Читать книгу Квинканкс. Том 1 - Чарльз Паллисер - Страница 21

На следующее утро меня пробудило отрывистое приветствие Биссетт:

– Доброе утро, мастер Джонни.

– Доброе утро, Биссетт, – сонно отозвался я. – Ну как там они?

– Сидят в кухне и уминают за обе щеки как ни в чем не бывало, – ответила она сурово и распахнула занавески. Изморозь легла на окна ледяными цветами, и проникавший внутрь свет нес с собой особое, бледное сияние. – Ах, – сказала она, – вы только посмотрите.

Я выпрыгнул из постели и подбежал к окну. Свет отражался от сугробов, которые загромождали застывший ландшафт. В отдалении зазвучали рожки – мальчишки всегда играют в них утром в Рождество.

– Правда, красота? – воскликнул я.

– Ага, – злорадно промолвила Биссетт, – тем, кто привык шляться в Святой Господень праздник от порога к порогу, нынче раздолье не то.

После завтрака мы с матушкой отправились в кухню, где сидели перед очагом женщина и мальчик и пили из больших кружек чай. Усилиями моей матушки и с помощью (полагаю, недобровольной) Биссетт для них обоих нашелся полный новый гардероб. Мальчику перешла часть моей одежды, включая пару крепких прогулочных башмаков. Отдохнувшие, в новых нарядах, гости, не в пример вчерашнему, выглядели порозовевшими. На их щеки, все еще бледные и осунувшиеся, вернулось немного краски. Поскольку мальчик был тоньше меня, одежда сидела на нем свободно, однако это были в основном вещи, из которых я вырос, и нельзя сказать, чтобы они совсем уж ему не годились. Цвет лица его изменился к лучшему, но смотрел он так же угрюмо, как вчера.

– Расскажете мне свою историю? – спросила ма-тушка.

– Вы уверены, мэм, что вам хочется ее услышать? – Женщина покосилась на меня.

– Мне очень даже любопытно.

– Хорошо, – задумчиво протянула она. И, когда мы с матушкой поудобнее устроились на стульях, а кружки гостей вновь наполнили чаем, она начала: – История это длинная, мэм, но на ваш слух вряд ли интересная, потому что, как ни крути, ничего необычного в ней нет. Фамилия наша Дигвид, и живем мы на Кокс-сквер, в Спитлфилдзе. Мой Джордж, отец этого парнишки, работает поденно каменщиком. А еще он первоклассный столяр. И на работе капли в рот не возьмет. Говорит, каким боком это выходит, он видел по собственному папаше. И еще есть у нас малыши: Джоуи (вот он тут) и его сестричка Полли – чудо что за кроха, хоть ей нет еще и десяти. Без нее мы бы давно уже с голоду околели или от работы каторжной, а сколько раз она больных нас выхаживала! Есть и еще один мальчик, Билли, тому только семь, хороший парнишка. И вдобавок Салли, старшенькая. – Я заметил, что при этих словах правая рука у нее сжалась и разжалась. Она продолжила поспешно: – Ну вот, тому три или четыре года жили мы куда как прилично, у Джорджа была внесена плата за членство в товариществе, другие члены уважали его, младшие мастера ему доверяли и давали работы выше головы. Потом дела пошли на спад, работы больше не было. Мы-то вначале еще держались, но видели, как худо приходится другим. Спервоначалу Джордж стал брать работу со стороны – хотя он никогда особенно и не разбирался. Но только он брал плату ниже положенной, в товариществе как-то об этом дознались и выкинули его вон. После этого его никуда не брали, только в новую газовую компанию на Хорсферри-роуд. Он клал кирпич, работа была трудная и опасная, а платили с гулькин нос. Что поделаешь, мы были бедны как крысы. Только приучились как-то сводить концы с концами, и тут новая напасть. Что-то стряслось на работе, и Джордж мой покалечился. Разбил себе руки, ногу и лицо. Четыре месяца провалялся в больнице и еще год не мог работать. Нам пришлось совсем худо, потому что вначале газовая компания ничего нам не платила, но потом все же дали немного в компенсацию за увечье. Но теперь, из-за покалеченной руки, Джорджа совсем уже никто не брал на работу. И вот, три года назад, тоже к Рождеству, приходит к нам какой-то молодчик. – Она нахмурилась. – Разговаривает по-доброму.

Сдается мне, прослышал про Джорджеву компенсацию. То есть я не о том, что он против нас замыслил худое. Должно быть, самое плохое, что он сделал, это забрал к себе жить этого вот парнишку: мол, одним ртом у нас станет меньше. Джоуи с тех пор сделался совсем не такой, как прежде, хотя ни мне, ни отцу о том времени ни словечка не сказал.

