Читать книгу Осень в Задонье. Повесть о земле и людях - Борис Екимов - Страница 2

В русской литературе есть такое испытанное понятие – «классик». Им сейчас разбрасываются направо и налево. Зайдешь в книжный магазин и оказываешься в окружении классиков: «классик современного детектива», «лучший роман классика постмодернизма», «знаменитое произведение классика любовного романа», «успешный роман современного классика»…

А вот Пушкина при жизни никто ни разу не назвал классиком. И Достоевского, и Чехова. И не потому, что критики были тогда злые и несправедливые. Просто люди были бережнее со словами и не торопились делать из человека памятник. Они понимали, что судьба писателя решается не только его современниками.

Как не всякий пожилой монах, к которому стекаются верующие и которого называют «старцем», становится подлинным старцем, так и не всякий увенчанный премиями модный писатель станет классиком.

Одна из таинственных закономерностей русской литературы состоит в том, что чаще всего в сонм классиков у нас входят те, у кого при жизни не было ни «раскрученности», ни «успешности», ни высоких рейтингов продаж (вспомним Афанасия Фета с его нераспроданными «Вечерними огнями»).

Все это имеет прямое отношение к судьбе Бориса Екимова, который вот уже почти полвека уединенно, тихо и сосредоточенно работает в Калаче-на-Дону.

Он пришел в русскую литературу в начале 1970-х годов и не из теплицы Литинститута. Позади было детство в Игарке, безотцовщина, армия, завод… Жизнь не была к нему ласкова. Но взялся он за перо не для того, чтобы живописать зло, и не для того, чтобы закрыться от него в придуманном мире. Он взялся рассказать о жизни так, чтобы люди почувствовали, увидели: и здесь, в этой тягости земного бытия, есть свет. И этот свет рядом.

Однажды в беседе со мной он сказал: «Всякая эпоха бывает тяжела, но жизнь не может остановиться на нашей очередной беде. Жизнь есть свет!»

В Москве многие впервые услышали о Екимове только в середине 1990-х, когда в «Новом мире» были опубликованы его повесть «Пиночет» и рассказ «Фетисыч». Пиночетом односельчане прозвали председателя колхоза, попытавшегося на краю пропасти удержать свое хозяйство. А Фетисычем за рассудительность и раннюю самостоятельность звали на хуторе девятилетнего Яшу. История о том, как умерла единственная на всю малокомплектную школу старушка-учительница и мальчонка отправился искать ей замену, – эта история пронзила тогда всех, кто ее прочитал.

Да, проза Екимова милосердна, но в ней нет ни следа поверхностного благочестия. Ничего елейного, сладкозвучного, ласкающего слух. Здесь жестокие столкновения, суровые обстоятельства, вся обыденность русской глубинки, бьющая наотмашь одних и тянущая на дно уныния других. Но здесь и ночная тишина, и звездное небо над степью, и прохлада после дневного жара, и те сотни и тысячи степных звуков и запахов, о которых, кажется, уже никто, кроме Екимова, не напишет.

Он выводит читателя к свету, по-отцовски крепко взяв его за руку. Не оплакивает своих героев, твердо веря в силу их духа, и эта вера незаметно, без публицистического нытья, передается нам: «Не надо плакать… Будем жить!»

Церковь у Екимова – это не место слез и жалоб, а маяк для моряков, попавших в жестокую бурю. Герои Екимова могли бы сказать вслед за Иваном Аксаковым, писавшим своей невесте: «Бог есть не только утешение, но сила на подвиг, труд, деятельность, на жизнь…»

Екимов предельно сдержан во всем, что связано с Церковью. На его страницах не мелькают священники, монахи, семинаристы, паломники… Рецептов духовной жизни здесь никто не выписывает. Никогда и нигде имя Христово не звучит у писателя всуе, а лишь очень редко в устах детей и стариков.

