Читать книгу Опасные странствования. Исторический авантюрный роман - Чель Э. Генберг - Страница 4

Мальчонка родился посреди лютой зимы. Он увидел дневной свет 16 января 1600 года Господня и получил имя Дагвинд.5 Роды оказались тяжелыми для матери Кристины Мартинссон, настолько тяжелыми, что после этого она не могла уже иметь детей. Злые языки говорили, что она не желала больше подвергать себя таким страданиям, поэтому сдвинула ноги и более не пускала своего мужа между них.

Стоял январь, месяц Тора6, в котором был 31 день. Согласно старому Альманаху крестьянина – экземпляр его, раздобытый в Германии, стоял в массивном книжном шкафу в большой комнате – продолжительность дня была 8 часов и 10 минут. Солнце пребывало в созвездии Водолея с 10 января по 10 февраля.

Семейство Мартинссон было знатного происхождения и соблюдало правила своего сословия. Однако они никогда не забывали, что были земледельцами, и потому слушались, насколько это можно было понять, советов и наставлений из Альманаха крестьянина. Так, в отношении месяца Тора в нем говорилось следующее:

В этот месяц надо пить хорошее вино на голодный желудок. Кроме того, следует есть натощак острые специи, такие как имбирь, перец, гвоздика, а c напатикум полезно пустить кровь, вскрыв вену на левой руке, а иначе кровопусканием заниматься не надо.

В созвездии Водолея не надо строить дом, переезжать в другой дом, вступать в брак и праздновать свадьбу. Плохо также применять медикаменты к голени.

Но одно очень обрадовало новоиспеченных родителей. В Альманахе были в основном добрые слова о новом члене семьи.

В нем сообщалось, что ребенок, родившийся в созвездии Водолея, будет хорошо себя вести, будет иметь хорошую репутацию и сможет вполне постоять за себя. Он будет спокойным и не будет ябедничать. Он верит всему, что ему говорят, он прямодушен, беспечен и уравновешен, говорит правду и ненавидит ложь и лжецов. Зачастую у него шрам или иной знак на руке или ногте. Он лучший из своих братьев и переживет своих родителей. Его дети будут глупы и легко воспитуемы, и он будет иметь много женщин.

Водолей должен быть веселым, беззаботным и прямодушным. В знаке Рыб ему суждено иметь счастье и достаток на море. В то же время в знаке Рак он мог легко заболеть, а в знаке Девы умереть. В Весах ему должно повести, и потому он должен уехать. В Скорпионе имелись признаки того, что он станет богатым, а в Стрельце у него должно получаться все, что он предпримет.

В Козероге наоборот, он не должен ничего начинать, так как из этого ничего не выйдет. Если он уже дожил до 32 лет, он доживет и до шестидесяти.

Улоф Мартинссон прочитал эти предсказания много раз, точно так же он читал написанное и про себя самого. Это были хорошие пророчества, и он надеялся, что они сбудутся. Дожить до шестидесяти значило прожить долгую жизнь. Достичь 32-летнего возраста было в рамках возможного.

Хотя полной уверенности в том, что все так и будет, у него не было. Несмотря на то, что в Альманахе в предисловии и других местах говорилось, что предсказания основаны на Христовых словах и Библейских заповедях, Улоф заметил, что иногда они были ошибочны.

Или он сам ошибался и сам не так толковал закрученные формулировки? Во многом написанное в Альманахе сильно смахивало на магические руны, и надо было уметь читать между строк, чтобы понимать написанное.

Оставалось надеяться на лучшее.

С надеждой надо было относиться и ко многим другим вещам. Семейство Мартинссон не было богатым, но все же было знатным и должно было поддерживать видимость богатства. Поэтому их двор в Эргрюте был одним из самых больших в округе. Дом не был крепостью из камня с башнями и бойницами, что порой печалило Улофа Мартинссона. Средств на его постройку не было, и даже тот дом, что они имели и содержали, требовал непомерных, с хозяйственной точки зрения, затрат.

Времена и обстоятельства были таковы, что знатное семейство должно было показывать свою принадлежность к высшему классу. Все вокруг должны были знать, кто здесь хозяин, который знает, как надо себя вести, как правильно жить. Семейство вынуждено было показывать, что купается в деньгах. Надо было устраивать празднества и пирушки, охоту, которая была нечто большим, нежели сборищем для добычи дичи. Как только происходило что-то значительное, надо было праздновать это событие.

