Читать книгу Сиреневый «Рай» - Буйко Виктор - Страница 10

…Когда они с Мишкой вышли на поляну, к Эте сразу бросилось несколько детей. Обхватив её руками и уткнувшись ей в спину, плакала девочка с соседней улицы. Красивая, тонкая, дрожащая. Они и не знали-то, по сути, друг друга, но той было страшно, и Этя обнимала и прижимала к себе содрогавшееся от рыданий хрупкое тело. А девочка всхлипывала, сжималась, распрямлялась, как пружина, и всё сильнее стискивала объятия. Её дрожь передавалась Эте. В правую руку вцепился незнакомый, очень перепуганный маленький мальчик. Всего-навсего, года четыре. Его кучерявая чёрненькая головка пряталась под её мокрую кофту. Малышу хотелось сейчас скрыться куда-то, где хоть немного было спокойней и теплей.

Но, не дав постоять и минуты, полицаи вырвали у неё детей. Они схватили их, силой подтащили к краю ямы и сбросили туда. Эсесовец вслед послал несколько выстрелов и оглянулся…

Это, наверно, сон. Страшный, дурной сон. Как они очутились на краю этого ада?..

С самого детства Этя смотрела на него по-особенному, вовсе не по-соседски. Так и сложилось. Мишка опекал и оберегал её от всех невзгод. И в играх, и потом в жизни он всегда оказывался рядом. А она, немного повзрослев, краснея от своих мыслей, думала: «Какой же он хороший! Совсем родная душа, лучший друг. Он мой! Только мой!». И что бы ни говорили вокруг, ей было всё равно: «Ну и пусть, что старше – что ж тут такого? Не жениться ведь! А нам всего-то нужно – просто быть рядом. Долго-долго, до самой смерти…».

Недавно Мишка вдруг изменился. Взрослые говорили, что они с отцом немцам продались… Но ни слушать этого, ни верить в это Этя не хотела. Да-а-а, теперь он выглядел по-особенному в этой новой форме. Она шла ему, делала ещё стройней и красивей. А ещё Мишка сказал, что он на их улице порядок будет наводить, чтобы теперь всё стало по справедливости и все были равны, чтобы не было богатых. Значит, так и будет – ведь он ей никогда не врал!

Когда их вывели из Щетинной фабрики, он ни на минуту не оставлял её. Так и шёл рядом, изредка поправляя тяжёлый карабин. Говорить им было нельзя – неподалеку был эсесовец, злой, как цепная собака, всё время крутивший головой и готовый сорваться на любого. Про себя Этя за длинный нос крючком прозвала его «Ворон». Ни к кому он не обращался, лишь иногда гортанно, коверкая слова, кричал полицейским. Вот и сейчас, резко повернувшись к Мише, он зло прокаркал на ломаном русском:

– Блис-с-ско жидоф-ф нэлзя ит-ти! Глядет-ть порядок тебе нат-та!

Он, кажется, заметил, как Этя, чтобы быть поближе к Михаилу, поменялась с матерью местами и встала с края колонны. Теперь фриц всё время зорко поглядывал на неё. А Мишка только легонько скашивал глаза и, когда тот отворачивался, незаметно кивал и подмигивал ей. И тогда словно горячим кипятком окатывало Этю от этого взгляда! Как же хорошо, что под холодным дождём может становиться жарко от лучика света, исходившего из глубины его карих глаз! Он шёл с гордо поднятой головой, и его красивый профиль с вздёрнутым к небу носом, пушком над верхней губой, нахмуренными бровями на фоне серого неба был таким мужественным и в то же время таким нежным!

Неожиданно по команде колонна свернула с дороги, и каратели быстро забегали, заторопили всех.

– Останоф-фка! Кроткий останоф-фка! – кричали они полицейским, и те устремились по рядам, отодвигая женщин и детей к рощице рядом.

