Читать книгу Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1 - Борис Алексин - Страница 7

После похорон Александра Павловича Шипова все съехавшиеся родственники собрались в небольшой мрачной столовой его квартиры на Невском. Маленький кругленький старичок из нотариальной конторы зачитал завещание покойного, хотя, собственно, и завещать-то ему было нечего. От всего когда-то богатейшего имения остался только один Рябковский дом. Его и делил покойный на три части, оставляя каждую из них двум дочерям и сыну. Всю мебель из своей петербургской квартиры оставлял сыну Александру, за исключением рояля, который должен был достаться дочери Марии. Старому слуге Андрею, остававшемуся с ним до самых последних дней, он оставлял в наследство весь свой гардероб. После прочтения завещания нотариус ушел, а дети покойного и Болеслав Павлович занялись обсуждением условий завещания, Александр Александрович, будучи одиноким и достаточно обеспеченным человеком, заявил, что от своей части дома он отказывается в пользу Маши; сестра Полина, не имея намерения жить в Рябково, попросила зятя при первой возможности продать ее часть дома и вырученные деньги переслать ей в Италию.

Определить стоимость дома решили при помощи Судиславльского коммерческого банка, в котором когда-то закладывалось Рябковское имение, а, следовательно, была известна и его стоимость.

Теперь Пигуты становились владельцами двух третей огромного дома и мечта об открытии в нем больницы приближалась, поэтому он, не задумываясь, взял на себя поручение Полины о продаже ее части.

Расстались все довольно дружелюбно, и, хотя все прошлые годы даже не переписывались, ибо родственники Марии Александровны не хотели признать семью Пигуты, теперь с ее существованием они смирились.

Болеслав Павлович предполагал задержаться в Петербурге на несколько дней, чтобы побывать в клиниках родной академии, навестить прежних товарищей, служивших в столице, а главное, закупить кое-какой медицинский инструментарий и оборудование для своей и Судиславльской больницы.

По пути в столицу, заехав в Судиславль без денег, Пигута обратился за помощью к Макару Ивановичу Соколову. Тот, как всегда, был очень доброжелателен и не только занял денег, а еще при помощи своих земских друзей соорудил ему командировку в Петербург за медицинским инструментарием для городской больницы, что позволило Болеславу Павловичу получить довольно солидную сумму и ехать, а также и находиться в столице без особого стеснения в средствах.

На другой день, произведя необходимые закупки, вечером Пигута направился в «Мариинку», так тогда обычно называли Императорский театр, где смотрел и слушал новую оперу молодого, но уже известного композитора П.И. Чайковского «Евгений Онегин», шедшую чуть ли не в первый раз на петербургской сцене. Опера произвела на него очень большое впечатление, и он сожалел, что нет с ним рядом его Маруси, как это было семь лет тому назад, когда они тайком от сестры и всяких тетенек ее, бывало, забирались на самый последний ряд балкона и слушали прекрасную музыку Глинки и итальянских певцов.

Вернувшись в номер гостиницы около 12 часов ночи, Болеслав Павлович начал раздеваться, как вдруг раздался стук в дверь. На вопрос – кто там? – коридорный ответил: «Телеграмма».

Командированный немного перетрухнул. Он помнил, что в Петербурге ему жить нельзя, и по приезде обязан был явиться в полицейский участок, чтобы сделать заявление о цели своего приезда и времени, которое проведет в столице. Пигута, конечно, ничего этого не сделал. А время было суровое, и всякое нарушение полицейских правил каралось строго. Открывая дверь номера, Болеслав Павлович ожидал увидеть жандарма или полицейского и мысленно приготовился уже как-то выкручиваться, но этого делать не пришлось…

В открытых дверях оказался один коридорный, протягивавший телеграмму. В ней было всего пять слов: «Родила дочку благополучно целую Маша».

– Ага, дочку! – воскликнул он. – Ну что я говорил, как по заказу, молодец, Машенька! – Затем взглянул на стоявшего в дверях коридорного, хлопнул себя по лбу, вынул из кармана портмоне, достал из него полтинник и, сунув его в ловко подставленную руку, закрыл дверь. Коридорный остолбенел от неожиданной щедрости, постоял несколько секунд, затем, бормоча что-то себе под нос, поскорее убрался в свою каморку, боясь, как бы «барин» не передумал.

На следующий день в московском поезде можно было видеть еще довольно молодого человека, стоящего у окна вагона второго класса, поглядывающего на проносящиеся мимо заснеженные ели, постукивающего ногою в такт стуку колес и напевающего: ни-на, ни-на, ни-на, ни-на… И вдруг громко произнес:

– Итак, решено, это будет Нина!

Сидевший на диване в купе чиновник с седыми бакенбардами и орденом Св. Анны на шее укоризненно посмотрел на молодого человека и пробурчал:

– Ну и молодежь пошла! – и снова уткнулся в «Правительственный Вестник» с новым указом о производствах и награждениях.