Рождение малышки Дагвинда было отмечено грандиозным праздником с множеством гостей. С наступлением темноты черное зимнее небо осветилось фейерверками, на которые любовались друзья и знакомые в шелках, кружевах, жемчужных ожерельях, драгоценностях и золотых галунах.

Улоф Мартинссон скорее всего никогда бы не расплатился со своими долгами, – коих было множество, – если бы ему не повезло и он не наследовал от своего отца должность объездчика, своего рода лесничего. В связи с этим он был освобожден от налогов и получил полугодовой стол от эльвсборгского замка вместо платы наличными за работу. Коли на то пошло, эту работу он никогда не выполнял. Ее исполнял один из работников, состоявших на жаловании в усадьбе Энггорден.

Еще ребенком Дагвинд проявил бурную нетерпеливость, сопровождавшую его многие годы. Иногда она проявлялась в том, что он грыз ногти. Это страшно не нравилось его матери, которая всякий раз, когда она это видела, требовала, чтобы он прекратил это.

Однажды, как раз накануне его седьмого дня рождения, они приехали в Нюлёсе, чтобы сделать покупки. Дагвинд остался сидеть в открытой коляске, изучая переменчивую уличную жизнь и думая о том, что ему надо сделать по возвращении домой. Испытывая некоторое беспокойство, он стал грызть ногти, что заметила его мать Кристина, когда вышла с покупками из магазина вместе со служанкой. Дагвинд узнал тогда обо всех своих недостатках.

Тут как раз появился тот человек в рваном солдатском обмундировании. О остановился у коляски. Катарина вынула кошелек, чтобы подать солдату монетку, думая, что это нищий. Но солдат выпростал руки из карманов и протянул их Дагвинду. Пальцев на руках не было, только остатки фаланг. Остальное исчезло при взрыве бомбы на войне.

– Ты должен слушаться свою мать, пацан! – сказал этот бородатый дурно пахнущий мужик. – Будешь обкусывать ногти – станешь таким, как я!

Солдат получил свою монету, а шестилетний малыш перестал после этого грызть свои ногти.

Какое-то время спустя он до смерти напугал свою мать. Они поставили на кухне большую лохань, чтобы искупать Дагвинда. О сидел в воде, дожидаясь, когда придет служанка и намылит его. Но она с чем-то замешкалась, и Дагвинду пришло на ум узнать, сколько он вытерпит не дыша. Он наполнил легкие воздухом и нырнул под воду. Он лежал на дне лохани, как мертвый, с закрытыми глазами, считая про себя.

Когда пришла мать, он уже насчитал до двухсот пятидесяти трех и начал меняться в лице. Кристина Мартинссон закричала от ужаса. Подбежала служанка, и они вдвоем вынули его из воды. Тут он открыл глаза.

– Ты меня до смерти напугал! – закричала мать.

– И меня тоже, – вторила служанка.

– Зачем вы меня вынули? – спросил Дагвинд. – Теперь я не узнаю, сколько я могу выдержать. Я хотел досчитать до трехсот. И уже немного оставалось!

Одним летним днем он повторил свой опасный опыт в ручье, бежавшем за домом. Тут он досчитал до трехсот, и поскольку он считал медленно, то решил, что выдержал примерно четыре минуты. Это было дольше, чем смог кто-либо до него, насколько это было ему известно.

Дагвинд рос и превратился в рослого и здорового парня, получившего приличествующее его сословию воспитание. Он уяснил себе, что праздники и приемы были мерилом статуса усадьбы, и как важно было принимать каждого гостя чуточку лучше, нежели требовалось по рангу. Скудный прием – признак неуважения к гостям. Бедный стол означал принижение гостя.

Главным в воспитании было умение вести себя. Кто не умел вести себя, был достоен презрения. Этикет определял разницу между сословиями.

Дагвинду быстро надоели все эти показные помпезные церемонии, но он знал, что они необходимы, и был вынужден терпеть их.

Он знал, что Швеция была четырехэтажным строением. На первом этаже были крестьяне и работники, выше – мещане и жадные до денег буржуа; на третьем этаже – священнослужители, а выше всех стояли дворяне и знать, которые имели контроль и власть над всеми. И только король был выше, но и он так или иначе принадлежал к дворянскому сословию.