Непонятно почему, словно в предчувствии, что вот-вот что-то случится, женщины нервно засуетились, крепче прижали к себе детишек и стали укутывать их в промокшую до нитки одежду. Дождик уже проник всюду, и спастись от сырости было совершенно некуда, а они всё кутали и кутали их. Наконец наступила напряжённая тишина, все остановились и стали ждать. Люди замерли, не понимая, что будет дальше.

Офицеры неподалёку деловито собрались в круг. Всего несколько десятков метров отделяло их от женщин и детей, но говорили они по-своему, да и слов было не разобрать. В центре круга стоял высокий худой немец в кожаном плаще, блестевшем от дождя. Он то и дело указывал рукой в перчатке в сторону от дороги и крутил головой, оглядываясь то ли на стоявших сзади офицеров, то ли на встревоженных женщин. Эсэсовцы, скрестив руки за спиной, качались с пятки на носок и послушно кивали:

– Та-та! Яволь-яволь!

Женщины тоже начали что-то высматривать там, куда он указывал. Они всё же надеялись, что вот-вот оттуда должны появиться их мужчины, отправившиеся в путь под конвоем с раннего утра. Но лес за косогором молчал и казался вовсе безжизненным.

Пока каратели совещались, колонна осталась с полицейскими. Теперь Михаил и Этя смогли приблизиться друг к другу. Он протянул руку и словно нечаянно, поправляя ремень карабина, коснулся её плеча. Этя вспыхнула, и опять та же горячая волна окатила девушку с головы до ног. А он, навстречу её искрящемуся взгляду, улыбнулся широкой белозубой улыбкой. И вот снова солнце выглянуло из-за туч, и чудом прекратился этот холодный дождь, и унялась противная дрожь.

– Сильно зябко? – прошептал он, отводя в сторону губы, чтобы звук не доходил до немцев.

– Нет! А тебе? – прошептала Этя, но Хая тронула её за локоть и укоризненно тихо сказала, покачав головой:

– Доченька!

Было ясно, что мать права, но тёплый взгляд Мишки так приятно согревал, что Этя была не в силах от него оторваться.

Наконец офицеры, козырнув старшему, быстрым шагом направились по своим местам. Ворон, подойдя к ним поближе, тут же собрал полицейских в круг поодаль. Пошёл туда и Михаил, при этом незаметно из-за спины помахал рукой Эте. Она только улыбнулась одними глазами. Начался инструктаж теперь уже полицейских. Все опять напряглись, и оказалось, что не зря.

До колонны доносились обрывки коротких рубленых фраз Ворона:

– Профилактик… Отдельно… Жидоф-фки налево… Жидят-та направо…

Напряжение нарастало. Он продолжал что-то втолковывать полицаям, тыкал длинными пальцами в некоторых, махал руками – сущий чёрный ворон! На это полицейские крутили головами и молча, исподлобья переглядывались между собой.

На мгновение взгляды Миши и Эти встретились. В эту секунду его глаза показались ей огромными и испуганными, глубокими, как бездна. Было ясно – они кричали, словно хотели предупредить её о чём-то, что-то ей сказать. Но сразу на него зло закаркал Ворон, и Михаил тут же опустил глаза, отвернулся и мотнул головой, словно желая избавиться от наваждения.

Видимо, его кричащий жест перехватил эсесовец, но тогда вида не подал, а продолжил инструктаж. Вскоре круг полицейских распался, и Этя начала глазами искать Мишу и нашла его, но с удивлением вдруг поняла: за эти несколько минут с ним что-то произошло. Он не просто изменился – он стал совсем иным. Повернувшись, Миша шёл сейчас не к ней, а, словно пьяный, рассеянно брёл совершенно в другую сторону. Тут же, заметив это, его догнал Ворон, сильно дёрнул за ремень карабина, и издалека было слышно, как он прокричал в исступлении:

– Сфоё-ё мэст-то иди! Туда-туда! – и точно указал пальцем на Этю, остолбеневшую от неожиданности и предчувствий. Миша обречённо и покорно, не поднимая головы, отводя в сторону глаза, медленно повернулся и пошёл, куда требовал каратель.