Этот веселый несдержанный господин был, конечно, Болеслав Павлович Пигута, в жизни которого почти одновременно произошли два самых противоречивых события: только что был похоронен тесть – событие грустное, тесть был еще не очень стар, и Болеслав Павлович любил и уважал его. И событие радостное – родилась вторая дочка, которую он очень хотел иметь и появления которой с нетерпением ждал.

Так семья Пигута увеличилась еще на одного человека, появилась вторая дочка Ниночка; ее, конечно, назвали так, как этого захотел отец. А еще через полтора года родился у Марии Александровны и третий сын, названный Борисом.

Семья выросла до семи человек. Она требовала довольно больших средств на содержание, а получить их было неоткуда. Жалование земского врача было не велико, заработок в Судиславле и того меньше, а прочие доходы – гонорары от визитов и вовсе мизерные. Дело в том, что своей резкостью, порою доходящей до грубости, которая прорывалась у Болеслава Павловича всякий раз, когда он убеждался, что его приглашали по пустякам, он отпугнул всех богатых клиентов. Местные помещики, привыкшие смотреть на врача как на слугу, хотя и образованного, не могли терпеть его часто очень справедливых замечаний и предпочитали приглашать старого врача из Судиславля. Тот был, может, и менее сведущ, зато безусловно верил или делал вид, что верит, всем многочисленным жалобам и стонам своих избалованных пациентов.

С помещиков победнее или со своих знакомых Пигута вообще не брал гонорара, «принципиально» не брал он денег и с многочисленных больных из крестьян.

Вопрос о материальном положении семьи становился все острее. И конечно, нечего было и думать о том, чтобы нанимать к детям каких-либо гувернеров или учителей. Все догимназическое образование их Мария Александровна должна была осуществить сама. Ведь даже ежедневные нужды семьи часто покрыть было нечем.

Если бы удалось увеличить больницу, то вопрос разрешился бы просто, при больнице на 50 коек жалование земского врача было почти в два раза больше. Это было бы совсем хорошо. Но как это сделать? Кинешемская управа от покупки Рябковского дома, а также и от строительства нового в Адищево категорически отказалась.

Как это иногда бывает, помог случай.

Еще с середины 1883 года большой лесной массив поблизости от Рябково был куплен одной крупной лесопромышленной фирмой, построившей лесопильный завод и начавшей строить химический. Фирме была необходима больница для рабочих этих заводов. Управляющий конторой согласился приобрести для этой цели Рябковский дом при условии, что часть расходов по содержанию больницы возьмет на себя Кинешемское земство, так как рабочие в основном были из местных крестьян. Пигуте удалось уговорить земство войти в пай с фирмой.

На все это потребовалось много времени и хлопот, и только к концу 1884 года наконец была заключена купчая, составлена смета на переоборудование, и Болеслав Павлович Пигута назначен заведующим будущей больницей, с одновременным оставлением его и в должности земского врача по Рябковской волости. Работа закипела.

Дом был оценен в 4000 рублей, около половины этой суммы перевели Полине в Италию, остальное осталось в распоряжении семьи Пигута. Эти деньги помогли супругам выйти из того бедственного положения, в котором они находились. Они смогли даже съездить в Москву, чтобы приобрести кое-какие наиболее ценные вещи. Кстати, это была их единственная совместная поездка в Москву.

Пигутам разрешили остаться в занимаемой квартире. А под больницу перестраивались центр здания и северное крыло. Но и этого было – более 25 комнат.

В новом помещении сделали небольшую операционную, родильную палату, инфекционные палаты и несколько комнат отвели под амбулаторию.

В самый разгар перестройки умер старый рябковский фельдшер, Дашин отчим – Павел Павлович Новиков. Да и нужда в фельдшерском пункте здесь отпала, поскольку есть теперь вполне приемлемая больница. Решили в земстве его ликвидировать и превратить в фельдшерский пункт адищевскую больницу; там осталась молодая фельдшерица Надя, многому научившаяся за годы совместной работы у доктора Пигуты. А Даша, и прежде проводившая большую часть времени у Пигуты, после похорон отчима окончательно переселилась в их квартиру. Флигель совсем опустел.

* * *

Материальное положение Пигутов значительно улучшилось, но Мария Александровна не оставляла своей мысли о том, чтобы учить детей самой. Осуществить это теперь еще легче, так как Даша, поселившись в их семье, совершенно вытеснила Марию Александровну из всех домашних дел.

И у нее появился новый план. Она решила открыть школу, чтобы учить не только своих детей, но и детей рябковских крестьян, которые не могли посещать почему-либо имевшуюся в селе церковно-приходскую школу. А освободившийся флигель, по ее мнению, вполне пригоден для этой цели. Ремонт его, приуроченный к перестройке большого дома, по существу ничего бы не стоил или во всяком случае обойдется очень дешево. Мария Александровна, переговорив по этому вопросу с мужем, который ее идею поддержал и обратился к администрации фирмы, получила согласие и выехала в Кострому, где жил окружной инспектор народных училищ. Не без труда она добилась разрешения на открытие школы в предоставляемом лесопромышленной фирмой помещении, флигель относился к дворовым постройкам и потому стал теперь ее собственностью, как и весь дом.