Как и другие молодые дворяне, Дагвинд обозначал свое положение дорогим гардеробом. Это проявлялось, когда он выходил куда-нибудь, да и, кроме того, нельзя было слишком часто появляться в одном и том же.

Домашнего учителя звали Юхан Русѐн; он был сыном священника в провинции Вестергётланд. Ему удалось научить Дагвинда немецкому и латыни, математике и философии помимо всего прочего, что могло понадобиться в жизни. Сам Русѐн учился в Германии и знал, как себя вести во дворце и хибаре. Он был очень охоч до женского пола, каковой познавал на практике. Как-то он взял Дагвинда с собой в припортовый квартал в Нюлёсе. На втором этаже пивной «Горн», названной в честь мыса Горн в Южной Африке, Дагвинд в четырнадцать лет расстался с невинностью, унаследовав интерес своего учителя к эротике.

Когда Улоф и Кристина Мартинссон поняли, что сын не может научиться ничему новому дома, в Швеции, они отправили его для продолжения обучения в Париж. Он не утратил своего интереса к учебе, а также ни в коей мере к тому, что вкусил в «Горне».

Отец часто писал письма своему единственному сыну, в которых беспрестанно подчеркивал важность того, чтобы Дагвинд приобрел хорошие манеры. «Ты должен стать благородным юношей», – писал отец. «Важно уметь вести себя по-светски. Что хорошего в том, что ты вернешься домой ученым педантом».

Он вернулся домой всецело обученным. Теперь он мог размахивать шляпой с плюмажем на французский манер и говорить с учеными людьми на двух-трех живых и мертвых языках.

Кроме того, он умел фехтовать, метко стрелять из пистолета и мушкета и обучился военной стратегии, хотя и на довольно среднем уровне.

Когда он жил во французской столице, он часто бродил вдоль набережных, наблюдая кипящую там жизнь. Там он вспоминал свой дом и тосковал по нему. Суда он связывал с рекой Гёта-Эльв и городом Нюлёсе. Иногда его пронизывало желание стать морским офицером. «У них униформа красивее», – считал Дагвинд, – «чем у кавалеристов и артиллеристов».

Когда он вернулся домой, он навестил поэтому своего соседа – Йохена Брандта в Стура Горда. Он тоже был голландцем и принадлежал к большой голландской колонии, обитавшей в округе. Но самым важным был тот факт, что он был морским офицером, сперва в британском флоте, а затем в шведском, где он был ранен и навсегда списан на берег в ранге капитана корабля.

Йохен пользовался дурной славой среди своих соседей, но Дагвинд ладил с ним. У Брандта юноша быстро научился большинству из того, что Йохен Брандт знал о военном деле на море, и когда его пригласили в месячный рейс на судне, ему удалось – во многом благодаря своей упертости – убедить отца и мать, что это было ему необходимо. Тогда ему было 16 лет.

Месяц в море вылился в 50 дней. Но когда он вернулся, Дагвинд чувствовал себя настоящим морским волком и знал теперь, кем он хочет стать.

Но в молодости планы меняются. Еще во время своей учебы у Брандта он познакомился с аптекарем и практикующим врачом Ладеманном в Нюлёсе. Это был похожий на черта человек с трубкой в зубах, который взял Дагвинда под свое крыло. Любопытный парень узнал все, что знал Ладеманн о болезнях и лекарствах, о том, как надо лечить раны и сращивать сломанные кости. Дагвинду Мартинссону это показалось даже интереснее, чем морское дело.

– Это говорит о том, что ты толковый парень, – сказал ему Ладеманн. – В конечном счете важнее латать народ, нежели гробить его на поле брани.

Дагвинд записывал все, что узнавал, в тетрадь в черной обложке. Ладеманн порой забавлял себя тем, что задавал ему самые трудные вопросы, но юноша всегда давал на них правильные ответы.

– Ты мог бы уже перенять мою практику, – сказал доктор. – Но ты этого не сделаешь, потому как таким, как ты, это не пойдет на пользу.

Чуть позже тем летом в Нюлёсе приехал один из друзей Ладеманна. Это был лекарь Петер á Налдвик из Амстердама, соблазненный перспективой стать городским врачом в Гётеборге, строительство которого планировалось. Ладеманн представил Дагвинда вновь прибывшему доктору, и они стали без проблем общаться, потому что юноша на тот момент говорил по-голландски столь же хорошо, что и по-шведски.

