Читать книгу Миф о рациональном избирателе. Почему демократии выбирают плохую политику - Брайан Каплан - Страница 18

Когда закончилась «холодная война», я учился в колледже и до сих пор помню, как обсуждал сокращение военных расходов со студенткой, державшейся консервативных взглядов. Сама мысль об этом ее нервировала. Почему? Потому что она не представляла, как рыночная экономика сможет создать рабочие места для уволенных солдат. Она даже не проводила различия между краткосрочными и долгосрочными последствиями демобилизации; с ее точки зрения, увольнение 100 000 государственных работников было практически эквивалентно оставлению 100 000 человек без работы на всю жизнь. Ее позиция особенно удивительна, поскольку ее возражения точно так же применимы к расходам на государственные программы, против которых она выступала, будучи консерватором.

Если таким образом рассуждает высокообразованный человек, идеологически настроенный против излишних государственных расходов, неудивительно что он не одинок. Люди часто в буквальном смысле считают, что труд лучше использовать, чем экономить. Экономия труда, т. е. производство большего количества товаров за счет меньшего количества человеко‐часов, рассматривается многими не как показатель прогресса, а как угроза. Я называю это предубеждением в пользу наличия работы, т. е. тенденцией недооценивать экономические выгоды экономии труда[154]. Там, где неэкономисты видят уничтожение рабочих мест, экономисты видят сущность экономического роста – производство большего количества благ с меньшими издержками. Алан Блайндер объясняет: «Если спросить прямо: „Что лучше, высокая производительность или низкая?“ – мало кто ответит, что низкая. Однако политические реформы часто пропагандируются как способы „создать рабочие места“… Рабочие места можно создать двумя способами. Способ, который благотворен для общества, состоит в увеличении ВНП – так, чтобы в стране делалось больше полезной работы. Но можно создать рабочие места так, что каждый работник будет менее производителен. В этом случае потребуется больше труда для производства того же количества товара. Последняя форма создания рабочих мест действительно увеличивает занятость, но это путь к нищете, а не к богатству»[155].

Индивиду для процветания необходимо иметь работу. Но общество может процветать, только если индивиды выполняют работу, т. е. создают товары и услуги, которые кому‐то необходимы.

Экономисты веками боролись с предубеждением в пользу наличия работы. Бастиа высмеивает отождествление процветания с количеством рабочих мест как «сизифизм», делая аллюзию на мифологического, полностью занятого грека, который был навечно обречен вкатывать камень на гору. В глазах простых людей «по второму учению, усилие само по себе и составляет, и измеряет богатство. Совершенствование должно состоять в возрастании усилия в отношении к результату. Примером такого совершенства может служить вечное и вместе с тем бесплодное усилие Сизифа»[156].

В то же время для экономиста «богатство… увеличивается по мере того, как возрастают результаты одинакового усилия. Полное совершенство, прообразом которого является Бог, состоит в получении бесконечных результатов без всякого усилия»[157].

В журнале «Quarterly Journal of Economics» за 1893 г. Саймон Ньюкомб объясняет: «Различия между экономистами и публикой ни в коем случае не сводятся к отношению к международной торговле. Между ними можно увидеть разногласия практически по каждому вопросу, имеющему отношение к найму рабочей силы… Идея, что ценность и важность отрасли измеряются тем, какое количество рабочей силы в ней задействовано, настолько укоренена в человеческой природе, что экономисты не могут даже сказать, что сделали первый шаг на пути к ее искоренению»[158].

Его последнее утверждение заслуживает особого внимания. Экономисты XIX века считали, что обнаружили устойчивые экономические заблуждения, а не интеллектуальные аномалии, и были правы. Почти через сто лет после Ньюкомба Алан Блайндер сожалеет о том же. Но сожаление Блайндера по поводу предубеждения в пользу наличия работы не появилось на страницах ведущего экономического журнала вроде QJE. Ему пришлось покинуть башню из слоновой кости и обратиться к своей аудитории посредством неакадемической книги. Рецензенты наверняка не согласились бы с Блайндером не потому, что современные экономисты разделяют предубеждение в пользу наличия работы, а потому что не принято утверждать, что кто‐то подвержен такому заблуждению.

Но это заблуждение существует. Самой примитивной формой предубеждения в пользу наличия работы выступает луддитский страх перед машинами. Здравый смысл говорит нам, что машины упрощают людям жизнь. Но люди делают оговорку в отношении этой «наивной» позиции, говоря, что машины также усложняют жизнь людей, оставляя их без работы. И как знать, возможно, первый эффект более значим, чем второй. В период Великой депрессии такие интеллектуальные аномалии, как «технократическое» движение Говарда Скотта, приписывали беды страны технологическому прогрессу: «Будущее, которое виделось Скотту, состояло в немыслимом росте производительности, который намного обгонял бы рост возможностей для занятости и инвестиций, и должно было означать перманентную и растущую безработицу и перманентную и растущую задолженность до тех пор, пока капитализм не рухнет под этим двойным грузом»[159].