В это время в разных частях колонны послышались истошные крики. И сразу всем стало ясно – кричат маленькие дети и страшно голосят женщины. Офицеры опять забегали вдоль колонны, громко командуя полицаями. И те по их приказанию быстро растворились в гуще колонны. Они зыркали глазами, высматривая детей, и пытались оторвать их от обезумевших матерей. Матери же, сжимавшие и заслонявшие своих кровиночек, были перепуганы насмерть. Полицаи с силой тянули крошек на себя, и матери, повинуясь вековому инстинкту, были не в состоянии причинить боль чадам. Они заворожённо разжимали объятия, отпускали цеплявшиеся за них руки, скользили по ним, но не могли, не хотели рвать дитя на части.

А детишки наоборот, как зверятки, визжали, колотили полицаев ногами, царапались, но всё же уступали силе и безвольно повисали на их руках.

– Проф-филактик! Отдэльно дети! Отдэльно мама! Потом-потом вместе! Порядок! Порядок! – гортанно орали мокрые эсэсовцы. Колонна мгновенно превратилась в ревущее раненое животное, извивавшееся и корчившееся змеёй, готовое в своём справедливом гневе на всё. Офицеры выхватили пистолеты из кобуры и стали размахивать ими в воздухе, уже обращаясь к полицейским:

– Ahtung! Оружие! Ahtung!

И теперь уже полицаи начали вскидывать карабины, щёлкать затворами и набрасываться на разъярённых и смертельно испуганных матерей. Они отрывали детей от трясущихся женщин и быстро удалялись с ними в сторону соседних кустарников. Крики и плач сотен несчастных жертв, казалось, раскачивали небеса и деревья.

В голове Хаи всё помутилось:

– Что это? Что делают эти люди? Чего они хотят? Зачем они тянут к себе хрупкие мокрые тела? Что они задумали? Зачем им наши дети?

Этя прижалась к матери и с ужасом следила за происходящим. Они стояли, крепко обняв друг друга, и им казалось, что сейчас разделить их невозможно. Да и, наверное, не нужно. Этя была вровень с матерью и со стороны выглядела взрослой, но Ворон был начеку. Он показал на неё пальцем побледневшему, как полотно, Михаилу:

– Жидоф-фочку тоже тавай!

И сразу тот луч, который ещё недавно появился с небес оттого, что Мишка был с ней рядом, тут же потускнел и спрятался. Мишка знает, что происходит? И почему не улыбается? Ведь он идёт к ней! А Миша медленно приближался. Он понимал, что не сможет сейчас прикоснуться к Эте, силой потянуть её на себя, оторвать, увести. Всё это было выше его сил. Ворон тоже весь напрягся и, подняв к небу клюв, зорко следил немигающим птичьим глазом.

Мишка был уже совсем-совсем близко. А дальше произошло то, чего не ожидал никто. Объяснить это было невозможно, но Этя плавно и нежно сняла руку матери, вцепившуюся в её плечо, легонько отстранила от себя, поцеловала Хаю в лоб и твёрдо сказала, глядя в глаза:

– Это профилактика, мама! Я скоро!

А та, словно загипнотизированная, послушалась. Она ещё продолжала смотреть на дочь, но не произнесла ни звука. Её глаза были полны горя и слёз. Хая просто ослабила, разжала объятия и тут же медленно опустилась на колени…

Но Этя уже удалялась и не оглядывалась, она смотрела сейчас только на Михаила. Он же горящим взглядом словно просил её остановиться, не идти ему навстречу. Даже Ворон замолчал от этой необычной сцены и прекратил орать.