Я бросил любопытный взгляд на Джоуи, который виновато понурил голову.

– Как бы там ни было, этот человек подначил Джорджа самому сделаться младшим мастером – товарищество ведь не давало ему больше работы у законных мастеров, – вступить с ним в долю и взять подряд на строительство дома на болотах за Вестминстером. Так поступают сплошь и рядом. Компенсации от газовой компании на это вполне хватило. Другие младшие мастера брали по два, по три дома, но Джордж с компаньоном взяли только один, между двух других, но, правда, большой: ведь это были красивые дома, для благородной публики. Они должны были сами платить штукатурам и столярам. На это ушли все деньги от газовой компании. И еще сверх того, ведь у этого молодчика за душой не было ни гроша. Нам нужно было кормиться и – еще того хуже – покупать материалы. А Джорджу подавай только самый лучший кирпич, у них даже с компаньоном из-за этого случались раздоры. А еще из-за того, что этот молодчик из обещанного ничего не делал, а все время выпивал с другими мастерами и подбивал их тоже на контракты. Дальше, через полгода или около того, говорит он, что хочет выйти из дела. Джордж выкупил его долю – цена была честная, но куда больше, чем мы вначале думали. Мало-помалу мы заложили почти все наши вещи: мебель (ее было всего ничего), одежонку, постельное белье, чашки с тарелками – остались в чем стояли, да еще с инструментами, без которых не обойтись. И все равно денег не хватило. Ростовщики, кому мы все заложили, давали денег, но под такой процент – глаза на лоб полезут. Вы об этом и ведать не ведаете, мэм, но есть в Лондоне дурные люди, что сосут соки из таких бедняков, как мы.

Матушка покачала головой, словно – к моему удивлению – поняла, о ком идет речь.

– Одолжили мы сорок фунтов, а это значило, что через полгода отдать нужно было восемьдесят. В первые месяцы прошлого года Джордж уже почти закончил с домом, но тут пришла плохая новость: явился человек от главного подрядчика и говорит всем младшим мастерам, что из-за какой-то незадачи – уж не знаю какой – хозяева земли получили право забрать ее обратно: рента им вроде не заплачена или что еще. Мы тут были ни при чем, но похоже было, что мы потеряем все без остатка: внесенную арендную плату, работу, какую уже сделали, кирпичи, дерево – все, что вложили в дом, и все, что заплатили другим работникам. Это было несправедливо.

Матушка бросила на меня испуганный взгляд.

– Этот человек сказал младшим мастерам, они вроде как должны продать недостроенные дома главному подрядчику, но правильной цены он им дать не сможет, потому как сам, мол, понес потери. Предлагает по сто фунтов за дом, хочешь – соглашайся, не хочешь – нет. А кто не согласится, тот может вообще остаться без всего. А труда в каждый дом было вложено фунтов на триста. Иные сказали, что за такую цену продавать не станут, тогда хозяин земли обратился в суд и отнял у них дома, не заплатив ни гроша. Видя это, подрядчик еще снизил цену. Тогда остальные согласились, и Джордж вместе с ними, и получили всего-навсего по сорок фунтов за дом. Но самое чудное, мэм, что главный подрядчик, когда забрал в свои руки почти все недостроенные дома, смог их достроить и продать – на них хозяин земли почему-то не наложил лапу. Мне это невдомек – сдается, без мошенства не обошлось.

– А как называется эта компания? – спросила матушка.

– «Вест-Лондон-Билдинг-Компани».

Глядя друг на друга, мы с матушкой облегченно вздохнули.

– А потом настали и вовсе тяжкие времена, и жизнь пошла хуже прежнего. Поговаривали, в Ирландии случился неурожай, и оно и верно: Лондон заполонили нищие ирландцы, за труд стали платить еще меньше, а арендная плата взлетела вверх.

– И как вы дальше жили?

Прежде чем ответить, миссис Дигвид беспокойно взглянула на меня.

– Джорджу моему пришлось заняться стоками, мэм. Что он добудет, да что мне заплатят за стирку – тем и держали душу в теле. Но в прошлую зиму он стал хворать грудью от сырости и – того хуже! – от непосильной работы. Мы едва не околели с голоду, ведь ростовщик – о нем я вам рассказывала – брал с нас за долги по четыре шиллинга в неделю. Расплатиться вовремя мы не успевали и все глубже залезали в долг. И вот весной является к нам снова тот же молодчик. Мы уж и забыли, как он выглядит, и, правду сказать, я ему не больно-то обрадовалась. Но в этот раз он вроде бы принес добрые вести. Он слышал, что имеется кое-какая работа в большом доме у Хафема.