Неприятности начались для Налдвика почти сразу по приезде. Как иностранец и недавно приехавший, он не мог работать в Швеции как заблагорассудится. И никакой роли не играл тот факт, что его пригласили сюда правители города. Он должен был ждать, пока Гётеборг не появится на отведенном для него месте. Но пока что города, в котором он мог бы быть городским врачом, не существовало.

Когда Дагвинд узнал, что Петер á Налдвик может лечить животных ничуть не хуже, чем людей, он решил помогать ему. В его усадьбе Энггорден было много больных лошадей и других животных, так же как и у многих знатных знакомых его семейства в округе. Налдвик мог не беспокоиться более о том, как выбраться из своего затруднительного положения, и в благодарность пообещал, что Дагвинд мог изучать медицину у него.

Налдвик был весьма ученым человеком, он привез с собой большую библиотеку из Голландии. Дагвинд много времени проводил у голландца. Он сидел, уткнувшись носом в книги, а доктор царил у своего секретера.

– Что это вы пишете, доктор? – спросил Дагвинд после одного из домашних экзаменов. – Вижу, что это на латыни, что-то о лошадях, но…

– Это книга, которая будет издана лейденским университетом у меня на родине, – гордо ответил Налдвик. – Ты прав, она о лошадях, об их характере, о том, как надо выбирать себе лошадь, как обучать ее и как за ней ухаживать.

Он показал первую страницу рукописи. Под заглавием стояло: «Auctore Petro а Naldevyk, Batavo doctore medicine apud Gothob».

– Голландский доктор медицины среди гётеборжцев? – спросил Дагвинд.

– Еще нет! Буду со временем, мой молодой друг. Еще до того, как выйдет книга.

Когда Дагвинду исполнилось 18 лет и он начал считать себя готовым врачом, пронесся слух, что приезжает король. Зачем – никто не знал, по крайней мере никто из тех, кто знал, ничего не говорил о причине его приезда. Дома в Энггордене тоже много судили и рядили об этом. Отец и мать начали задирать нос.

– Что за таинственность, отец? – спросил Дагвинд.

– Пора и тебе знать, – услыхал он в ответ.

И он узнал следующее. Густав II Адольф действительно приезжает. Мало того, его величество почтит своим присутствием семейство Мартинссон и проведет одну ночь в одной из комнат усадьбы. Когда же это произошло, Дагвинд с трудом попал домой. Повсюду стояла вооруженная стража, которая следила за тем, чтобы никто посторонний даже близко не подходил. В тот вечер, когда к ним пришел король, Дагвинду пришлось сидеть далеко за большим столом, там, где его никто не видел, потому что все свечи были возле Густава Адольфа. На следующий день рано утром его величество во главе своего двора поскакало на вершину горы, стоявшей за несколько километров от усадьбы Энггорден. Оттуда король указал, где бы он хотел построить город. Город должен носить звучное имя Гётеборг. В тот раз Дагвинд больше короля не видел.

Однажды он сидел в своей комнате и читал, когда отец и мать вошли в его комнату, как всегда без стука. Он отложил книгу в сторону и поклонился им.

Они не сразу перешли к делу.

– Ты уже не ребенок, Дагвинд, – сказал отец. – Пришло время обзавестись тебе женой.

– Я еще не думал об этом, – ответил сын. – Я слишком занят учебой, чтобы еще и о семье заботиться. Да я и не знаю никаких других девушек, кроме тех, что живут поблизости. Те, что подходят по возрасту, не подходят по другим причинам.

Он начал перечислять девушек, с которыми встречался, объяснять, почему он не хочет ни одну из них взять себе в жены. Мать тайком улыбалась, скрываясь за своим платком.

– Я поговорил о тебе с королевской свитой, – сказал Улоф Мартинссон. – Есть одна девица знатного происхождения, которая подойдет тебе. Во всяком случае, она устраивает нас!

– Кто это?

– Элеонора Шютте. Дочь барона Юхана Шютте, бывшего учителя короля. Я пригласил ее к нам. Она приедет.

Дагвинд большими глазами посмотрел на своих родителей.

– И что с ней не так? – спросил он.

– С ней все в порядке, как я знаю!

– Слыхал я о роде Шютте, – сказал Дагвинд. – Это не какое-то занюханное дворянство. И сколько ей лет?

– На пару лет старше тебя, сынок.

