Читать книгу Осень в Задонье. Повесть о земле и людях - Борис Екимов - Страница 5

Тогда, год назад, тоже была осенняя ночь. Иван вечером загрузил свой фургон дынями прямо с бахчи и, выйдя на трассу, возле бензозаправки пристроился к каравану КамАЗов, которые везли арбузы да капусту. Пристроился и поехал, намереваясь поздним, но утром добраться до Подмосковья, в Балашиху – место освоенное, привычное. Но человек предполагает… Понесла их нелегкая на воронежскую трассу. Хотелось проскочить быстрее и легче.

Среди ночи на обычно закрытом милицейском посту колонну остановили. Шипованная тяжелая лента лежала поперек дороги.

Все понятно и ничего нового. Собрали положенную мзду, отправили деньги наперед, со старшим, и следом потянулись с документами к высокой, ярко освещенной будке. Дело обычное.

Но нынче все обернулось по-иному.

На просторный балкон двухэтажного дорожного поста вышел невысокий пузатенький мент, громко сказал: «Подаянок не берем. Обнаглели!» И начал рвать и бросать вниз бумажки, прямо шоферам на головы. Вначале не поняли, потом увидели, дошло: «Деньги рвет… Наши…» Милиционер сделал свое дело и ушел с балкона. Пополам разорванные купюры в ночном безветрии веером опустились на асфальт, лежали, ясно видимые в прожекторном свете. А рядом была тьма.

Шофера завздыхали, переминаясь с ноги на ногу. Подниматься с документами наверх теперь было бесполезно. А что делать?..

Разговаривали шепотом.

– Мало дали…

– Как всегда… Обычная такса.

– Это Сашка Золотой, – сказал кто-то. – Он всегда вдвое больше берет.

– Кто знал, Золотой он или Серебряный. Заглот.

Старший колонны, мужик пожилой, бывалый, приказал:

– Не бухтите. Пойду попытаю. Сколько надо…

И стал неторопливо подниматься по крутой железной лестнице к ярко освещенному кубу, откуда доносилась музыка, разговоры и женский смех. Видно, там гулеванили.

Потянул легкий ночной ветерок, и порванные деньги с шуршанием поползли от навеса на проезжую часть. Их стали поднимать:

– Можно склеить… Должны принять в банке. Заменят…

Подобрали все. Курили, ожидая старшего: с чем он вернется?..

А Иван ждать не стал. Одним разом навалилась тяжкая усталость, телесная и душевная, которая копилась все долгое лето: еще в марте он начал мимозы возить из Краснодара, потом пошло-поехало…

Теперь – сентябрь. И все одно и то же: кабина, дорога, базы, рынки, менты, барыги, тревога, недобрые ожидания, тоска по дому, жене, сыновьям, которых все лето, считай, не видел; и обещанной рыбалки они так и не дождались, а ведь мечтали: река ли, озеро, палатка, костер… Господи… И все из-за чего? Из-за этих денег, проклятых бумажек. А эта красномордая скотина вылезла, изодрала бумажки и выбросила. Не бумажки он рвал и выбрасывал, но человеческой жизни дни: Ивана, его сыновей, жены, отца, матери, братьев – всех одним разом.

Горечь и усталость навалились. Жить не хотелось. А впереди еще…

Одно лишь было спасенье: повернуться и уйти, уехать домой.

Так он и сделал: ни слова не говоря, пошагал к своей машине, которая стояла последней в караване КамАЗов, в ночной тьме. Дошел до нее, залез в кабину, завел, развернулся и поехал домой. Никто его не остановил.

К утру Иван был уже дома. Он оставил у подъезда машину, про дыни забыв, а в квартире, даже не раздеваясь, сразу лег на диван и заснул. Проспал он, с невеликими перерывами, почти двое суток. Проснулся в первый раз, разделся, помылся – и в постель. Потом еще раз встал среди ночи, чаю попил, чего-то поклевал, и опять на сон потянуло. Спал и спал.

Жена испугалась, пробовала его тормошить:

– Ты заболел? Что с тобой? Что случилось?

– Посплю, посплю… – бормотал он умоляюще. – Можно, я посплю.

Жена отступилась.