Любовь экономистов к оговоркам печально известна, но большинство экономистов сомневаются в том, что нужно делать оговорки, отстаивая протехнологическую позицию. Технология часто создает новые рабочие места; без компьютеров не существовали бы рабочие места в сфере программирования и разработки программного обеспечения. Но фундаментальный аргумент в пользу трудосберегающих технологий состоит в том, что наем большего количества работников, чем необходимо, ведет к бессмысленным затратам ценного труда. Вместо того чтобы платить работнику за то, что он бьет баклуши, лучше платить ему, чтобы он делал что‐то полезное для общества.

Экономисты добавляют к этому, что рыночные силы с легкостью превращают эту потенциальную общественную выгоду в реальную. Когда технология оставляет людей без работы, у них появляется стимул найти новую сферу приложения своих талантов. Кокс и Алм емко называют этот процесс «встряской»: «За счет постоянных беспорядочных изменений экономика обновляется, переводя трудовые ресурсы туда, где они необходимы, заменяя старые рабочие места новыми»[160]. Они иллюстрируют этот процесс на одном из самых замечательных исторических примеров: резком сокращении занятости в сельском хозяйстве: «В 1800 г. из 100 американцев 95 трудились, чтобы накормить страну. В 1900 году эта цифра упала до 40. Сегодня необходимо лишь 3… Рабочие, труд которых больше не требовался на фермах, были задействованы в строительстве новых домов, производстве мебели, одежды, компьютеров, лекарств, электрооборудования, оказании медицинских услуг, съемках фильмов, предоставлении финансовых консультаций, создании видеоигр, приготовлении изысканных блюд и производстве почти невообразимого количества других товаров и услуг… Таким образом, позволив процессу встряски работать, где бы и когда бы он ни происходил, вместо долгих часов работы в поле мы получили огромное количество товаров и услуг»[161].

Эти аргументы звучат сурово, что служит одной из причин их крайней непопулярности: люди предпочитают сочувствовать, а не мыслить логически. Многие экономисты выступают за государственную помощь для облегчения положения лишившихся работы людей и оказание иной государственной поддержки в условиях динамичной экономики. Алан Блайндер рекомендует продлить выплаты по безработице и предоставлять субсидии на переподготовку и переселение[162]. Другие экономисты не соглашаются с ним. Но большинство экономистов согласны с тем, что попытка остановить изменения будет иметь печальные последствия.

Какой бы ни была луддитская ментальность, страны редко выходят за пределы риторики и обращают технологический прогресс вспять. Но того же нельзя сказать о другом противоречивом феномене, связанном с предубеждением в пользу наличия работы: о враждебности к сокращению штатов. Что может быть хорошего в сокращении штатов? Каждый раз, когда мы придумываем способ, как достичь цели с использованием меньшего количества работников, общество получает выгоду, поскольку труд является ценным ресурсом.

«В наших лучших интересах позволить процессу встряски продолжаться, перемещая трудовые ресурсы туда, где их использование повышает уровень благосостояния, что будет давать нам больше выгод при меньших издержках. Не в наших силах этого избежать: перспективы повышения уровня жизни, предоставляемые процессом встряски не могут воплотиться в жизнь без потери рабочих мест… Компании, проводящие сокращения, будут порицаться за принятие кажущихся бессердечными решений. Однако, когда страсти поостынут, в какой‐то момент люди будут признавать, что в большинстве случаев игра стоила свеч»[163].

В рамках домохозяйств все понимают то, что Кокс и Алм называют «положительной стороной сокращений»[164]. Вы же не беспокоитесь о том, как вы используете то время, которое у вас высвобождается при покупке стиральной машины. Всегда существуют способы более приятно провести время. Бастиа проницательно заметил, что одинокий человек никогда не падет жертвой предубеждения в пользу наличия работы: «Человек вне общества никогда не вздумал бы для поощрения своего труда и для доставления себе пищи ломать орудия, облегчающие труд, уничтожать плодородие почвы и бросать назад в море принесенные им дары. <…> …он понял бы, что сбережение труда – успех»[165].

Существование экономического обмена является необходимым условием для возникновения заблуждения о пользе наличия работы.

«Но обмен затемняет эту простую истину. В обществе, в условиях разделения труда, один производит то, что другой потребляет. Производитель более и более приучается к тому, чтобы видеть в своем труде не средство, а цель»[166].

Если вы получите в подарок стиральную машину, вы выиграете; у вас будет больше свободного времени при том же уровне дохода. Если вас сократят, выиграют другие люди, у вас будет больше свободного времени, но ваш доход временно снизится. Тем не менее в обоих случаях общество сберегает ценный труд.