– В большом доме? – повторила матушка. – Вы говорите о Момпессон-Парке?

– Да, мэм, название как будто то самое.

– Но ведь этот дом уже много лет пустует!

– Похоже, мэм, семья туда возвращается – если это, конечно, тот самый дом. Джордж зашел в Лондоне к управляющему, и его приняли на работу. Мы все обговорили и решили оставить малышей в Лондоне. Джордж сам из тех краев, а я никогда так далеко из города не выбиралась. Потом, как я уже рассказывала вчера вечером, нам с Джоуи пришлось идти в Стонитон. Там мы и были, пока не услышали вести из Лондона. Ну, больше добавить нечего. А теперь нам нужно домой.

Еще не закончив речь, она поднялась на ноги.

– Благие небеса! – воскликнула матушка. – Не думаете же вы сегодня и отправиться!

– Мы отдохнули, наелись, оделись-обулись благодаря вашей милости, отчего бы в такой крепкой обувке не дошагать до города.

– Не пешком же, – проговорила матушка, видя, что гостью не удержать. – По крайности, вы должны взять деньги на проезд в почтовой карете. Сесть на нее можно в полдень у заставы, где поворот на деревню.

Лицо женщины омрачилось тревогой.

– Благодарствую, мэм, но я не люблю брать деньги. Мы и так уже по уши в долгах, не залезать же еще глубже.

– Если вы сядете в карету, то будете с семьей уже рано утром, а не через три или четыре дня. И Джоуи на вид совсем измучен, куда уж ему идти пешком. А деньги я вам не в долг предлагаю, а в подарок.

На усталом лице женщины отразилась внутренняя борьба. Наконец она произнесла:

– Мы вернем вам деньги, мэм, отец Джоуи и я. Будь он здесь, сказал бы то же самое. Нам бы не хотелось одалживаться. – И робко добавила: – Сколько будет стоить проезд для нас двоих?

Матушка взглянула на меня.

– Два внешних места обойдутся приблизительно в двадцать четыре шиллинга, – проговорил я.

Глаза женщины расширились от ужаса.

– Уж и не знаю, к какому сроку мы сможем столько отдать, – пробормотала она. – Даже когда мой муж занимался законным ремеслом, мы и за три месяца такие деньги не откладывали.

– Пожалуйста, не беспокойтесь об этом, – проговорила матушка.

– В Рождество, – ввернула Сьюки, – карета, что идет через деревню, будет наполовину пуста.

– Сьюки вас проводит, покажет, как дойти до перекрестка.

– Тогда я возьму деньги, и спасибо вам, мэм, спасибо большое. Благослови вас Бог за то, что вам небезразлична судьба бедняков.

Матушка улыбнулась и обратилась ко мне:

– Джонни, не пройдешь ли со мной в малую гостиную? – Когда мы остались наедине, она спросила: – Как ты думаешь, не то же ли это предприятие? Название компании другое.

– Кажется, замысел тот же самый. А компаний замешано несколько.

– Если так, то какое странное совпадение. После слов этой женщины у меня душа не на месте. Зря я вчера послала это письмо. Не написать ли снова мистеру Сансью: я, мол, передумала вкладывать деньги?

– Конечно, если тебя это успокоит, хотя не знаю, отчего тебе тревожиться.

– Тогда Сьюки может по пути к перекрестку отнести на почту письмо.

– Сегодня Рождество, мама, почта закрыта.

– Что ж, тогда миссис Дигвид может забрать письмо в Лондон.

– Думаешь, стоит ей доверить такое важное письмо?

– А почему нет? – И матушка села составлять послание.

Я попросил позволения пройтись со Сьюки и миссис Дигвид до заставы, и, видя, до чего досадно мне будет не воспользоваться случаем и не посмотреть, как остановится карета и как сядут в нее пассажиры, матушка согласилась. Пока она писала письмо, я побежал к себе одеваться, а также потихоньку выполнить задумку, которая пришла мне в голову, когда я слушал рассказ миссис Дигвид.

Когда я вернулся в холл, гости прощались и получали деньги и письмо. Миссис Дигвид настояла на том, чтобы матушка дала ей записку со своим именем и адресом.