Проснулся окончательно Иван поздним утром, не сразу поняв, где он и что с ним, словно пришел в себя после тяжкой болезни ли, долгого забытья. Что-то там, далеко позади, черное, злое. А теперь – здоровое тело, ясная голова. За окном – белый день. Оконные шторы сдвинуты, но неплотно; солнечный широкий луч освещает комнату, радужными бликами упираясь в стену, в большой семейный портрет на ней. Это уже давняя семейная фотография Басакиных. Все вместе: отец, мать, три сына и дочь. Еще молодые. Отец в смоляных кудрях, а мама – вовсе красавица: большие глаза, корона уложенных кос, добрая улыбка. Старшие дети: Павел и Маша – чернявые, невеликие ростом. У Якова и вовсе юного Вани материнская стать: светлолицые, высокие. Как давно это было… Какие все молодые… Последняя фотография, когда все жили вместе. Теперь Маша далеко: прилепилась к своей Камчатке, не вытянешь оттуда. А Павел и вовсе то в Африке, то в Индии, летает и летает. А ведь вроде недавно… Но как давно!

Иван лежал и глядел на семейный портрет. Смотрел, и вздыхал, и тихо радовался: какие все милые и, слава Богу, живы-здоровы.

Понемногу, но мысли возвращались в день сегодняшний, и о вчерашнем начинало вспоминаться.

Тихо скрипнув, приотворилась дверь, и уморительно-серьезная, настороженная мордашка младшего, пятилетнего сына Тимоши просунулась в открытый проем.

Иван зажмурился, но поздно. Глазастый Тимофей его разоблачил:

– Не притворяйся. Ты проснулся. А я тебя караулю, потому что некому тебя караулить. Мама на работе, Вася в школе. Я даже на улицу не выхожу… – подробно объяснял он ситуацию. – Дед приезжал и уехал. На твоей машине. Оставил нам десять дынь. Сладкие. Бабушка скоро придет. Она вчера приходила, принесла пирожков, мы тебе оставили, с капустой. Ты спал. – Сын подошел ближе и, рассказ закончив, сказал: – Хватит притворяться, открывай глаза, вставай. Ты никуда теперь не уедешь, машины-то нет. Будешь со мной. – И с оглядкою, шепотом предложил: – Давай ловить вампиров. Они в подвале скрываются. Мы с Никитосом их вчера туда загнали.

– А может, мне сначала позавтракать? – спросил Иван, поднимаясь с постели и раздвигая шторы. – Вампиры – это серьезный противник. Давай умоемся, позавтракаем и тогда…

– Они могут вырваться из подвала и спрятаться на мусорке, в мульдах.

– Мы их и там достанем, – пообещал Иван.

Завтракать усаживались вдвоем. Закипал чайник, шкворчало в жаровне что-то пахучее. Машины и впрямь за окном не было; отец забрал ее и дыни куда-нибудь пристроил. Спасибо ему, хотя это тоже – в укор. За отцом не заржавеет. Но семь бед – один ответ. А сейчас можно не торопиться, спокойно позавтракать, с сыном поговорить. Это уже праздник.

На воле разгорался погожий осенний день. Окно кухни выходило на тихую улочку.

Жили на первом этаже обычного двухэтажного дома с тремя подъездами. Таких домов и поболее, на пять этажей, в поселке было немало. Целый район построили при советской власти. Он так и назывался – «Стройрайон». Городская окраина невеликого районного центра, с асфальтом, детскими садами, магазинами, школами и даже стадионом.

Но меж домами – крохотные палисадники да огородики, обнесенные всяким старьем; курятники, сараи с погребами; дощатые да железные гаражи; машины под окнами, у подъездов, в основном старье, порою годами стоят на спущенных колесах; переполненные мусорные мульды, горы хлама, разносимого ветром: полиэтиленовые пакеты, пластмассовые бутылки – картина скучная. Но слава Богу, кухонное окно глядело на тихую улочку с невеликими домиками, зарослями сирени да жасмина под окнами, огородами, садами – все это просторно, зелено. Ярко цветут у заборов белые, синие, алые, лазоревые хризантемы, желтые ноготки, доцветают петуньи да мальвы. Глядеть приятно.

Завтрак проходил под музыку телефонную. Трубку брал Тимофей, представлялся:

– Слушает Басакин Тима. – Сообщал новости: – Он проснулся, завтракает. Сил наберется, будем вампиров ловить.

Потом отцу передавал трубку.

Звонили друг за другом: жена, мать, отец, брат.

– Нормально, – отвечал им Иван. – Все нормально, ничего не болит. Расскажу.

Хотя что он мог рассказать? По нынешним временам дело обычное. Бывало и хуже: грабили, били, прокалывали колеса в чистом поле. А здесь – всего лишь ментовская жадность и дурь: мало дали. Тоже – обычное. И деваться некуда. Но словно переполнило чашу: горечь, усталость и что-то еще тоскливое, темное. Как об этом рассказывать даже родным людям? Поймут ли?

