Читать книгу Сиреневый «Рай» - Буйко Виктор - Страница 7

Было тесно и совершенно не приспособлено для жилья. Всех разбили по кварталам, и услужливые полицейские с притворной вежливостью сверяли аккуратные списки и объясняли, куда кому следует идти.

Марьясю, хромавшего Лейбу и Хаю с растерянной Этей направили через разбитый и захламлённый двор на самый конец огороженной территории, в сторону озера, где течёт Еменка. Там, где цеха и склады заканчивались, стояла постройка, напоминавшая гараж. Он и прилегавшая территория не так пострадали от бомбёжек, как то, что располагалось за ними, уже за забором фабрики. Там, где ещё недавно были Летний театр и городская танцплощадка, виднелись руины. В прошлом году они всей семьей ходили на «Свадьбу в Малиновке». Приезжал Ленинградский театр оперетты, и яблоку негде было упасть. Как весело и беззаботно было тогда, и как пышно цвела вокруг сирень!

«Неужели это было с нами?» – вспомнилось вдруг Марьясе, но уже объявили перекличку, и квартальный обер-полицейский построил всех на дворе. Прихрамывая, подошёл Лейба, и Марьяся попросила его опереться, чтобы немного разгрузить ногу.

«Благодаря заботе германского командования вам предоставляется возможность перед отъездом разместиться и отдохнуть здесь. Правила простые: все, кроме тех, кто занят на работах по обустройству города и налаживанию его жизни, с 8 утра до 20 вечера совершенно свободны. Не забывайте отличительных повязок и знаков. Вежливо приветствуйте немецких солдат и офицеров, принёсших вам избавление от коммунистов и советов. Избегайте контактов с местным населением – остерегайтесь инфекции перед отправлением. Строго исполняйте указания германского командования. Проверка вашего присутствия будет проводиться дважды в день – утром и вечером. За попытку неявки, – и тут впервые в своей долгой жизни Марьяся услышала слова, поразившие её до глубины души, перевернувшие в ней всё, – расстрел!».

Полицай медленно сложил вчетверо бумажку, по которой читал, и сунул в брюки. А в ушах эхом продолжали звучать его страшные слова. Убить за неявку, убить за возражение, убить?! Да хоть за что! Но ведь убить же! Это недоразумение какое-то, ведь после этого уже ничего не поправить! А вдруг ошибка, а вдруг важное обстоятельство?! Как же так можно?!

И потянулись долгие дни и ночи пребывания в этом ужасном месте. Ночами все укладывались прямо в одежде на выданных несвежих матрасах, сырых и вонючих. Рядом с их семьёй оказался одноклассник Эти – весёлый и хороший паренёк. Звали его Арон. Он пришёл на площадь с матерью и был удивительно заботлив к окружающим. Помогал Лейбе, подолгу говорил с Этей о спокойном довоенном времени. Прямо лучик света в сыром и тёмном гараже…

Но побеседовать им особо не удавалось. Ночью за порядком смотрели полицаи, выхватывая мощными немецкими фонарями нарушителей тишины. Утром мужчин, которые покрепче, и юношей, в том числе и Арона, строили и уводили на работы. Лейбу, к счастью, пока оставляли на фабрике, но нога болела всё сильней. Надо же такому случиться!

В то утро они поняли, что сегодня и будут куда-то переводить из Щетинной фабрики. Забегали, засуетились угодливые полицаи. Каркали им на немецком деловитые каратели.

«А может, и хорошо, что переводят? Уж хуже места на свете не найдёшь, наверное, – думала Марьяся. – Может, там хоть крыша не течёт, да и под голову положить чего-нибудь почище найдётся!».

Жить здесь становилось совсем невозможно. Обветшалые здания давно уже требовали ремонта, а после налётов больше смахивали на руины. Охранники тоже не скрывали недовольства и, переговариваясь, ворчали, что на посту некуда спрятаться от дождя и ветра, а их плащи не спасают от ночной прохлады и надвигающейся осенней сырости.

«Этим-то жидам хоть бы что – скоро туда, где потеплей, в свои Палестины сдриснут. А нам ещё Великую Германию тут строить, здоровье надо поберечь!» – шутили они между собой и ржали конями.

