Читать книгу Сиреневый «Рай» - Буйко Виктор - Страница 8

Все шли молча, понурив головы. Лейба сначала хотел остаться.

– Давай я на подводе! – сказал он Марьясе, но она сверкнула глазами, какая, мол, подвода и откуда, тогда ему пришлось подчиниться, он совсем не хотел её сейчас огорчать. Сегодня он хромал ещё сильнее прежнего, и теперь с одной стороны его поддерживала палка, а с другой напуганная и растерянная Марьяся.

Они вышли в промозглое утро. Дождь и сырость сковывали, заставляли ёжиться. Марьяся потянула всех к началу колонны. Её расчёт был на то, что если Лейба начнёт отставать, у них останется больше времени, чтобы спрятаться от охранников. Она сильно нервничала и поминутно оглядывалась по сторонам. Но их уже заметили.

Ещё до того как люди построились в колонну во дворе, к ним подошёл наигранно щеголеватой походкой немолодой, уже грузный полицай, в котором они опять с трудом признали своего прежнего соседа по улице Николая.

– С добрым утречком, соседи! Мария привет просила передать. Шибко волнуется, всё ли хорошо тут у вас? – с притворной улыбкой спросил он.

Лейба отвернулся, как не слышал. Его вот именно сейчас очень заинтересовали крики ворон на разбитой колокольне собора, он притворно и напряжённо всматривался туда, щуря глаза. А Марьясе от голоса Николая и плохих воспоминаний, а ещё больше от его приторной улыбочки, стало муторно на душе. И страшно. В его вопросе был неизвестный ей плохой смысл, и она попыталась его понять глубже. Пропустив мимо сообщение о заботе Марии, сказала:

– Вот ожидаем. Говорят, уже будут скоро отправлять.

– Будут-будут, потерпите немного. Немцы – организованный народ, сказано – сделано! Они всё решат правильно, не как коммуняки ваши.

Его глаза смотрели теперь колюче и жёстко. Николай поправил карабин и спросил:

– А Мария говорила, что вчерась видела тебя у дома. Золотишко перепрятывала или с собой прихватила?

– Ой, сосед! Какое там золотишко, Коля? Не нажили, – ответила Марьяся и кивнула на Лейбу: – Вон, тёплое из дому принесла для ноги ему. Повредил… Ты, Коля, не поможешь? Думаю, на подводу его хорошо бы посадить.

Николай помрачнел и насупился:

– Ты это, не Колей теперь… Мне-то всё одно, но услышат немцы, тебе же хуже будет. «Господин полицейский» – как ко всем, обращайся.

– Хорошо-хорошо, господин полицейский! А про подводу-то как?

– Погодь ты со своей ерундой! Ты мне про золотишко лучше поведай по-соседски! Куда сховала? Или с собой? А? Отдадите – я уж похлопочу за местечко в подводе…

– Да нет его у нас! – холодея от неожиданного предчувствия, довольно резко сказала она, но тут же испугалась ещё больше и попыталась как-нибудь сгладить: – Не золотишком жили, сами же видели.

– Ты мне зубы не заговаривай! Вас по домам-то, думаешь, за носками козьими отправляют, а? – он опять недобро осклабился. – Не-е-е-е! Чтоб с огородов повыкапывали, с тайничков достали да сюда припёрли! Вон, слышу, под юбкой-то бренчит, а?!

Марьяся задохнулась от стыда и обиды:

– Что вы такое говорите, господин полицейский?!

Но Николай, потеряв интерес к разговору, уже повернулся спиной, словно забыл о них, и вразвалку пошёл, покрикивая вверх:

– Строимся, строимся! Плотнее держитесь, а то как стадо коров!

– Не проси ты его ни о чём, – сказал, обернувшись, Лейба. – Он нам не помощник.

Но она и так уже всё поняла, из этого короткого разговора к ней в душу закралась холодная тоска.

– Ты сам идти-то сможешь?

– Иду! Иду я! – ответил он, сильно припадая на больную ногу.

Колонна медленно двинулась и вышла из ворот фабрики. Впереди и сзади зачем-то ехали мотоциклы с автоматчиками, а по бокам шли полицаи. Офицеры-каратели на некотором отдалении держались вместе, и оттуда слышался громкий разговор и взрывы хохота. Процессия растянулась на добрый километр, и из хвоста колонны еле просматривались первые ряды. Расстояние от Марьяси, поддерживавшей Лейбу, и шедшими впереди людьми возрастало. Несколько раз, ещё во дворе, к ним подскакивал Николай и ехидно кричал:

– Соседи-соседи, поспешай! Быстрее надо в Палестины-то идти, а! Чай не с рынка с куркой-то, вразвалочку, – и отвратительно, как волчара, склабился.

Наконец ему, видимо, что-то пришло на ум и, когда они поравнялись с высоким мостом через Еменку, он бегом подскочил к офицерам, козырнул и о чём-то горячо стал рассказывать, тыча в сторону соседей. Каратели слушали и кивали, затем один из них сделал жест рукой, и полицай рванул обратно. Он подбежал, грузный, бледный, и закричал, махнув рукой Лейбе:

– Выходи, выходи!