Понимали не очень. Приезжал отец, чтобы сообщить: «Дыни продает человек на трассе, у моста. Берут. Машину подгонит. Ты оклемался? – Пронзительный взгляд. – Отравился, может, чем? – Это уже, понятно, насмешка. – Прошло? Ну и слава Богу. – Телефонный звонок его подогнал. – Еду, уже еду… – Он поднялся с кряхтеньем, пожаловался: – Спину опять застудил. Едешь – вроде жарко. Откроешь окно – просифонит. Возраст, наверное…»

Это было правдой: шестьдесят лет, юбилей уже отметили старшему Басакину. Крепкий мужик, кряжистый, но голова седая, от кудрей на темени, считай, ничего не осталось, на лице резкие морщины, спина побаливает. Но он еще крепок, с утра до ночи в работе: самый опытный землемер в округе, его дело не только разбивка, межевание, но и оформление документов, прав на землю – ремесло нынче очень нужное для всех: от стариков, которые свои шесть соток узаконить хотят, до солидных фирм и хозяев. Сидеть не дают. «Ну, еду, сказал, еду, уже в дороге…»

С тем он и отбыл, похлопав сына по плечу:

– Ладно, отдыхай, – и внуку приказав: – А ты отца корми да охраняй.

– От вампиров? – спросил Тимка. – Они позасели вокруг.

– Это уж точно… – рассмеялся старый Басакин. – Засели, не выкуришь.

С тем и уехал.

В пору обеденную прибыли мать и жена. По обычаю бабьему, они охали да ахали, сваливая все на болезнь: «К врачу надо сходить, провериться…»

Окончательный диагноз поставил к вечеру подъехавший брат. Оглядев Ивана, он сказал:

– Вроде живой… А для полного здоровья надо попариться и пивка попить. Я маму просил баню топить. На пивзавод в городе заскочил. Свежайшего нацедил. Поставил в холодильник. И рыбка есть. Так что бери машину и вези всех ко мне. Ребятню возьми. Тимошка париться любит. И вы, бабоньки… А как же! – щекотнул он невестку. – Ваньку попаришь. А он – тебя! Ну, я поехал свою родимую забирать. Догоняйте!

Яков жил на окраине поселка в своем, не больно великом флигеле с подворьем, на котором умещалось все: высокий просторный склад, куда завозилась мука, сахар, крупы и все прочее, чем торговал он; тоже немалый гараж; а еще – сад, огород, теплица, сетчатый вольер для охотничьей собаки и, конечно, баня – хозяина радость и гордость. Баня была настоящая: бревенчатая, с каменкой, полками, мойкой, раздевалкой и даже невеликой верандой, чтобы летом чаек попивать, отдыхая.

Стоял теплый сентябрь, и потому немалый собор хозяев и гостей не в доме толокся, а растекся по всему подворью: женщинам – огород да цветы; детворе – их любимица охотничья собака Рада, хомячки, которых разводила дочка; мужикам, конечно же, – баня, первый пар, когда сухие полки и стены пышут жаром, и белые клубы от каменки бьют в потолок.

Они были похожи, два родных брата. Тем более что разница в возрасте невеликая. Но в детских и школьных временах она казалась огромной: на целых четыре класса. Яков для брата младшего всегда был надежным покровителем, наставником и доброй защитой. Так было с малых лет, так и теперь оставалось. И потому Иван безо всякой утайки рассказал то немногое, что было, и то, что казалось и что болело.

Старший брат его выслушал, посочувствовал, невольно свое вспоминая.

– Это мы знаем… – вздохнул он. – Устал, допекли, не железный. Такая жизнь пошла. Куда нам деваться? Семья, дети… Их не скинешь с руки. Терпи, казак. – И, смягчая, с усмешкой: – Может, наши придут. Но «на може – плохая надежа». А сейчас я тебя подлечу, – пообещал он, помахивая веником. – Выгоним хворь.

На том вроде и поставили точку. Виделись нечасто, было о чем поговорить, кроме горького, которому не поможешь.

Но, между прочим, старший брат сообщил:

– Саня Маслак уезжает. Палатку и все хозяйство будет продавать. Место хорошее. Клиентура своя, постоянная. Не хочешь в соседи?

Иван, не раздумывая, отрицательно головой помотал.