Разрешив открытие школы, инспектор был вынужден выделить и средства для содержания учителей.

Вначале Мария Александровна хотела все взять на себя, но затем, после того как и представители фирмы изъявили желание учить в этой школе детей своих служащих, до этого их приходилось возить в Судиславль, преподавание было распределено между тремя лицами. Начальное обучение русскому языку, счету и письму в первом классе вела Мария Александровна, вела она также и русский язык во втором и третьем классах; арифметику во втором и третьем классах преподавал волостной писарь, бывший студент, исключенный из Московского университета за участие в студенческих беспорядках, младший брат Макара Ивановича Соколова – Николай Соколов. В свое время Макар Иванович устроил его писарем в Рябковскую волость, он же привлек и к работе в школе. Закон Божий преподавал отец Никодим, сменивший умершего рябковского священника отца Петра. Таким образом, почти одновременно с новой больницей начала функционировать и новая школа. В нее пошли и дети учительницы: Лёля сразу в третий класс – она два года занималась с матерью, и Володя, начавший с первого класса.

С большой робостью приступала Мария Александровна к своим первым урокам, но, видимо, у нее была прирожденная склонность к педагогической деятельности, так как сразу все пошло очень хорошо, а когда дело спорится, то человек отдается ему целиком, и оно становится уже не службой, а любимым занятием.

С того времени педагогическая деятельность стала делом всей жизни Марии Александровны.

Болеслав Павлович был очень рад, что жена так серьезно увлеклась своей школой. Он полагал – теперь она перестанет подозревать его во всяких неблаговидных поступках и прекратит свои упреки, которые, по его мнению, не имели никаких оснований. Пытаясь иногда взглянуть на себя со стороны, доктор Пигута находил: неплохой, в общем-то, человек, любящий жену и детей, но по натуре своего характера не может замыкаться в кругу семьи. Да и служба требовала частых разъездов, а за последнее время в связи с перестройкой дома и организацией новой больницы этих разъездов стало еще больше. У него появилась масса новых знакомых, «друзей», «приятелей» и даже «приятельниц», все это были чисто деловые связи. Но они волновали и раздражали Марию Александровну. Правда, надо признать: ему было легче проводить время где-нибудь в гостях, за преферансом или просто за какой-нибудь пустой болтовней, чем в семье, где постоянно шел разговор о деньгах, о болезнях детей или еще каких-нибудь домашних делах. Наверное, важных и нужных, но утомительно однообразных и скучных. Это чувствовала Мария Александровна и, конечно, обижалась, сердилась, на мужа сыпались упреки, что, в свою очередь, еще больше отталкивало его от семейного очага.

Болеслав Павлович надеялся, что эта трещина в его отношениях с женой при ее занятости школой постепенно сгладится. Первое время так оно и было.

Увлеченная своей новой и сразу полюбившейся ей деятельностью, Мария Александровна стала как будто терпимее относиться к отлучкам мужа, не встречала его упреками и слезами. Да и он в связи с окончанием строительства и открытием Рябковской больницы больше времени проводил дома. Но и дома обычно после ужина скрывался в кабинете и углублялся в медицинские книги. А она вечерами занималась с детьми французским языком и музыкой. Рояль отца, привезенный из Петербурга, доставил ей много радости, и на нем она обучала музыке Лёлю и Володю.

Так прошло еще несколько лет. Дети росли. Родители, углубляясь каждый в свое дело, становились все опытнее в нем, рвались к новым знаниям, приобретали все большую известность в своих кругах, и все более и более отдалялись друг от друга и от детей.

Особенно заметно это произошло с Болеславом Павловичем.

Если в первое время после открытия новой больницы он сократил свои отлучки, то вскоре они участились вновь, и он каждый вечер уходил из дома. Или выезды на консультации, или с нужными визитами, а то и просто к знакомым соседям. Ездил он, как правило, один и, как поговаривали, время проводил довольно весело.

Мария Александровна, занятая днем уроками, вечерами сидела над тетрадями и после уже не в состоянии была уделять нужного внимания детям.

Все семейные заботы легли теперь на плечи Даши, которая, забыв о себе, безропотно несла эту огромную тяжесть.

К тете Даше так привыкли дети, что без нее не представляли себе и дома…

В августе 1889 года в доме произошло большое несчастье. Внезапно почти в один день заболели два ребенка – Володя и Нина. У них поднялась температура, появились боли в горле. Болеслав Павлович, осмотрев детей, поставил диагноз: дифтерия. Болезнь очень заразная. Как раз в это время вспыхнула в Костромской губернии эпидемия.

Была срочно переоборудована под «лазарет» маленькая комнатка, находившаяся рядом со столовой, раньше – буфетная, и больные дети помещены там. Заходить к ним Болеслав Павлович запретил всем членам семьи, прислал из больницы специальную сиделку, которая неотлучно находилась при детях и строго выполняла все его наставления.