Читать книгу Наследники Рима. Все романы цикла «Божественный мир» в новом и полном издании - Борис Толчинский - Страница 13

148-й Год Химеры (1785),

день 15 октября, Темисия, Княжеский квартал, дворец Юстинов

– Ваша светлость, вы меня слышите? Ваша светлость, откройте глаза… Я вижу, что вы живы, ваша светлость. Ну же, доблестный герцог!..

Голос княгини Софии, ласковый, словно шёлк или атлас, проникал в сознание. То ли от этого голоса, то ли милостью богов, покровительствующих этой удивительной стране, то ли по иной, пока неведомой герцогу причине, по его суровому, закалённому жизнью телу разливалось приятное тепло. Он ощущал некое упоительное состояние лёгкой безмятежности, слабой усталости, когда не то что бы нет сил подняться, нет, силы есть, но нет ни малейшего желания вставать, действовать, кому-то что-то доказывать, кого-то от чего-то защищать и защищаться самому. Он чувствовал собственную беззащитность, он понимал слабость, постыдную для воина немочь, и слабость эта была подобна блаженству… Голос из глубин утомлённой души шептал ему, вторя словам Софии Юстины: «Ты жив. Жив… Ты среди друзей. Будь они врагами, они бы убили тебя. Они друзья. Твои истинные друзья. Потому что они тебя спасли, когда ты мог умереть».

Крун открыл глаза – и действительно увидел перед собой лицо Софии. Прекрасное и светлое, невероятно притягательное в этот миг, оно выглядело бледным, осунувшимся, печальным и серьезным, а на лице блистали глаза – пытливые, тревожные и чуть весёлые… София улыбалась, и нечто внутри Круна помимо его воли ответило улыбкой на её улыбку; неважно, что улыбка больного получилась гримасой, – эта проницательная женщина, много более проницательная и чуткая, чем даже мог себе представить герцог, поняла его. Она задорно подмигнула ему и сказала по-галльски:

– Вы ожидали увидеть Вотана с эйнхериями, не правда ли, ваша светлость? Увы! Здесь не Асгард, а всего лишь Амория, и я не валькирия, а земная женщина, и вы не в Вальхалле…

– А в вашем фамильном дворце в Миклагарде, – закончил за неё герцог. – Я уже понял. Зря вы так насчет Вотана… и всего остального. Не Вотан спас мне жизнь, а вы спасли!

– Жизнь спасли вам эти люди, – скромно потупив взор, молвила княгиня.

Она сидела на богатой софе у изголовья; за спиной её Крун увидел четверых человек, троих мужчин и одну женщину. Эти люди были облачены в длинные белоснежные одежды. Двое мужчин показались Круну аморийцами, а вот женщина и четвёртый мужчина сильно смахивали на жителей экзотического Востока, индийцев или сиамов. Все четверо стояли в почтительном отдалении от ложа.

– Это лучшие врачи нашего государства, – добавила София, – вернее, они лучшие по вашей болезни.

Она обернулась к врачам и сказала им несколько слов на латыни. По мере того как она говорила, бледные и сосредоточенные, если не сказать испуганные, лица этих людей прояснялись, а когда княгиня София умолкла, мужчина-индиец и женщина пали на колени и облобызали ей руки; в глазах их Крун приметил слезы счастья. Лёгким кивком головы она отпустила врачей, и они, не уставая кланяться, удалились прочь из её кабинета.

– Нынче у них счастливый день, – с улыбкой произнесла София по-аморийски. – Благодаря вам, герцог, эта рабыня-врач получит свободу, другой раб получит свободу тоже, когда я выкуплю его у Академии прикладных наук, ну а остальные двое… они сегодня стали несколько богаче своих менее удачливых коллег.

«Пожалуй, я не стану говорить тебе, что эти слуги Асклепия позавидовали бы нищим, если бы ты умер», – ещё подумала она.

«Всесильна! – пронеслась в голове Круна трепетная мысль. – Она поистине всесильна, эта женщина! Она вольна вознести или унизить, спасти или погубить; я был всецело в её власти – и она устроила так, чтобы эти люди меня спасли, хотя могла устроить так, чтоб погубили!»

Здесь он вспомнил все события, предшествовавшие удару: вспомнил неожиданное приглашение княгини, вспомнил их разговор, чуть ли не дословно, вспомнил альбом со страшными фотографиями и, наконец, вспомнил тяжкое обвинение, которое эта могущественная женщина обрушила на его единственного сына… И вспомнил то, как собирался с нею поступить, пока неистовая, сверхъестественная боль не ворвалась в его сознание, пока воля его, могучая и несокрушимая, как скала, не проиграла битву этой вероломной боли и пока она, боль, взломав все преграды, не столкнула герцога в бездну предательского небытия. Он вспомнил всё это, и скорбный стон сорвался с его уст.

– Мне не нужна жизнь такой ценой, княгиня.

Ее мягкая ладонь легла на его широкий лоб, а пронизывающий взгляд заставил смотреть в глаза.

– Ваша светлость, – раздельно проговорила София, – вы больше себе не принадлежите. Вы прежний умерли сегодня; того, кому жизнь не нужна, я бы спасать не стала.

Услыхав такие слова, Крун попытался вскочить с пленяющего его тело ложа – однако резкое движение взорвало мир упоительного покоя, и ужасная боль проснулась. Застонав, герцог свалился обратно на ложе.

– Проклятие, – пробормотал он. – Готов в это поверить! Я прежний умер – а этот, с моим телом, теперь уж вам принадлежит!

– Не говорите глупостей. Я имела в виду совсем другое. Крун Слабый Человек скончался – остался Крун Правитель, Крун Господин Своих Чувств, Великий Крун – Нарбоннский Фортунат! Вот что хотела я сказать о Круне, который нынче спасся!