– Принцесса на горошине! Я так и думал, – ответил юноша, развеселившись. – Она не сумела никого заловить, и я у нее последний шанс.

– Думай, что говоришь! Мы не менее знатны, чем она.

– Взгляни правде в глаза, отец…

Он умолк, увидев в глазах отца нечто иное, чем правду. Взгляд отца стал жестким, глаза потемнели. Дагвинд понял, что зашел слишком далеко, и тотчас сменил тему. Он вновь поклонился в знак уважения.

– Когда она приезжает? – промолвил он.

– Через три дня. Оденься как следует, и немного розовой воды не помешает. Ты знаешь, что от тебя несет коровником? Общение с этим иностранцем-ветеринаром не идет тебе на пользу. Он забивает тебе голову глупостями. На что тебе медицинские знания, если ты никогда не сможешь извлечь из них пользу?

– Знания никогда не повредят, отец. – Я смогу сам лечить нашу скотину, когда буду ухаживать за ней.

– Поживем – увидим!

Элеонора Шютте прибыла, как и ожидалось. С ней была свита из четырнадцати персон. Они разместили ее в самой красивой комнате, где она проводила бóльшую часть дня у зеркала, когда ее служанка и пару других дам пудрили ее и делали все, чтобы она стала красивой.

Дагвинд никогда не видел более некрасивую и безвкусную особу. Элеонора была небольшого роста, минимум на двадцать пять сантиметров короче его самого, с заостренным личиком, покрытым какой-то сыпью. Она никогда не улыбалась, а во взгляде ее читалось презрение к окружавшему ее.

Он попытался поговорить с ней, когда им пришлось сидеть рядом, но его слова упали на бесплодную почву. Когда она от них уехала после пяти бесконечных дней и ночей, он почувствовал большое облегчение.

Немного спустя Улофу Мартинссону пришло письмо. Оно было изысканно сформулировано, но его содержание привело его в ярость. Элеонора Шютте писала, что имение у них маленькое и бедное, не подходящее для дамы ее положения. Помимо того она считает Дагвинда занудой, не знающим, как ублажать благородных дам.

Потребовалось много времени, прежде чем хозяин усадьбы Энггорден нашел в себе силы написать и поблагодарить за визит. Написать-то он написал, но послание вышло коротким и отдавало обидой.

Нюлёсе начал наполняться людьми из ближних и дальних мест. Они собрались там в надежде получить работу на строительстве нового города. Но поскольку за строительство отвечали голландцы, лучшие рабочие места получили их соотечественники. Были там и немногочисленные шведы, которым поручили носить камни и рыть землю, вот и все.

Как раз в то время у Дагвинда появились основания усомниться в искусстве врачевателя. Во время осеннего забоя скота вырвалась одна кобыла, и в бешеной погоне это смертельно испуганное и разъяренное животное сильно укусило Улофа за ногу. Позвали Петера á Налдвика, который призвал на помощь все свои знания и способности, но рана не желала заживать. Улоф Мартинссон стал прикован к постели с не прекращавшей гноиться ногой.

Дагвинд был теперь вынужден больше времени уделять управлению усадьбой. Ему никогда не нравилось работать на земле, но поскольку это было сейчас необходимо, он с большой энергией включился в работу. По ночам он продолжал читать, все больше медицинские трактаты, которые одолжил ему Петер á Налдвик. Нигде не говорилось, как лечить постоянно гноящиеся раны.

Но он узнал кое-что иное. На усадьбу работали бедняки, пытавшиеся прокормиться на том клочке земли, которым сами владели. Для них скотоводство было нечто бóльшим, нежели земледелие. Весной и летом, когда можно было найти корм для скота, дела шли еще более-менее хорошо. Тяжелее было обеспечивать кормом в зимнее время. Дагвинд разрешал им пользоваться тем, что оставалось на полях после сбора урожая, но этого не хватало. Один поденщик пришел с вопросом, нельзя ли им косить на заболоченных лугах по краям владений семейства Мартинссон. Дагвинд ответил, что можно, за что получил нагоняй от своего отца.

– Дай только нищему палец, так он руку отхватит, – сказал отец. – Мы должны беречь то, что имеем.

– Они должны выживать, чтобы мы могли использовать их и в дальнейшем, – ответил Дагвинд.

– Это раньше так было! – с горечью пробормотал отец, немного подвинувшись на постели, чтобы не было пролежней.