Лёжа на прогнившем сыром матрасе в котельной, Марьяся пыталась прикрыть больную ногу Лейбы принесённым из дома специально для этой цели пуховым платком. А он, наоборот, стремился сберечь от холода её.

– Да не подпихивай ты его под меня! – просила она. – Я завтра и себе принесу. Тебе подлечиться нужно, скоро, говорят, в дорогу. А ещё слышала, что вот-вот за нами придёт железнодорожный состав. А как в дальний путь с больной ногой?

– Ты всё ещё веришь в эти сказки? – спросил он, глядя ей прямо в глаза.

Марьяся вспомнила тот разговор об отъезде, когда он уступил, и почувствовала себя виноватой:

– Давай будем на это таки надеяться! А что нам остаётся делать, старое вспоминать?

Ночью они проснулись от шума. На входе в ангар в неверном свете лампочки двое полицаев со звериным рычанием били ногами маленького паренька.

– Жидёнок чёртов, хорошо, что я отлить пошёл, а тут он крадётся, крысёныш. И ведь надо ж – повязку снял, даже бубну со спины оторвать успел! – говорил один с тяжёлой отдышкой, нанося удары и целясь в пах.

Второй подливал масла в огонь и всё твердил одно и то же:

– Списки-то кто будет править?! Зря? Зря списки-то, что ли, на вас, жидят, составляли? Дядя за тебя отчитываться будет, дядя?

Мальчишка, свернувшись в клубок и обхватив голову руками, взвизгивал при каждом ударе и плакал навзрыд. В темноте начали тут и там от земли подыматься головы, сотня беспокойных горящих взглядов устремилось на полицаев, избивавших мальчишку. В этот момент в дальнем конце помещения послышался шум упорной борьбы и раздался внезапный крик:

– Ай-вэй, да пустите же меня! Не держите, оставьте меня, молю!

И оттуда к воротам чёрной молнией рванулась фигура с протянутыми вперёд руками. Это мать несчастного бросилась к нему на помощь.

– Стойте, остановитесь, люди добрые! Сын просто до ветру! До ветру ему приспичило, господа полицейские!

– Волчица жидовская его! – не останавливаясь, сказал один другому и, не прекращая бить, крикнул ей: – А ну лежать! Лежать смирно, сука жидовская! А то пристрелю!

Но было уже поздно, и тень, словно бестелесная фурия, бросилась на них с истошным воплем. При этом полёт её был стремительным и в то же время плавным, словно мифическая чёрная птица упала сверху в надежде защитить своё потомство. Показалось, что она сначала взмыла к потолку и оттуда обрушилась камнем на полицаев. Застигнутые врасплох, они растерялись, даже, кажется, пригнулись.

– Ах ты ж, сука! – успел только сказать один, отбиваясь от окутавшей его со спины тени. Потом привычно выхватил из ножен пристежной штык с деревянной рукояткой и начал прямо себе под мышку наносить удары наугад. Резкие, колющие, беспощадные. Второй тоже достал оружие и, сопя, принялся колоть им, словно в землю, туда, где лежал паренёк.

Крики потихоньку начали стихать и скоро перешли в булькающий хрип, а следом совсем затихли. Все замерли от ужаса, что стали свидетелями первого убийства на их глазах.

– Лежать, племя Иудово! – заорал полицай в темноту ангара.

Головы послушно попадали вниз.

Утром по фабрике прокатилось эхом: «Выходим! Во двор! С вещами! Строимся по баракам! Выходим! Быстро строимся! Больные могут остаться, позже за ними приедут подводы. Быстро! Быстро!». С узелками и котомками все потянулись из гаража.

На выходе их ожидало страшное зрелище. На пожухлой траве лежали два окровавленных тела. Мальчик и женщина. Лица их были искажены гримасой то ли ужаса, то ли ненависти, что невольно приковывало к себе взгляд, и его было никак не отвести. На груди бледного черноволосого мальчика лежал кусок фанеры с рваными краями. На нём углём коряво было написано: «Неповиновение властям». И внизу – неряшливо намалёванная шестиконечная звезда…