– Зачем вы сохранили мою жизнь? Чтобы отнять у меня сына?

София пожала плечами.

– Я готова повторить свою княжескую клятву. Ни волосок не упадёт с головы принца Варга иначе как по воле герцога Нарбоннского, отца его и господина.

– Так вы желаете, чтобы я сразил сына собственным клинком? О, женщина, достойная страны, где родилась и правит!

– А если сын сам предал вас? А если дьявола пустил он в душу? А если принц, ваш сын и подданный, своею собственной рукой вам, отцу и господину, с коварством Сатаны вонзил в спину кинжал, когда того не ждали вы?! Так что же – вы и теперь рискнете жизнью, чтоб отстоять его? Похоже, вы не видите, как дело далеко зашло и как оно серьезно!

– Мой сын… У вас ведь тоже сын есть, это правда?

– Их даже два у меня, Палладий и Платон.

– А у меня один! Мой сын, наследник мой, мой Варг! Его я воспитал себе на смену… Его люблю я больше жизни!

– И даже больше любите, чем родину свою?

Сдавленный хрип, в котором отразились боль, тоска и отчаяние, раздался, поразив Софию. «Ты ошиблась, София Юстина, – сказала она себе. – Ты недооценила, сколь драгоценен Варг для герцога. Если ты заставишь его выбирать между сыном и долгом правителя, этот выбор может убить несчастного отца прежде срока. К счастью, у тебя есть третий вариант, который должен устроить всех»

– Простите, герцог, – молвила она, – я не должна была вам это говорить. Сейчас я думаю о том, что сделала б сама на вашем месте. О да… Какое благо для меня, что сыновья мои пока не миновали чудесный возраст детства! И у меня есть время подготовить их к взрослой жизни, а также воспитать в них преданность идее, которой я служу, и мне как матери, как к старшей, по возрасту и по уму, которой им надлежит повиноваться. Но, – в голосе её зазвучали металлические нотки, столь изумлявшие Круна, – но если б мои дети были старше и в самомнении своём возвысились настолько, что дерзко и коварно бросили мне вызов, о, я уверяю вас, мне бы достало сил указать им на место! Какие же будем мы родители, когда позволим неразумным чадам творить недоброе в расчете, что мы, отцы и матери, всё равно прикроем их от кары?

«Ей сил достанет, это точно, – с содроганием подумал Крун. – А что же я? Она ведь дело говорит! Негоже сыновьям против отцов сражаться, особливо из-за спины! Так что же я? Я ль буду женщины слабее духом? Нет, никогда. Варг натворил – ему и отвечать! Но пусть она сперва докажет, что это он, мой сын, освободил проклятых аморейских колдунов»

– Вы показывали мне отпечатки пальцев и говорили, будто они принадлежат моему сыну. Откуда вы можете это знать?

– Достаточно сравнить эти отпечатки с прежними образцами.

– Какими прежними? – удивился герцог.

– Поверьте, ваша светлость, – усмехнулась княгиня, – в картотеке имперского правительства имеется информация на каждого федерата и членов его семьи. Не спрашивайте, как там оказались образцы отпечатков Варга, – я вам не скажу. Они там есть. И ваши отпечатки, и Кримхильды… Достаточно сравнить, только и всего.

– И вы сравнили?

– Не я, но по моему приказу. Увы, мой благородный герцог, это сделал Варг.

– А вы уверены, что вас не подставляют? Кто знает, может, это ваши враги желают, чтоб вы подумали на Варга?

«Интересная мысль, – отметила София. – Уверена ли я, что дядя Марцеллин не лгал мне? Как можно в чем-то быть уверенной, говоря о дяде! И всё же он не лгал. На цепях отпечатки Варга, его друга и злополучного Андрона Интелика. Как сделать, чтоб поверил герцог? О, знаю, как»

– Ваша светлость, – сказала она, – есть превосходный способ разобраться в этом деле раз и навсегда.

– Какой же?

– Услышать признание самого обвиняемого.

– Варга?!

– Именно. Напишите ему приказ явиться сюда, во дворец князей Юстинов. Он явится и нам ответит.

Герцог нахмурился.

– Он будет отпираться, – после томительной паузы и явно нехотя проговорил Крун.

– Вот как, отпираться? Не скажет правду даже вам, отцу?

«Тяжко тебе, я понимаю, – подумала София Юстина. – Тяжко сознавать, что сын потерян для тебя, что больше никогда с тобой не будет откровенен он и что дела свои устраивать он станет за твоей спиной, тебе наперекор! И всё же ты обязан это сознавать»

– Он будет отпираться, – почти простонал Крун. – И, дьявол побери меня, он будет молодец! Мой сын не столь наивен, чтобы признаваться вам!

– Итак, вы пишете приказ?

Поразмыслив некоторое время, Крун согласился с предложением Софии и написал сыну короткое послание с требованием немедленно явиться во дворец Юстинов. София вызвала курьера и наказала ему во что бы то ни стало и как можно скорее отыскать нарбоннского наследника; затем курьер ушёл с посланием для Варга. Молодая княгиня и её гость снова остались в обществе друг друга; София решила, что состояние тревожного ожидания, в котором пребывал Крун, благоприятствует другому, не менее важному для неё и для него, разговору. Начав издалека, она незаметно подвела герцога к вопросу:

– Вам известно, ваша светлость, отчего с вами случился удар?

Крун посмотрел на неё пристальным взглядом и ответил:

– Я был взбешён из-за сына и не справился с…

– Это не есть истинная причина, – безжалостно прервала его София. – Нет смысла укрываться за словами, нет смысла лгать, особенно бессмысленно и вредно лгать вашему верному другу. Вы убедились, я надеюсь, что я вам верный друг?