Для Екимова освещенный верой внутренний мир человека свят и неприкосновенен – как тот невидимый монастырь, который в повести «Осень в Задонье» открывается только детям. Эта деликатность писателя, его целомудрие и ненавязчивость возвращают читателю уже забытые нами благоговение и робость перед порогом храма Божьего.

Возможно, именно суровая сдержанность и принципиальная неелейность прозы Екимова так долго мешали православным издателям разглядеть этого писателя. Только в 2015 году у Екимова вышла первая книга в православном издательстве (сборник рассказов «Возвращение» в «Никее»).

После ухода Виктора Астафьева, Василия Белова, Валентина Распутина все чаще можно прочитать о Борисе Екимове: «последний деревенщик», «последний крестьянский писатель». Но точнее-то будет сказать: Екимов – один из последних христианских писателей советской литературы. («Один из последних» – это звучит, быть может, излишне печально, но как иначе сказать, если на всю Россию их осталось трое: Борис Екимов в Калаче-на-Дону, Виктор Потанин в Кургане и Виктор Лихоносов в Краснодаре.)

Как-то я спросил Бориса Петровича о том, что привело его в литературу. Обычно на этот вопрос писатели отвечают долго и глубокомысленно. А Екимов сказал: «Самое хорошее определение было у Есенина: Божья дудка…»

Божья дудка зовет не к славе, почестям и сытой жизни, но всегда к тому, чтобы взять свой крест.

Это и есть главная тема Бориса Екимова. «Возьми крест свой и следуй за Мною». И раскрывается эта тема не в назиданиях, не в декларациях героев, а в их поступках, в том, какой выбор они делают в искушениях, опасностях, а порой и на краю гибели.

Герои Бориса Екимова непрестанно слышат голос совести. И очевидно, поэтому они так одиноки в нынешней жизни.

И повесть с безмятежным, казалось бы, названием «Осень в Задонье» тоже об одиноком стоянии в правде. О мужестве честно жить и растить детей. О людях, гонимых обстоятельствами, бандитами, чиновниками, но не покидающих свою землю.

Одинок человек, но не бессилен. Вот пастух Алексей, застигнутый страшной грозой вместе со своим стадом, не теряется, не предается животному страху, а находит силы и слова для молитвы.

«…Гром гремел беспрерывно. Порою таким тяжким ударом, что земля ходуном ходила… Алексей понял, что нужно ждать и молиться. Словно овца покорная, лицом навстречу плывущим тучам, возле тех же овечек, мокрый, грязный, озябший, он опустился на колени, утонул ими, сплотившись с раскисшей землей.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас…

После первых же слов молитвы Алексею сделалось спокойней и легче. Потоки воды, его омывающей, удары грома и сполохи молний уже не тревожили, потому что он думал и молил Господа не о себе, но о старых да малых, о людях и прочей живой твари, которую нынче Господь испытует…»

Одинока в нашей современной словесности оказалась и сама екимовская повесть. Нечего поставить рядом с ней. Только саму жизнь.

Повесть была написана до событий на Украине, до нашествия беженцев в Европу, но тревожный гул приближающейся трагедии слышен у Екимова в каждой строчке. Даже дивные екимовские степные пейзажи (сравнить которые можно лишь с чеховскими в «Степи») пронизаны полынной горечью. Степь с ее незыблемым горизонтом и мятущаяся, рваная, будто взорванная изнутри, жизнь людей, которым остается уповать лишь на Небо…

Как пронзительны у Екимова образы детей и стариков! Причем не только русских, но и чеченских. После горьких событий девяностых годов судьба выбросила немало чеченцев на донские и приволжские земли. С отцовской нежностью и тонким пониманием национальной самобытности описана в повести дружба русского мальчика Тимоши и чеченской девочки Зухры. Эта дружба – как чуть слышный колокол над притихшей ночной степью. Внемлют ли ожесточившиеся взрослые этому звуку? Бог весть.

Дмитрий Шеваров