Дагвинд сдержал свое обещание. Он поехал посмотреть, как идет косьба, и увидел исхудавших мужиков с косами, стоявших по колено в воде. Женщины выходили из леса, нагруженные содранной корой, мешками с листвой, вереском, еловыми лапами, мхом и лишайником, – всем тем, чем будет питаться скот в зимнее время.

И все же часто наступал зимой голод, даже в этих краях.

Одного из поденщиков в усадьбе звали Маттиас Янте. Он был надежным работником, и Дагвинд частенько общался с ним, потому что тот много чего умел и ничего не имел против обучения своему мастерству.

Однажды солнечным днем, когда они сидели на краю канавы и Дагвинд угощал его домашним лимонадом, пришла дочь Маттиаса с обедом для своего отца. В груди Дагвинда подпрыгнуло сердце. Несмотря на бедное, плохо сидящее платье, девчушка была настоящей красоткой. Ей было, должно быть, шестнадцать, может, семнадцать лет. Волосы были у нее светлые и длинные, немного всклокоченные, но это картины не портило. Ноги были длинные и стройные, и когда она стояла против солнца, сквозь тонкое платье просвечивало ее тело, бросая Дагвинда в жар от возбуждения.

Маттиас заметил это.

– Прошу вас быть с ней осторожнее, – хрипло сказал тот, когда девушка ушла, оставив горбушку хлеба и кувшин с водой. – Ваш отец так вот побаловался с ее матерью, и она подцепила французскую болезнь. Она уже умерла, мир праху ее, но умирала она тяжело.

– Мой отец? Французская болезнь? – с ужасом забормотал Дагвинд. – Неужели это правда?

Поденщик отвел глаза в сторону.

– Давно это было. Он пожаловался, что ваша мать не дает ему. Что мне было делать, кроме как послушаться своего хозяина? Но я хочу, чтобы Лувиса избежала такой участи.

– С ней это не произойдет! – пообещал Дагвинд.

Он вернулся в дом расстроенный и задумчивый. В библиотеке было все, что касалось семейства. Он нашел требуемые бумаги – все, за исключением некоторых. Тогда он продолжил поиски. Там был шкаф, который был всегда заперт, сколько он себя помнил. Ключа он и сейчас не нашел, однако замок был настолько прост, что его можно было открыть и гвоздем. В нем тоже были бумаги и ларец, который он вскрыл.

Дагвинда чуть не стошнило, когда он прочел то, что написал домашний врач Альвар Хаке. Когда мать родила его, она чуть не умерла, но не от обычной болезни, которая стала причиной того, что она больше никогда не могла иметь детей.

Этот недуг был льюисом, также называемым сифилисом, и Дагвинд прочитал черным по белому, что ее заразил отец. Кристина Мартинссон скорее всего должна была умереть от этой болезни, писал Хаке, но этого не случилось. Ему были известны случаи, когда эта болезнь по неизвестным причинам отступала.

Дагвинд преисполнился гневом. Он уже многое знал из медицины, в частности то, что зараженная сифилисом мать могла заразить через кровотоки свой плод во чреве. Его собственный отец не только заразил свою жену этой болезнью, но и подверг своего ребенка риску, что тот родится с этой страшной болезнью.

Он вернул бумаги на место и пошел в свою комнату. В течение нескольких часов он вынашивал планы, как наказать своего отца, но потом его мысли свернули в другое русло. Он не был судьей или палачом. Доктор Петер á Налдвик крепко вбил ему в голову, что единственной обязанностью смыслящих в медицине людей было лечить других.

И он взялся за книги и узнал, что сифилитики могут страдать от неизлечимых ран. В них было написано, что застарелый сифилис с трудом поддается лечению, но также и то, что вполне возможно устранить симптомы.

Лекарство было трудно приготовить, да и в доме не было всех необходимых ингредиентов. Поэтому он приказал запрячь лошадь в коляску и через некоторое время уже ехал в Нюлёсе. Ему открыл доктор Ладеманн, который с удивлением посмотрел на список, протянутый ему Дагвиндом.

– Ты попал в беду, парень? – спросил он.

– Не задавай вопросов. Просто помоги мне!

Через какое-то время он вернулся домой с основанным на ртути лекарством и мазью того же содержания. Он собрался с духом, чтобы не выдать свое отвращение, когда он давал отцу микстуру и смазывал рану мазью. Он сменил повязку на ноге и вышел из комнаты.