Герцог медленно кивнул и, видимо, приняв для себя какое-то важное решение, сказал:

– Я воин. А воин не боится смерти. И боли воин не боится. Меня одно интересует: сколько мне осталось?

«Он настоящий мужчина, – с восхищением подумала София. – Он знает о своей болезни. Конечно, знает! И давно. Он терпит боль. Он хочет знать, когда боги призовут его к себе, – только затем, чтобы успеть устроить все дела. Поистине, великий человек!»

– Вы спрашиваете, сколько вам осталось… – ответила она. – Это зависит от вас.

– Как это?

– У вас язва желудка. Очень запущенная и оттого очень тяжёлая.

Крун побледнел; ставшие бескровными губы пробормотали какое-то проклятие. Взяв себя в руки, он спросил:

– Это вам лекари сказали?

– Да, врачи, и я им верю. Ещё они сказали мне, сколь долго вы страдаете болезнью и какие муки терпите в надежде превозмочь её.

– А-а, пустое!.. Насчет того, когда умру я, что они сказали?

Вложив в ответ свой весь свой незаурядный дар убеждать и покорять, всё страстное желание во что бы то ни стало спасти этого человека, София Юстина проговорила:

– Они сказали, что у вас есть шанс. Они берутся вас спасти. Они не смогут – так спасут другие! Да будет вам известно, герцог, язва лечится у нас! А если вылечить не удаётся, язву удаляют, иногда вместе с желудком. И без желудка можно жить, это не сердце. Они мне поклялись, что вы небезнадёжны!

– Сдаётся мне, – невесело усмехнулся герцог, – что за спасение мне дорогой ценой придется расплатиться! Иначе бы ваш голос не дрожал.

Едва удерживая слезы, княгиня София воскликнула:

– Неправда!.. Лечение вам ничего не будет стоить! Для вас куплю я лучших врачей; какое вообще значение имеют деньги, когда речь идет о вашей жизни? Или вы настолько горды, что предпочтёте умереть? Ну же, отвечайте!

– Я не это имел в виду, – сумрачно молвил Крун. – Я давно уж понял: вам денег для друзей не жалко: у вас слишком много первых и слишком мало вторых. Скажите мне прямо, что должен я отдать за свою жизнь? Жизнь сына? Его наследство? Мою корону? Государство?

– Ничего! – в волнении прошептала она. – Я ровным счетом ничего с вас не возьму; достаточно мне вашей жизни!

– Я не понимаю, – признался Крун. – Извольте объясниться: зачем вам моя жизнь?

– Да потому что я люблю вас и не желаю потерять!

– Что?!

– Поймите меня верно, ваша светлость…

– Какого дьявола!.. По-моему, я стар для вас. Или вы принадлежите к роду женщин, пресыщенных мужским вниманием, ищущих острых ощущений и недозволенных ласк? Должно быть, порочное влечение красавицы к старому варвару, изнурённому хворью…

– Замолчите! Вы или глупите, или переигрываете. Мужчина для утех не нужен мне. У меня есть муж… и есть любовник! Мне нужен друг, такой, как вы. Вам знакомо понятие «платоническая любовь»?

– Мы слишком разные, – качнул головой Крун, – чтобы я мог поверить в это.

– Крайности сходятся… Мне нужен друг с душою столь же чистой, как ваша галльская природа. Мне нужен друг, который бы дружил со мной не ради моих денег, моих связей, моего влияния, а ради меня самой! Разве я не человек? Кого вы видите во мне – только красивую женщину, только дочь Юстинов, только будущего первого министра Империи? Горе мне, если это так! Я человек, я женщина, у меня есть душа, а не только ум и тело! О, если б вы знали, какие мысли и желания обуревают меня в иные минуты! О, если б знали вы, как я устала казаться сильной, как жажду я любви и дружбы, простого уважения к себе… Уважения, а не почтения, преклонения и восхищения – вы чувствуете разницу?

Влажные глаза её, полные печали и тоски, избегали смотреть на Круна; она говорила странные слова, словно не к нему обращенные, а он видел её слезы, которые она тщетно пыталась сдержать… «Или эта женщина немыслимая лицедейка, или… или она глубоко несчастна!», – подумалось ему. Он в смущении молвил:

– А мне казалось, вы…

Она вонзила в него трепещущий взгляд, и он осекся.

– И что же вам казалось? Что я собою наслаждаюсь, да? Что власть меня влечёт, и я ничто без власти? О, знайте же: власть – это наркотик, это дурман, это вино; достаточно лишь раз испить из чаши власти – и ты хмельна навечно, до самой своей смерти! Вот так и я – испила раз и больше не могу остановиться. Но бывают мгновения, минуты, часы, дни… дни, когда я пробуждаюсь и мечтаю…

– Как нынче?

– Да. Да. А завтра… завтра или час спустя… всё начинается сначала: я пьянею. И нет врачей, чтобы вылечить подобных мне, – одна лишь смерть кладет конец страданиям! Смерть – или дружба, чистая, как снег в ваших горах.

Крун горестно покачал головой и сказал:

– Мне очень жаль, княгиня, если это так. Образ, который вы себе нарисовали, – это не я. Известно ль вам, скольких ваших соотечественников я поразил вот этой рукой? Скольких повесили и распяли на деревьях по моему приказу? Скольких подвергли лютым пыткам только потому, что мне, Круну Свирепому, понадобилось вызнать ваши тайны?

