Читать книгу Земля осени - Борис Колымагин - Страница 7

Нервы едва щекочут паркета

не сквозняка

мягкая линия онкоцентра

рассвета

можно

на краешке глаза подвигать предметы

и не заметить шагов

упрямой бессонницы

явного продолженья

вчерашнего.

Из нечувствия

ибо окаменело сердце моё

и не радеет о спасении душа:

сохрани в ограде Церкви Твоей

от помышлений суетных

отврати

и —

долгое бабушек пенье

записочки

поминальные

за десять

и за пятьдесят

со-средо

точива

медо

молитва

душу питает.

Сегодня во мне совершалось движенье

похожее на вдевание

нитки в иголку

с непременным промахиванием:

не туда

и опять возвращенье

пока не

прошел в игольное ушко

и поспешил к вечерне.

Русский север олень охоты

Разбивает прозрачный лед

Я оставил свои заботы

И скрылся за поворот

Уплывают белые горы,

Слева, справа барашки волн

Я оставил земли проговоры

И направил в струю челн

Конь и пешка, и мат в два хода

Варианты игры земной

Я оставил безумье рода

И нырнул за синевой

Но за краешком неба, в сказке

Меня встретили неба маски.

И люди словно деревья

на остановке

без всякого

бого-

подобья

паденья

парус

и тот вдали —

веселый такой отшельник

Охотники на машине поколесили

пык-мык – обгоняют ребята

                                      с корзинками или

облака – не спеша – в свой черед.

Хорошо здесь, в ельнике,

прогуливаться взад – вперед

по мхам глубоким: пОхрусты и постУки,

«с легкой печалью», заламывая руки.

Но за этим пейзажем

не возникает души пространство:

ни трудов новых, ни преодолений,

ни любви даже,

а так – постоянство

усилий на выживание:

посадил, уехал,

легкое недомогание,

слег – пепел.

Затухает традиция, определилась

               жизнь и заключилась в рамки:

и не понесутся под горку санки.

«Пройтить – пойдем», —

повстречался, наверно, леший

                                                  с ружьем

и растворился в отчетливом,

фотореальном пейзаже,

и даже… чего, собственно, даже?

Чистый Понедельник

ты меня прости —

возьму веник

подмести

На кухне вымыта посуда,

и, подметая пол покуда,

я слышал как внесли сосуд:

благоухающее миро.

А небо было сиро-сиро.

Мария – слышалось – зовут.

Она у ног Его сидела,

ловила слово и глядела,

и миро в волосах ее.

Провалы быта. Бытие.

Душа готова, как Мария.

Ах, эти помыслы благие.

Но я, как Марфа. Боже мой!

Не завлеки меня гордыня.

Не упрекну. И сам отныне

не в суете, но с суетой.

«Путь, который выбрал, —

совершился», —

так сказал – и в яму провалился:

в темную, пуховую кровать.

В тупике, в заторе молишь Бога:

«Помоги!» И вот тебе – дорога,

глина, грязь, но надобно шагать

напрямки в какие-то канавы

под какой-то близкий и лукавый

смех.

Давно уже страсти промчались

                                          мордасти:

старушка к трамваю с клюкой

                                          от напасти

к трамваю и сумочка полная – сеть,

продукты, и пуговки, пуговки – медь

в кармане пришпиленном. Вос-

поминанья.

Заполненный шкаф. Пыль мирозданья,

трясение чашек, шорох речей.

Отверзи ми двери

                   связкой ключей.

Тело согбенное, но горяча

ярово воску в небе свеча.

Пере-вопля перевода

много всякого народа

пробегает в уходящем

и совсем не настоящем

бритва ровненько прошла

и осталась буква «А»

где-то за.

Просто «Я»

со знаком вопроса.