достал я из кармана смятую бумажку, гляжу, – Матка Бозка, четвертной билет! Вот это показал себя соотечественник, а я его еще так обругал. Ну да ничего, ему это на пользу пойдет. Вот ты всегда говоришь, что я груб и не отёсан, что с благовоспитанными людьми разговаривать не умею. Нет, милая Маруся, с ними «цирлих манирлих» разводить нельзя, с ними чем грубее да наглее, тем лучше. А не то они тебя со всеми потрохами съедят и не отрыгнут даже.

– Ах, мой бог, Болеслав, как ты выражаешься… – сморщившись, сказала Мария Александровна. – Ведь тут же дети!

А ребятишки и в самом деле сидели тут же, на ковре, около стола и о чем-то с жаром рассуждали, очевидно, определяя достоинство только что полученных подарков.

В комнату вошла Даша.

– Вот вы где, пропащие души! Захожу в детскую – где ребятишки? Наталья говорит, только баринов голос услыхали, их точно ветром сдуло, уж полчаса как нет. Нука, друзья, собирайте свои сокровища, попрощайтесь с папенькой и маменькой, да пора ужинать и спать.

Дети вскочили и начали показывать, тете Даше свои новые игрушки. Затем подошли к отцу и матери, поцеловали им руки. При этом мать каждого поцеловала в лоб и перекрестила, а отец Лелю потрепал по щеке, Володю погладил по голове, а младшего Митю взял на руки, высоко подкинул, так, что тот взвизгнул и, поцеловав, опустил на пол.

– Так вот, Маша, – продолжал Болеслав Павлович, когда дети и Даша ушли, – разглядел я эту бумажку и решил: тут уж к Юсупову идти незачем. Деньги, можно сказать, неожиданные, дурные, их и потратить не грех побыстрее. Поехали мы с Василием прямо к самому Пантелеймону Лукьяновичу. У него, как известно, лавка богатеющая. Вот я и накупил всего. Одним словом, все двадцать пять рублей того, тю-тю! – закончил он немного смущенно. Купил вам с Дашей по платку, прислуге на платье, маленькой на приданое материал. Да Василий в кухню унес индюка, гуся, яблок, конфет, винца немного, – поспешно добавил он, видя, что жена что-то пытается сказать. А она довольно строго посмотрела на мужа и тихо сказала:

– Ты, как всегда, Болеслав, сделал совсем не то, что нужно. Накупил, потратил такие большие деньги зря. Неужели ты полагал, что мы с Дашей о Рождестве не подумали? Знаем и готовимся. И птицу заказали и не у какого-то там лавочника, а прямо на ферме у помещика Кильдясова, и закуски она еще на прошлой неделе из Судиславля привезла. Тебе бы со мной советоваться, прежде чем решать что-либо.

– Ну, конечно, на тебя никогда не угодишь! Ты мои самые благие намерения обязательно опорочишь! – взорвался Болеслав Павлович, вскочил с кресла, снова закурил и начал быстро ходить по комнате. От каждого его шага лампа вздрагивала и зеленый абажур тихонько позвякивал.

Мария Александровна глядела на этот абажур и о чем-то думала. Может, о том, как изменился ее муж за последние годы. Каким он был ласковым, нежным и заботливым и каким стал вспыльчивым, несдержанный, неуравновешенным и даже иногда просто грубым. Во всем этом она винила его работу, отнимавшую много сил, нервов, времени. Однако она не замечала, как это часто бывает со всеми, что изменилась и она сама. Из веселой, жизнерадостной девушки она превратилась в постоянно озабоченную женщину, может, даже несправедливо относящуюся к своему мужу.

Несколько минут в комнате слышались только шаги Болеслава Павловича, потрескивание догорающих дров в печке и позвякивание абажура.

Болеслав Павлович так же быстро, как вскочил с кресла, снова сел, пододвинул его к печке и взял жену за руку.

– Ну, Марусенька, крошка моя, не сердись на меня! Вижу, что неладно сделал, ну да уж что теперь поправишь, не сердись, – повторил он. Давай позовем Дашу, будем ужинать. Да тебе и спать пора, смотри какая бледная. Как думаешь, скоро уже? А?

– В свое время. Ты же доктор, знаешь лучше, чем я, – улыбнулась Мария Александровна. – Да не волнуйся ты за меня, все хорошо будет, ведь не в первый раз. Давай-ка и правда ужинать.

– А как ты думаешь, будет дочь?

– Наверное, раз ты этого так хочешь. Ну, довольно тебе ластиться, не сержусь уж. Звони-ка лучше на кухню, сам-то ведь, наверное, с утра ничего не ел, – говорила Мария Александровна, отнимая свои руки, которые муж осыпал поцелуями.

В те годы их ссоры хоть и стали частыми, но были кратковременными, и супруги быстро мирились. Ведь Болеславу Павловичу было около 34 лет, а Марии Александровне только что исполнилось 27. Они были еще молоды и умели прощать друг друга.

Болеслав Павлович встал и потянул за шнурок, свисавший около двери, столовой. Этот шнурок был его изобретением, которым он очень гордился. От него шла проволока по всему коридору и оканчивалась в кухне, где прикреплялась к звонку, такому, какие в то время вешались на дверях лавок и аптек, чтобы владельцы могли услышать, когда зайдут покупатели. Стоило потянуть за шнурок, звонок в кухне начинал дребезжать, и если там кто-то был, то шел в столовую.