– Какое дело мне до них? То была война, и вы сражались. Но нынче мир, и вы…

– И я остался прежним Круном! Я слишком стар, княгиня, чтобы из волка превращаться в агнца. Будем честны друг с другом: не потому я поклонился императору, что ваши боги просветили меня. Нет, всё гораздо проще: вы затравили старого волка! Вы – то есть, Империя. И старый волк-вожак уразумел: лучше сдаться и спасти стаю, чем пасть вместе со всеми. Может быть, когда-нибудь…

Откровенность герцога, которую она неосознанно вызвала, ужаснула её. Внутренне София понимала, что Крун говорит правду – и она всей силой своей души возжелала убежать от этой немилосердной правды:

– Никогда, слышите, герцог, никогда Империя не оставит вас в покое! Свобода от Империи – это миф, это пустой соблазн, это козни дьявола! Настоящая свобода возможна лишь в союзе с нами, и горе всякому, кто этого не понимает!

– Вот ваша дружба, вот её цена, – с горечью вымолвил Крун. – «Или дружи со мной, или я тебя уничтожу».

София разрыдалась.

– Вы, старый дурак! Ничего-то вы не поняли.

– Я понял и хочу, чтобы вы поняли…

– Довольно! Замолчите! Я не желаю слушать бред больного! Довольно! Не разрушайте то немногое, что у нас осталось!

– Но вы же сами…

Внезапно он узрел улыбку на залитом слезами белоснежном лице княгини и услышал её смех; этот смех показался ему нервным и вымученным.

– Вы наивный человек, ваша светлость, – глотая слезы, промолвила София, – вы должны были бы сами понять, что мною движет! Я желаю стать первым министром Империи. А так как я заключила с вами мир, и этот мир добавил мне авторитета в нашем обществе, то вы нужны мне как живой гарант этого самого мира! Теперь понятно, зачем мне вас спасать от смерти?

«Вот оно что! Она права: я должен был сам догадаться. Ей не нужна моя дружба, ей не нужен я – ей нужен символ: герцог Нарбоннский на коленях у трона императора! А я, старый дурак, едва ей не поверил» Он подумал так, и ему вдруг стало горько, больно и одиноко, обида пронзила его сердце, и он понял, что не приемлет такую правду; он понял, что лучше было ей поверить, принять и пожать протянутую ею руку дружбы; он понял, что сам, как и она, нарисовал себе идеальный образ, который нужен был ему, дабы успокоить совесть… «Зачем мы говорим всё это, – пронеслось в его голове, – кому это теперь поможет?»

Он заглянул в её глаза – и увидел там злость и разочарование, которые смутили его. Он представил себе, чем могут обернуться для него злость и обида этой женщины – так он увидел имперские эскадры, стянутые к берегам его родины; услышал грохот орудий, бьющих с этих кораблей по его городам; увидел эти города в огне; услышал стоны и вопли умирающих своих подданных; увидел полчища легионеров, вышагивающих по его стране; услышал проклятия друзей, веривших ему; увидел этих друзей в цепях и рабских торквесах; наконец, услышал он торжественные звуки аморейского гимна и увидел, как взвивается над его дворцом в Нарбонне имперский стяг…

– Простите меня, – прошептал он, опустив глаза, чтобы София Юстина не смогла увидеть его страх, – и будьте снисходительны: я всего лишь варвар; высокие материи – не для меня!

Но она, конечно, поняла его.

– Не надо лукавить, – прошептала она в ответ, – это я едва не утонула в наивных мечтаниях. Как Гектор…

– А что Гектор? – удивился Крун.

– Гектор? Я сказала – «Гектор»?

– Да, вы так сказали: «утонула в наивных мечтаниях, как Гектор». Но я не думаю, что…

София прикусила губу.

– Неважно, ваша светлость. Гектор пал, так решили боги; у них, богов, свои резоны. Ахилл сказал:

«Нет и не будет меж львов и людей никакого союза;

Волки и агнцы не могут дружиться согласием сердца;

Вечно враждебны они и зломышленны друг против друга, —

Так и меж нас невозможна любовь; никаких договоров

Быть между нами не может, поколе один, распростертый,

Кровью своей не насытит свирепого бога Арея!»,

– сказал Пелид богоподобный и одолел властителя народов Приамида! А вскоре и Пелид отправился к богам, стрелой другого Приамида поражённый… Простите, герцог, я отвлеклась; не время вспоминать печальные поэмы Гомера. Дружба возможна только между равными: это так. Нас разделяет ваш страх, нас разделили боги; свои резоны у богов!

– Что вы сделаете теперь?

София пожала плечами.

– Ничего. А разве что-то изменилось? Вы нужны мне, а я нужна вам. Мы будем жить и наслаждаться жизнью, сколько сможем. Я спасу вас, как и обещала. Вы отправитесь в горы Киферона, на лучший в мире курорт. Там вас подлечат и, если это потребуется, сделают операцию, удалят язву. Все расходы будут оплачены из анонимных источников. Ни ваша, ни моя репутация ничуть не пострадает.

– Сколько времени уйдёт на это?

– Не знаю. Я не врач.

– А теперь лукавите вы, – заметил Крун. – Вы знаете: много! Сколько же? Полгода? Или год? Полтора? Два?

– Я не знаю. Но я верю в вас, вы сильный, быстро поправитесь.

Герцог вздохнул; над решением своим он не размышлял долго, скорее, он мучился, как сказать это решение Софии.

– Нет. Я поеду в Нарбонну.

– Вы умрёте там!

– Я и хочу умереть там, в своей Нарбонне, а не в вашем Киферополе, – со спокойной улыбкой отозвался Крун.

«Я так и знала, – с усталой обреченностью подумала София. – О, старый и упрямый варвар!»

– У меня нет времени, – негромко сказал он. – Я не имею права оставлять моих баронов надолго. Едва минуют празднества по случаю дня рождения вашего императора, я вернусь в Нарбонну. Дьявол меня побери, вам же не нужен свергнутый герцог!

«Бессмысленно, – подумала она, – бессмысленно его уговаривать. Он не изменит своего решения»

– Я отправлю врачей вместе с вами, – проговорила она. – На это вы согласны?