Наконец мы четверо двинулись через деревню, мирно дремавшую под снежным одеялом; единственным признаком жизни был дым из каминных труб, который поднимался прямо в ясное небо. Женщины шли впереди, мы с Джоуи – следом.

– Как ты думаешь, перед остановкой кареты кондуктор подудит в рожок? – спросил я.

– Мне и дела нет, – отвечал он. – Я столько раз ездил в карете, что и не упомню.

– Ты? Куда?

– С моим дядей. В Лондон и окрестности.

– Сколько тебе лет?

Его ответ меня удивил: я был мальчик некрупный, а он еще мельче, но разделяло нас, как оказалось, всего полгода. Для меня это послужило утешением: будь я намного старше его, было бы особенно обидно, что я по сравнению с ним ничего в жизни не повидал.

В лавчонке с самым разным товаром, где помещалась также и почта, ставни в самом деле оказались закрыты, так что Сьюки отдала письмо миссис Дигвид с двумя пенсами, чтобы отправить его из Лондона.

– Конечно, сегодня все закрыто, как я и говорил, – указал я.

– Все, кроме погоста, – заметил Джоуи, потому что мы как раз проходили мимо кладбища.

– Не говори глупостей, кладбища не закрываются никогда.

Во взгляде, который он на меня бросил, сквозило унизительное сознание превосходства.

– В Лондоне закрываются. Разве только там есть морг.

– Помолчи насчет Лондона! – крикнул я и толкнул его, решив не спрашивать, что означает незнакомое слово.

Он толкнул меня в ответ еще сильнее, и я схватил его за руку, но он сумел вывернуться и ударил меня в грудь. Тут Сьюки и миссис Дигвид нас растащили и остаток пути не подпускали друг к другу.

К перекрестку мы прибыли раньше времени и несколько минут ждали, пока на заснеженной дороге покажется карета. Едва ее завидев, я замахал руками, кондуктор, к моему восторгу, и в самом деле протяжно загудел в рожок, лошади замедлили ход и – топочущие, звонкие, в испарине – остановились рядом с нами. Кондуктор подтвердил, что снаружи есть свободные места, получил деньги и помог подняться (под моим завистливым взглядом) новым пассажирам.

Пока они устраивались, а кондуктор готовился уже дать сигнал кучеру к отправлению, я вырвал у Сьюки свою руку, подскочил к карете, крикнул Джоуи: «Вот, держи!» – и бросил ему кошелечек, который взял из своей комнаты, со всеми моими накоплениями, а именно одним фунтом, четырьмя шиллингами и тремя пенсами, в том числе и половиной соверена, полученной на кладбище от мистера Барбеллиона. (Я сохранял монету из какого-то суеверного чувства, а теперь был рад случаю от нее избавиться.)

Карета тронулась, прежде чем Джоуи и его матушка успели открыть кошелек, но когда они проехали полсотни ярдов, он привстал и замахал мне рукой, а мать держала его за ноги, чтобы он не вывалился.

Не одну неделю мы с матушкой частенько вспоминали миссис Дигвид и ее сына и гадали, что ждало их в Лондоне. (Мне доставило большое удовольствие отыскать на карте место, где они жили.) Затем матушка долго оставалась задумчивой и грустной, и мне пришло в голову, что упоминание Лондона пробудило в ней мысли и воспоминания, к которым она давно не обращалась. Странно было размышлять о том, что есть у нее в жизни страницы, совершенно мне неизвестные. Она много писала в записную книжку, но, судя по всему, это не были письма. Биссетт была низкого мнения о наших гостях, утверждала, будто все рассказанное этой особой представляло собой сплошную ложь, выговаривала матушке за ее наивность и доверчивость. Наконец матушке пришлось согласиться с тем, что женщина могла и преувеличить беды и тяготы, обрушившиеся на ее семью после взрыва на газовом заводе, когда ее муж получил увечье. (Однажды я подслушал случайно, как Биссетт, качая головой, говорила: «От нее совершенно точно несло джином».)

Происшествие повлияло и на меня, внушив мне беспокойство. Я не верил, что рассказанное было ложью, и не удивлялся тому, что наши жизни как будто оказались связаны: в детстве мы считаем себя пупом земли и подобные совпадения не кажутся нам случайностью. Меня смутила, однако, мысль о том, что Джоуи, равный мне годами или даже чуть младше, уже несколько лет трудился, чтобы заработать себе на жизнь. Он знал Лондон, пережил такое, о чем я и понятия не имел. Мне захотелось поскорее вырасти и уехать из деревни, и матушка, как я думаю, догадалась об этом и была огорчена.