Читать книгу «Я напишу еще одну строку…» Избранное - Борис Марковский - Страница 5

День прожит без труда и без труда забыт,

как будто в мерзлый гроб последний гвоздь забит,

как будто осень, выходя из просек,

у голых веток подаянья просит.

Как мертвый стих, написанный вчерне,

он требует любви, которой нет во мне.

Лишь на столе свеча всю ночь горит.

День прожит без труда и без труда забыт.

Лишь в небе за окном колючая звезда

безмолвствует в ночи. День прожит без труда

и без труда забыт… Забудь и ты, дружок,

навязчивый мотив, пастушеский рожок,

далекий тихий свет, колеблемый в ночи,

колючую звезду и тусклый свет свечи.

А. Цыбулевский

Разве ты – настоящий писатель?

Что молчишь, иль язык проглотил,

незадачливых слов бормотатель,

заклинатель змеиных чернил?

Все дудишь в деревянную дудку…

Брызги слов. Но не видно ни зги, —

разве можно доверить рассудку

этот крик сквозь туман: «А-музги!»

Уже во тьме не различаю лиц.

Причуды памяти… Воскресный вечер.

Всё, как в тумане – чашки на столе,

и толпы любознательных прохожих,

спешащие в кино и из кино.

Глаза друзей повернутые внутрь.

Мне некуда спешить. Неяркий свет

чуть освещает мертвое пространство,

где, прислонившись к телефонной будке,

стою, прислушиваясь к голосам,

и ничего не жду – ни от себя,

ни от других…

Снова снег заслонил тишину,

и сугробы растут, как грибы.

Стоит кресло придвинуть к окну —

и уже не уйти от судьбы.

Он идет, как безумный кентавр,

по заснеженным мертвым холмам;

вот он входит в соседний квартал,

подступая к замерзшим домам.

И в его неподвижных зрачках

я не вижу уже ничего

кроме страха господнего… страх…

Только страх за себя самого.

Мне больше не нужны слова,

они мне сердце рвут на части…

Договорились – в два.

Пришла в три с четвертью…

О счастье

уже давно не думаю, мне жизнь

наскучила, как фильм бездарный.

«Держись, – шепчу себе, – держись…

за тонкий листик календарный!»

Что за постыдная морока —

торчать весь день в пыли гардин?

Отсюда путь один – в Марокко

или – в растлительный Берлин.

Гора невымытой посуды,

на дне бокала – кубик льда…

Не умереть бы от простуды

или – от боли и стыда.

Не поможет ни райское пение,

ни курортное грязелечение,

ни тоскливое столоверчение,

всё уже не имеет значения —

вещуны, колдуны, хироманты,

раз в неделю – тибетские мантры,

Кашпировский, Мессия, Майтрейя…

Лишь в Евангелии от Матфея,

как подсказка – шестнадцатый стих:

«по плодам их узнАете их».

«Не пишешь, не пишешь, не пишешь…»

О чем же тебе написать?..

О том ли, что ветер над крышей

листву заставляет летать?

О том ли, как мне одиноко

в неприбранном доме-тюрьме?..

Ты помнишь, у раннего Блока,

а может быть, у Малларме?

Всё та же, всё та же морока,

вселенская хворь или хмарь —

кромешная музыка Блока,

аптека, брусчатка, фонарь…

Подарил колечко —

больше ничего…

Спит под снегом речка

в ночь под Рождество.

В печке Угли тлеют,

за окошком снег…

Он один согреет,

он один – для всех.

Снегопад, снегопад…

Над прохожими, над домами,

будто кто-то, невидимый нами,

красит в белое крыши и сад.

Кто просыпал на нас конфетти?

Осторожнее, не спугните

этот снег, что сошел, как наитие

лишь затем, чтобы снова уйти.

Это – в розовом шарфе февраль

на своем суматошном концерте,

где звучит одинокий рояль,

говорит о любви и о смерти.