После минутного раздумья герцог согласился.

– Мы не стали друзьями, такими, какими вы видели нас, – сказал он, – но всё равно я благодарен вам. О, если бы не вы, не знаю, что бы стало со мной и с моей страной!

– Вас ждет ещё один подарок, – улыбнулась София, – вернее, целых три подарка. Во-первых, я отправлю вместе с вами не только врачей, но и геологов.

– А их зачем?

– Они найдут в Нарбоннии новое месторождение вольфрамовых руд. Очень богатое месторождение.

– Не могу поверить…

– Мы давно знали об этом месторождении. То, между прочим, была важная причина для заключения мира. Настало время открыть его официально.

– Какой-то мне с этого прок?

– О! А вы не догадываетесь?

– Империя великодушно позволит мне взимать с ваших магнатов арендную плату?

– Берите выше. Мы позволим вам продать концессию по имперской цене, а не по символическим ценам, установленным для федератов. Если правда всё, что докладывали прежние экспедиции об этом месторождении, вы получите за концессию порядка десяти тысяч империалов.

Округлившиеся серые глаза Круна в самом деле походили на сверкающий платиновый империал.

– Немыслимо! Я не ослышался? Вы сказали…

– Порядка десяти тысяч империалов, – утвердительно кивнула София Юстина. – А может быть, и все пятнадцать.

– Немыслимо… – повторил герцог. – И что я буду делать с таким неслыханным богатством?

– Как, вы отказываетесь? – со смехом спросила она. – Ну, ладно, воля ваша!

– Нет, нет! – воскликнул он, точно ребёнок, которого поманили красивой конфеткой. – Я согласен, конечно, согласен!

– Бедняга, – сказала София, – вы не знаете истинную цену богатствам своей земли. Вы дрожите над каждым оболом, в то время как одно лишь моё платье стоит раза в два дороже вашего месторождения!

– Что? Ваше платье? Это платье?!

– Не это. У меня есть платье, сотканное из перьев сирен. Вы, разумеется, знаете, что сирены – это загадочные существа, обитающие исключительно во влажных джунглях Сиренаики, самой южной нашей провинции. Истинный облик сирены неизвестен, поскольку люди, якобы видевшие сирен, не остаются в живых – считается, что сирены сводят их с ума своим пением. Перья сирен считаются у нас непревзойдённым украшением, символизируют высшую роскошь и знатность. Одно перо сирены стоит от ста до пятисот империалов. Перья собирают отважные охотники, готовые рискнуть жизнью ради прекрасной дамы… либо ради наживы. Ну так вот, герцог, десятки благородных патрисов, молодых красавцев, соревновались меж собой, стремясь завоевать моё сердце, – они спешили в Сиренаику за перьями сирен. Многие погибли, а остальным я отказала. Они были недостойны меня, все эти самонадеянные красавцы. Но из перьев, добытых воздыхателями, лучшие портные, вернее, сказать, художники, сшили для меня то платье. Я впервые надела его в день своего двадцатилетия. Оно облегает тело подобно второй коже, в точности повторяя все его изгибы, волнующие мужчин. О, если бы вы видели меня тогда! Я была подобна богине, я была одета – и в то же время совершенно обнажена! Многие мужчины, увидав меня в этом платье, сходили с ума, а их женщины бросались в истерику. С тех пор я ни разу его не надевала… оно превратилось в миф, а видевшие меня тогда – в свидетелей небывалого чуда. Хотите, я надену его для вас, герцог?

Крун, стараясь унять дрожь во всем теле, ответил:

– Не хочу… Это так несправедливо: повсюду в мире люди умирают с голода, а ваше платье, платье из птичьих пёрышек, платье, которое стоит дороже всего моего герцогства…

– Напротив, это справедливо, – с улыбкой возразила София. – Люди всё равно умрут, но, умирая, они будут знать, что где-то на свете есть женщина, которая, надев это чудесное платье, становится подобной богине!

В этот момент явился майордом и доложил о приходе принца Варга. Высокие мысли мгновенно улетучились из головы Круна; однако герцог Нарбоннский был спокоен: каким-то внутренним чутьём он понимал, что тревоги за Варга напрасны, что София ни при каких обстоятельствах не станет отдавать его единственного сына на растерзание «священному» суду, а это значит, ему и сыну, Круну и Варгу, предстоит пережить постыдное драматическое действо – сколько таких уже было и сколько ещё будет?

* * *

Его опасения или, вернее сказать, надежды, оправдались: Варг всё отрицал. Со спокойным достоинством, даже с лёгким пренебрежением он отбивал атаки Софии Юстины. Крун внимал их словесному поединку и думал, какого страшного, непреклонного, убеждённого в своей правоте врага Империи воспитал он в сыне – и как жестоко подшутила над ним, Круном, судьба: когда отец смирился с неизбежным, сын стал врагом отца и тем обрек себя на повторение отцовского пути. «Когда меня не станет, – думал герцог, – эта женщина или кто угодно на её месте растерзает мою маленькую страну хотя бы только для того, чтобы отомстить Варгу за спасение еретиков Ульпинов. Я должен жить! О, боги, все, которые меня слышат, к вам я обращаюсь: наставьте сына на мой путь, пока это ещё не поздно!»

– Княгиня, я вам отвечаю ради уважения к отцу, который почему-то позволяет вам пытать меня, словно преступника, – холодно говорил Варг.

– Сынок, скажи нам правду. Молю тебя, признайся! Клянусь, она нас не предаст! Она наш друг, наш добрый друг! Она мне это делом доказала.

София Юстина, несколько удивленная словами герцога, не сводила внимательного взора с его сына. Она хотела знать реакцию Варга. Огонь ненависти на мгновение вспыхнул в его глазах – и тут же угас, потушенный могучей волей. Принц рассмеялся и сказал:

– Вот как, она друг? А мне казалось, в этой стране у нас не может быть друзей – одни хозяева да покровители!