Пройдя рядом с возлюбленным, девушка направилась прямо к кустам. За ней, спотыкаясь, шёл Михаил. Было странное ощущение нереальности происходящего. Будто нет больше здесь никого вокруг. Только он и она. Они ступали медленно и отрешённо. Было ясно – впереди неизведанное. На минуту выглянувшее из-за туч солнце, дождливый день, мать, крик и стон вокруг с каждым шагом отдалялись теперь от них. А впереди, за пеленой дождя, маревом тумана, расступавшимися как по волшебству перед ними кустами, уже открывалась бесконечная даль. Этя шла с поднятым к небу светлым лицом, и казалось, что она ищет или уже нашла на нём что-то хорошее. Слабая улыбка застыла на её лице, как маска. Даже Михаил сейчас стал другим. Он выпрямился, даже порозовел и, глядя на любимую, приободрился. И снова особенным блеском загорелись его глаза.

Да, что там впереди, они не знали. Но как же было здорово, что они наконец-то вместе! Словно в долгом бесконечном сладком сне. Им обоим сейчас казалось, что там их ждёт новая неведомая жизнь, и никто уже не сможет им помешать, разлучить их…

Так они подошли к краю ямы.

Она впереди, он на несколько шагов сзади, и остановились. Сквозь застилавший глаза дождь он видел перед собой её плечи в промокшей кофте и прилипшие к шее завитки тёмных волос. И тут ему вдруг стало страшно. Дальше идти было некуда.

Этя обернулась. Теперь они стояли друг перед другом в нескольких шагах. Она провела ладонью по лицу и зачем-то коснулась её языком. Солёная! Этя поняла, что плачет. Зачем? Ах да, ведь рядом горе, крик, стон, плач. И опять всё это показалось ей сном. Но теперь уже страшным, злым, мокрым, холодным наваждением.

На поляне, невдалеке от них, с пистолетом, широко расставив ноги в сапогах, стоял, как чёрное злое изваяние, Ворон. Вдруг стало явным происходящее вокруг. Из пелены дождя откуда-то сбоку появился полицай. Он медленно нёс, держа за ножку, захлёбывавшегося в плаче младенца. За ним шёл ещё один, на ходу обыскивая кулёк с уже хрипящим крохой.

– Пустой… – разочарованно сказал он, отбрасывая в сторону одеяла и пелёнки, словно ожидал увидеть там драгоценности. Но их там не было…

– Прост-т-то! Фниз бро-ось! Не-е нато стрелпа! Копай теп-п-перь! – командовал Ворон.

И полицаи, покидав вниз младенцев, ухватились за лопаты и стали бросать вдогонку комья земли.

Что-то ужасное прокричал, обращаясь к Мишке, Ворон:

– Сейча-а-ас! Тепе! Таф-фай!

Михаил услышал его резкий звериный окрик, и это совсем смяло мысли, вмиг раздавило стержень внутри его самого.

«Что-о-о-о?!? Это он мне-е-е?! Но я не убийца и не палач!» – закричало откуда-то изнутри, а сердце забилось мелко-мелко, будто дребезжало или захлёбывалось.

Теперь Ворон злобно подался к Михаилу:

– Фед-ди, дафай жидоф-ф-фочку сюда!

Он взвёл курок пистолета.

Миша непонимающе, будто услышал какую-то бессмыслицу, поглядел на Ворона, а тот с перекошенным ртом продолжал орать:

– Дафай, свинья, жидоф-ф-фку фед-ди сю-юда!

Миша резко вскинул карабин, но в эту же секунду прозвучал хлопок выстрела, и он рухнул на землю.

Два полицая по кивку Ворона деловито подняли выпавшее оружие и откинули в его сторону. Потом взяли тело, подняли над обрывом…

Этя подошла к краю сама. Глаза смотрели вниз, там был он. Красивый, но мёртвый. Когда прозвучал выстрел, она не услышала и совсем не почувствовала боли.

Они лежали рядом, а под ними шевелилась сырая земля и, тихо всхлипывая, хрипели младенцы.

Солнце зашло за тучу, стало совсем темно…