– Заелись… Дальнобойщики, – посмеялся Яков. – Не думаете о людях. Кто их будет кормить? – Сам он занимался торговлей уже десять лет и даже больше.

Парились, выходили отдыхать на веранду, приучали к парной малого Тимошку, который отчаянно лез на верхний полок, ни жару, ни веника не боясь, в отличие от брата старшего.

Отдыхали и снова париться шли, дожидались отца, который обещал подъехать, лениво отбрехивались от жен, которые торопили их.

Наконец мужики всласть набанились и, устроившись на веранде, неспешно потягивали пиво, подсмеиваясь над женщинами, которые визжали да верещали в парной.

Отец приехал поздно, когда уже все вместе заканчивали ужин, чаевничали. Старый Басакин наскоро обмылся, сел за стол. Жена его укорила:

– Ждем тебя, ждем. Так долго…

– Работа… Делим, переделиваем, никак не поделим. А у вас тут чего? – внимательно поглядел он на младшего сына.

– Попарились, – ответил тот. – Все в порядке. Он и впрямь был в полном порядке: отоспался, отмылся, молодой еще, крепкий.

– А дальше? – допрашивал отец.

– Пивка попили, – с усмешкой, все понимая, вступился за брата Яков.

Они были похожи: ростом, статью, русые, сероглазые.

– Молодцы, – со вздохом одобрил отец, глядя на сыновей своих, взрослых уже, на голову выше его, приглядных, слава Богу, здоровых, живущих своими семьями и своим умом.

Ума им, конечно, достало, дураками не назовешь, и не лодыри, а вот жизненной хватки пора бы поднабраться поболее. Хватки и жесткости, без которых в нынешнее время прожить трудно.

Нет, не только ликом и статью не в отца сыновья удались. Это видно было с молодых еще лет.

«Маманя родная… – говорил он, бывало, в сердцах, когда сыновья не могли справиться с каким-нибудь делом и пасовали. – Мамочка Рая…»

Вот и сейчас, по всему видать, та же песня: сидит сынок, ждет отцова сочувствия ли, решенья. Ведь давно не мальчик: дом, жена, дети… А все тот же: «Мамочка Рая…»

К притихшему застолью взрослых очень кстати подбежал малый Тимошка.

– Мы что, забыли? – спросил он у деда в упор. – Мы совсем забыли ехать на наше поместье? Рыбу ловить, грибы собирать. Лето прошло. Сентябрь, октябрь, ноябрь, – старательно выговаривал он и уверенно закончил: – Декабрь – это уже зима, дедушка… А ведь ты обещал. И папа обещал. Мы ждем, ждем… – Голосок его дрогнул.

Дрогнуло и сердце деда. Он притянул к себе внука – теплого воробышка – и сказал:

– Раз обещали, значит, надо ехать. На поместье… Вот и поедете завтра с папой, пока погода хорошая. Пару дней поживете. Подумаете. – Это уже твердый сыну наказ. – Загляните в станицу, Федору скажите, что мы на выходной подъедем. Давно не виделись. Аникею-крестнику привет везите. А мы подъедем, – глянул он на жену. – А то и впрямь лето кончится, и поместье наше, – засмеялся он, – совсем захиреет без хозяйского догляда. И вся родня нас позабудет. С Троицы не видались. Это непорядок.

– Мы сделаем порядок! – радостно пообещал внук.

На том разговор и кончился. Так всегда велось у Басакиных: последнее слово за отцом.

Конечно, потом, в каждой семье, что-то договаривали. Старшие Басакины, как все пожилые люди, ко сну готовились долго и засыпали не вдруг, перебирая день прошедший, его заботы. Тем более нынешний и вчерашний, тревожные.

За столом высказать сыну старый Басакин ничего не успел. А ведь накопилось.

Пришлось жене изливать душу:

– Взрослые мужики, а ума нет. Обиделся он, видите ли… Гаишник плохой попался. Вроде они бывают хорошие. Кому чего доказал? Бзыкнул, уехал.

– Как ты не поймешь? – заступилась жена. – Он за лето устал. С весны из кабины не вылазит. И эта милиция, бесстыжая…

– Если в такие годы уставать, что дальше будет? Я почему не устал? А мне ведь приходится порой и хуже. Гораздо хуже! – не выдержав, он возвысил голос, но тут же смолк, сберегая покой жены. И самого себя тоже. Всякое случалось в новой непривычной жизни. Недаром ведь – седина, морщины, хвори. Даже рубец на сердце, о котором знал только он.