Они остановились, Марьяся вцепилась в рукав мужа и не отпускала.

– Пусти, соседка, пусти, черт тебя побери! Я его пристроил! Господа офицеры разрешили на подводу! Она в конце колонны! Сейчас приберёт больных! Пусти, дура! – зло кричал Николай.

Марьяся, с огромными, полными страха глазами, обняла как ребёнка и прижала к себе растерянного Лейбу. Сейчас он стоял даже излишне прямо, едва опираясь на трость, и вдруг неожиданно робко улыбнулся.

– Пусти, милая, нам так будет легче! – мягко сказал он, поглаживая её руку. – У господ офицеров были великие Моцарт и Гейне, это же цивилизованный народ… Николай, ой, господин полицейский, рассказал им про ногу, и они всё по-доброму поняли. Они помогут мне, не бойся, отпусти меня, милая!

Лейба продолжал спокойно улыбаться, а Марьяся, словно предчувствуя непоправимое, уже похолодела, сжалась в комок. Она обхватила мужа за шею, прижалась к колючей, лохматой, но такой родной бородке и тихонько заплакала. Люди обходили их, и колонна двигалась вперёд. Он легонько отстранился, и бедная женщина медленно разжала руки, а он осторожно, прихрамывая, вышел на обочину и ласково помахал ей рукой. Марьяся, увлекаемая колонной, стала удаляться, и скоро её тревожное лицо скрылось из виду.

К Лейбе подошёл один из карателей. Он небрежно махнул рукой полицаю, мол, свободен, и уставился рыбьими глазами на старика.

– Ес-с-сть сэр-рги, кольтц-ца, сол-л-лото? – спросил он с ужасным акцентом, но Лейба его хорошо понял.

– Нет, господин офицер. Вот, ногу подвернул… – и тростью показал на ступню.

Каратель вдруг резко размахнулся и сильно ударил его в лицо. Лейба выронил трость, упал на спину и закрыл нос руками. Оттуда струйкой закапала бурая кровь.

– Тафай жит-т-товское сол-л-лото! – наклоняясь над ним и свирепея, орал офицер.

Захлёбываясь и булькая кровью, Лейба прохрипел:

– Я простой человек!

Но вид ползавшего по земле упрямого старика ещё больше разозлил карателя. Он махнул рукой, и к нему подскочили два мотоциклиста с автоматами. Они ещё раньше остановились и наблюдали за тем, что происходило на мосту. Пока Лейба стоял на ногах, а офицер сам разбирался с несчастным пленником, они неторопливо разговаривали в сторонке и, опершись об ограждение, курили папиросы. Гортанная команда заставила их быстро подбежать. Каратель что-то сказал, и они подняли с земли Лейбу. Тот стоять уже не мог и повис на их руках.

– Кде-е жит-т-тоф-ское со-ло-то? – по слогам прорычал его мучитель и навис сверху коршуном. Старик проглотил кровавый комок и только беспомощно помотал головой. Каратель взял у мотоциклиста ещё недокуренную папиросу и прижал её ко лбу Лейбы. Тот тонко закричал и обмяк. Палач достал из кармана зажигалку, не спеша отвинтил крышку и вылил бензин на бороду своей жертвы, потом щёлкнул коромыслом, и борода загорелась, как маленький живой факел. Лейба извивался и жалко кричал, а мотоциклисты тем временем по команде вытряхнули его из пиджака, сорвали рубашку, штаны, а потом несколько раз потрясли их и ощупали. Ничего не найдя, они выбросили всё с моста в речку и некоторое время смотрели, как, развеваясь на ветру, падали в воду лохмотья.

Нагой старенький Лейба лежал уже, не двигаясь. Борода его догорела, и в сыром воздухе витал запах жжёного. Каратель сплюнул, повернулся и пошёл прочь, на ходу что-то небрежно скомандовав. И тогда солдаты начали топтать замученного старика грязными, перепачканными в глине огромными сапогами, бить его каблуками в голову и живот. Ему уже было всё равно – он умер… Тогда эсэсовцы подняли лёгкое тело за руки-за ноги и перекинули его через ограждение с моста.

Всплеск. И вдогонку ему для верности, а может быть, просто пострелять захотелось, они выпустили две короткие автоматные очереди, потом перекинули автоматы за спину и, что-то обсуждая и смеясь, вернулись к поджидавшему их мотоциклу и поехали догонять ушедшую не очень далеко колонну. На мосту осталась одиноко лежать деревянная трость.

Расслышавшая треск автоматной очереди Марьяся, сама не понимая отчего, вздрогнула всем телом, ссутулилась, жалко оглянулась назад, ища полными от слёз глазами знакомый силуэт, но ничего не найдя, пошла, спотыкаясь. Силы совсем оставили её…