– Щенок! – в отчаянии воскликнул герцог и влепил сыну такую пощечину, от которой тот едва устоял на ногах; из носа Варга потекла кровь.

София увидела, как кисти рук принца сжались в кулаки.

– Прошу вас, герцог, ненадолго нас оставить, – молвила она. – Мне нужно с вашим сыном побеседовать наедине. Надеюсь, вы не против, принц?

– Давно мечтаю! – с вызовом отозвался тот.

Бледный, измождённый, с поникшей головой, безмолвно вышел Крун. «Turpe senex miles31», – подумала София, провожая его взглядом.

– Итак, мы, наконец, одни, – сказала она Варгу. – Нас здесь никто не слышит. Ответьте, принц, что в вас сильнее: любовь к отцу или ненависть ко мне?

– Любовь к отцу, помноженная на ненависть к врагам свободы, во мне сильнее ненависти к вам, – ответил молодой принц.

«Когда Крун умрёт, этот будет нам достойный противник», – подумала София.

– Когда-нибудь, – заметила она, – вы повторите путь отца. Но знайте: мои враги мне не позволят быть столь же милосердной во второй раз.

– Нет, не дождётесь! – усмехнулся Варг. – У богов переменчивый нрав. Кто знает, может статься, это вы, великая и неподражаемая София Юстина, в один прекрасный день будете молить меня о пощаде?

– Вы просто сумасшедший!

– Кто знает…

В надежде растворить замешательство в ответной атаке она сказала, с язвительной ухмылкой на устах:

– Вы зря старались, принц. Ульпины схвачены, вот так!

Варг поспешно отвел глаза, но было поздно: недоверие и досада, промелькнувшие в них, окончательно разоблачили его.

– А вы чего желали? – продолжала София. – Вероятно, вы ждали бури, которая сметёт меня! И чего добились? Вот я стою тут перед вами, сильная, как никогда прежде, и держу вашу жизнь в своих руках!

Она расхохоталась, нарочито вызывающе, как смеются победители над побежденными, желая побольнее уязвить их.

«Отец прав: в политике я всё ещё мальчишка, – с горечью думал Варг. – Я даже поспорил с Ромуальдом на жизнь, что у Софии нынче будут неприятности! Задёшево проспорил жизнь свою… О да, я должен ненавидеть не её, не эту женщину, которая зачаровала и перехитрила моего отца – нет, не её в отдельности! Я должен ненавидеть их всех, князей и делегатов, патрисов и плебеев, всех, кто поклоняется чудовищным богам. Перед лицом опасности они все заодно. Кто-то ведь помог этой Софии выплыть!»

Он вспомнил лицо Марка Ульпина, напоминающее физию крысы, и на ум пришли слова главного еретика Империи: «Мы поможем этому благородному юноше отстоять свою свободу». «Они бы, точно, помогли. Жаль Ульпинов. Они нашли в себе мужество восстать… и погибли. Но я не сдамся, не начав войны, а там будь что будет!»

София насмешливо глядела на него – но вот он снова встретился с нею взглядом. «Я тебя не боюсь», – говорил ей этот взгляд, взгляд безумца, слишком опасного, чтобы его не принимали всерьез. «Мне надлежит отринуть чувства и сурово покарать безумца, – подумала София. – Отец не сможет это сделать: он слишком любит сына!»

Затем она вспомнила все обещания, данные ею несчастному отцу, и другие обещания, выторгованные у неё князем Корнелием Марцеллином, – и осознала, что ей больше некуда отступать.

Она с усилием отвела взгляд и сказала:

– Вы даже не представляете себе, какой вы счастливчик, принц!

На этом их приватный разговор утратил всякий смысл; вернулся герцог Крун, с лицом, имевшем мертвенный оттенок из-за боли, пытавшей тело и душу. Мгновение София раздумывала, не сказать ли сыну о смертельной болезни отца, и решила, что говорить нельзя. «Этот безумный юноша любит своего отца не таким, каков отец есть, а таким, каков он был когда-то, – подумала она. – Нынче Варг будет только рад страданиям отца, ведь в представлении принца эти страдания есть неизбежная расплата за предательство свободы!»

Она почувствовала ужасную усталость, подобную той, которую испытывает всякая сильная натура после безуспешной схватки с превосходящими по силе обстоятельствами. Надеясь поскорее покончить с делами, София сказала, обращаясь к Круну:

– Существует единственный способ спасти вашего сына от смерти. Поверьте, этот способ придуман не мной. Принц Варг должен жениться.

Она не успела сказать, на ком должен жениться принц, ещё герцог Крун не успел переварить и оценить саму идею, как Варг подал свой решающий голос:

– Я согласен!

– Но почему? – вырвалось у Софии.

Ответом явилась полупрезрительная ухмылка, показавшаяся ей до крайности гнусной и вызывающей. «О, будь я дикая кошка, я бы просто расцарапала твою наглую физиономию, – пронеслось в мозгу молодой княгини. – Нет, не могу, ведь я – Юстина… Но я тебя угомоню, будь уверен, я тебе отомщу, мерзкий мальчишка! Никому не позволено насмехаться над Софией Юстиной, а тебе, жалкий раб своих низменных страстей, – в особенности!»

– Вам интересно знать, принц, кто ваша избранница?

Варг отрицательно покачал головой: ему было совершенно всё равно.

* * *

Следующий день, шестнадцатое октября, ушёл на приготовления. Семнадцатого октября женихи и невесты встретились друг с другом в сопровождении родственников.

А восемнадцатого октября жители Темисии получили возможность лицезреть новое удивительное зрелище. Не где-нибудь, а в столичном Пантеоне отпрыски архонта нарбоннских галлов сочетались законным браком с представителями сразу двух великокняжеских династий. София Юстина стала невесткой принцессы Кримхильды, а Корнелий Марцеллин стал тестем принца Варга. Как объявили народу, браки Виктора Лонгина с Кримхильдой и Доротеи Марцеллины с Варгом заключаются по причине глубокой любви, возникшей между этими особами, и из стремления союзом молодых укрепить вечный мир между Аморийской империей и Нарбоннской Галлией.

Причина и стремление показались народу очень достойными, народ возрадовался красочному и необычному зрелищу, лишь кое-кто из стариков-сенаторов немного побрюзжал на тему: «слишком много чести варварам», да некоторые не самые умные плебейские делегаты обрушились на Юстинов и Марцеллинов за их презрение к интересам трудового народа, каковой народ, по мнению этих делегатов, не имеет ни малейших шансов породниться с княжескими династиями.

А умные получили повод поразмыслить, с какой бы это стати София Юстина и Корнелий Марцеллин решились, во-первых, отдать своих родственников на заклание варварам и, во-вторых, всюду демонстрировать взаимную любезность, даже симпатию, словно и не противники они, как известно всем и каждому, а преданнейшие друзья и союзники.

Воистину, много диковинного и непонятного пришлось увидеть счастливому аморийскому народу на этой двойной свадьбе, а ещё больше скрывалось за кулисами.

Народ увидел великолепную Софию Юстину, облаченную в роскошное платье красного атласа, идущую под руку со своим невзрачным мужем Юнием Лонгином; она лучилась от счастья, раздаривая ослепительные улыбки, и могло показаться, что это она, а не Кримхильда, выходит замуж. Другая странность заключалась в отсутствии на брачной церемонии отца Софии, князя и сенатора Тита Юстина, из чего одни заключили, что первый министр втайне не одобряет затеи своей дочери, а вторые – что амбициозная дочь окончательно прибрала к рукам своего стареющего отца и сама воспретила ему являться в Пантеон, дабы он не бросал тень на её триумф.

Шутил, кокетничал с дамами и широко улыбался коллегам-сенаторам князь Корнелий Марцеллин; его жена Эстелла основное время проводила в обществе князя Марсия Милиссина, своего брата. Князь Корнелий оспаривал у племянницы роль самого счастливого человека этого дня и даже произнёс трогательную речь, из которой следовало, сколь тяжко и радостно ему устраивать брак своей любимой дочери с «достойным сыном достойного отца», как выразился сенатор по поводу Варга и Круна.

Вскоре София и Корнелий исчезли из поля общего внимания, чтобы затем явиться вновь. Сначала появилась княгиня София – она вела под руку деверя, Виктора Лонгина. Навстречу ей вышел герцог Крун с Кримхильдой. Молодые заняли положенные места перед Алтарём Аватаров, произнесли короткие молитвы, ответили на ритуальные вопросы понтифика – да, именно так, венчал их сам глава Святой Курии – и под конец старинной клятвой «Consortium omnis vitae»32 утвердили свой союз.

Следом вышли князь Корнелий с Доротеей и снова герцог Крун, но уже с Варгом. Церемония повторилась в точности; так принц, игравший роль верного сына и счастливого жениха, обрел себе законную половину.

После церемонии был праздник в самом богатом заведении аморийской столицы, в таверне «Нектар и амброзия». И снова звучали радостные речи, сверкали улыбки, лилось отборное вино… Самыми грустными на этом диковинном празднике жизни казались молодые; впрочем, последнее замечание не относилось к принцу Варгу, который щедро раздаривал искусственные улыбки, – таким необычным способом он укрывал своё презрение к напыщенному и фальшивому собранию.

Доротея Марцеллина, напротив, улыбалась мало; она испытывала жуткий страх перед варваром, чьей женой по воле любимого отца и господина согласилась стать.

Виктор Лонгин горевал над своею судьбой, и его можно было понять: каково-то ему, аристократу, рожденному и взращенному под благодатным южным солнцем и божественным оком Эфира, следовать в эту самую промозглую Галлию-Варварию… что там ждет его… любовь? удача? или смерть?

Из счастливой четвёрки лишь принцесса Кримхильда была печальна просто потому, что без памяти влюбилась в своего красавца мужа.

Следующим днем, девятнадцатого октября, семейный праздник сменился государственным: вся Империя отмечала семьдесят шестой день рождения Божественного императора. Согласно традиции, торжественный приём в Палатинском дворце состоялся во второй половине дня, а утром Виктор V прочитал тронную речь перед Большой Консисторией, общим собранием министров, сенаторов, членов Святой Курии, плебейских делегатов и архонтов двенадцати имперских провинций. Среди гостей присутствовали нарбоннские галлы. В речи, которую для августа написала София Юстина, отмечались последние достижения Богохранимой империи, говорилось о намерении Правительства Его Божественного Величества и впредь развивать дружбу с подвластными Империи народами, а также решительно искоренять всяческую ересь.

Выслушав речь Владыки Ойкумены и поприсутствовав на вечернем приёме девятнадцатого октября, Крун с детьми и свитой двадцатого октября отбыл из космополиса; вместе с ним, разумеется, уехали и Виктор Лонгин, и Доротея Марцеллина, и обещанные Софией Юстиной врачи с геологами, – те и другие, между прочим, были замаскированы под миссионеров, – и миссионеры настоящие, в чью задачу входило наставлять тёмный народ герцога Круна на путь Истинной Веры.

Ещё в Нарбоннскую Галлию разными путями устремились другие полезные в своём деле люди: шпионы, стяжатели, колонисты, да и просто искатели приключений. Некий бесплотный дух, обычно покровительствующий этой отважной братии, ошибался редко; нынче он нашептывал, что именно здесь, в Нарбоннской Галлии, намечается игра по-крупному.

Интерлюдия первая, в которой сенатор и его племянница подводят промежуточный итог своим интригам

148-й Год Химеры (1785),

22 октября, Темисия, дворец Большой Квиринал, Палаты Сфинкса33

– Дражайшая племянница, я испытал необыкновенную радость и гордость, когда узнал о решении Его Божественного Величества присвоить вам чин логофета и назначить вас новым министром колоний.

– Дражайший дядюшка, сегодня вы как никогда любезны. Да будет вам известно, я приняла упомянутую вами должность только из желания помочь моему отцу во внешних делах.

– В каковых вы справедливо считаетесь непревзойденным мастером, взять хотя бы ваш впечатляющий триумф в Нарбоннской Галлии.

– Ах, милый дядюшка, вы льстите мне!

– Нисколько, милая Софи.

– Вы, дядюшка, сама скромность: уж я-то знаю, что без вас…

– Ну, оставьте! Я всего-то воспользовался плодами вашей игры.

– Мы сыграли её вместе, любимый дядюшка.

– О, неужели я это слышу? Я счастлив! Вы наконец-то поняли: мы созданы друг для друга, милая Софи!

– Ради Творца и всех великих аватаров, дядюшка, – ужели вы не видите, как я краснею?

– Я вижу розовое совершенство – и пусть вам позавидует Венера!

– Ага, теперь вы, дядя, возжелали, чтобы ревнивая богиня ко мне воспылала враждой? Хм, это в вашем духе!

– Нисколько, моя радость. Как вам известно, я готов подставить грудь, дабы принять её удары на себя!

– Вот как, грудь? Я предпочла бы ваши ум и ваши связи, милый дядя.

– То есть?

– Порекомендуйте мне, кого назначить послом в Нарбонну.

– Клянусь эгидой Зевса! Вы это спрашиваете у меня?

– У вас, милейший дядя, именно у вас. И даже обещаю назначить послом человека, преданного вам. Я полагаю, вы сумеете найти такого, хоть это и очень трудно.

– О, вы меня смутили, огорошили, растрогали! Я, право, недостоин давать вам советы… Я не готов назвать конкретную кандидатуру.

– Ну, что ж, подумайте и назовите. А может, у вас уж есть посол, дражайший дядя?

– У меня – посол?

– А ваша дочь – чем не посол отца?

– Да что вы говорите! Дора – смиренный ангел, а не дипломат.

– Ну-ну, посмотрим! Хочу, чтобы вы знали: я буду наблюдать за Дорой, за своей кузиной, и если я замечу, что ангел оказался дипломатом…

– Помилуйте, дражайшая, но это невозможно! Такого превращения моей любимой Доротеи я не переживу!

– Я вас предупредила, дядя. Вас что-нибудь ещё интересует? Великодушно извините меня, но первый день на службе государства…

– Да-да, я понимаю, работы у вас много. Я хочу всего лишь уточнить насчёт Ульпинов.

– Говорите тише, дядя!

– А что, у этих стен есть уши?

– Причем здесь стены? Нас слышат боги!

– А если мы начнем шептаться – разве нас боги не услышат?

– Услышат, разумеется, но и простят: они поймут, как нам стыдно.

– Софи, вы просто прелесть! Значит, получилось?

– Увы и ах! Экраноплан с еретиками… он разбился. Случился страшный взрыв, и все погибли.

– Точно все?

– Все, абсолютно все. Двадцать три человека. Должно быть, боги решили призвать зловещих еретиков на свой небесный суд, не дожидаясь, когда последние прибудут в Обитель Обречённых.

– А почему в газетах нет?

– Завтра будет, на первых полосах.

– Значит, получилось. Неисповедимы пути богов!

– Вы самый милый негодяй из всех, кого я знаю, дядюшка. Я думаю, вам стоит помолиться аватарам об отпущении грехов.

– Не устаю молиться, дорогая. Как только выдаётся мне свободная минутка, так сразу и молюсь! И знаете, о чём? Чтобы узнать скорее, где настоящие еретики!

– И я молюсь о том же, дядя.

– А наши спецслужбы?

– Они ищут Ульпинов. Уже – по всей стране.

– Скверно, очень скверно, Софи, если ересиархам удастся – или уже удалось – бежать из Амории.

– Мы их везде достанем. Даже в Галлии – и особенно в Галлии!

– Неужели принц Варг окажется настолько безрассуден, что с ними вновь соединится?

– Не знаю, дядюшка, не знаю. Но если принц опять поддастся козням Аты, боюсь, с ним то же самое случится…

– Что с экранопланом?

– Да. Гнев богов, я полагаю, будет столь велик, что их священный огонь изничтожит всякого, кто возымеет глупость – или несчастье – оказаться вблизи еретиков.

– Дьявол!.. Но с ним же моя дочь!

– Об этом раньше надо было думать, дядя.

– Софи, прошу, молю вас, поклянитесь, что ничего не сделаете с ним… с ними… без моего участия!

– А вы, дражайший дядя, поклянитесь, что ничего не сотворите за моей спиной, о чём потом придется пожалеть!

– Вы страшная женщина, Софи. А я ведь просто так зашёл, поздравить с назначением и чином…

– Так вы клянётесь, дядя?

– Я клянусь! Тому порукой кровь Фортуната, что течёт в моих жилах!

– Хорошо. И я клянусь, поскольку в моих жилах крови Основателя ничуть не меньше, чем в ваших.

– И всё-таки мы с вами par nobile fratrum34, милая Софи.

– Дражайший дядюшка, прощайте. И заходите снова: беседы с вами поднимают настроение.

– Знаете, и мне. Правда, не сразу. Прощайте, дражайшая племянница, – и да хранят вас боги!

– И вас, дражайший дядюшка.