Улоф Мартинссон не произнес ни слова. По лицу сына он понял, что не время для разговоров.

Через два месяца рана стала гноиться меньше. Отцу тоже стало лучше, так что он вновь стал баловаться своей глиняной трубкой.

В эти два месяца Дагвинд несколько раз встречал Лувису, дочь поденщика Янте. Она была красива и все больше нравилась ему, но он страдал от того, что не может поговорить с ней ни о чем ином, как о погоде и ветре. Лувиса не была глупа или неразумна, но она в основном не знала ничего из того, что не имело отношения к сезонным растениям и поведению скота.

За три недели до того, как король Густав II Адольф во второй раз объявил, что собирается в эти края, и требует, чтобы его поселили в усадьбе Энггорден, Дагвинд впервые побывал дома у Маттиаса Янте и его дочери. Ему показалось почти невозможным, что за двадцать один год, что он прожил здесь, он никогда не был вблизи домишек работников усадьбы. Когда он был совсем маленьким, он играл с их детьми, но на приличном расстоянии от их жилищ.

По Божьей воле положение людей было разным, но Дагвинд был поражен тем, как велика была эта разница.

Домишки в небольшой деревне недалеко от сторожки у ворот усадьбы скрывались в густой роще. Это были одноэтажные бревенчатые избы четырехугольной формы, рубленые в замок. Крыши были покрыты дерном, и на одной из них стоял козел и щипал траву. В избе было также маленькое квадратное окошко стороной в пол локтя, затянутое пергаментом. Оно было единственным в избе. В деревне стояла вонь, хотя и иная, чем в Нюлёсе, как отметил Дагвинд. У него перехватило дыхание, когда Маттиас открыл дверь, приглашая его войти. Дверной проем был таким низким, что пришлось согнуться, чтобы пройти внутрь, осторожно перешагивая через высокий порог, чтобы не споткнуться.

– Это от молодняка, – объяснил Маттиас. – Мы не хотим, чтобы он заходил в дом.

Внутри стоял стол длиной чуть ли не во всю избу. Вместо печи был открытый очаг, в котором горел огонь, дававший хоть какой-то свет. Единственная комната не была обита досками, так что были видны бревна. Щели между ними были замазаны коровьим навозом, смешанным с глиной.

Дагвинд отскочил в сторону, почувствовав, что наступил на змею, растянувшуюся в тепле избы. Лувиса, сидевшая за столом вблизи очага, штопая чулки, засмеялась, заметив его испуг.

– Выброси ты этого змея! – выдохнул Дагвинд.

– И не подумаю, – ответила Лувиса. – Он домашний, наш домовой, и если мы будем плохо относиться к нему, он нашлет на нас несчастье.

Она отложила в сторону чулок и иглу. Дагвинд огляделся в полутемной комнате. У каждой из торцевых стен стоял шкаф для спанья7. Маттиас уловил его взгляд и потупился.

– Я оставлю вас одних, – хрипло выговорил он.

Дагвинд секунду рассматривал девушку. По ней было заметно, что она готовилась к чему-то, чего явно не желала. Она, видимо, испытывала те же чувства к нему, что и он к ней. У нее, как и у него, слова застряли в горле. Она не горела желаньем улечься с ним, но была готова это сделать – ведь он был хозяином, владельцем усадьбы.

Дагвинд покачал головой и вновь надел шляпу.

– Я зашел, только чтобы посмотреть, как вы живете, – соврал он. – Теперь я знаю, так что я пошел домой.

Он ее больше не видел до приезда короля. Тогда она трудилась на кухне. После этого она снова исчезла на какое-то время. Две недели спустя, когда его величество уехало из усадьбы Энггорден, он заметил ее в поле и вновь почувствовал жар в паху. Однако он подавил свои чувства и подошел к Маттиасу, который стоял в стороне и правил косу, чтобы скашивать траву на обочине.

– У меня пока не будет времени работать в поле, – сказал Дагвинд. – Я убедился в том, что ты настоящий знаток в сельхозработах. Я хочу, чтобы ты возглавил их в качестве управляющего или как он там называется. Ты будешь получать за это дополнительную плату, Маттиас.

Крестьянин сгреб с головы шапку и поклонился.

Дагвинд вернулся домой. В последнее время отцу становилось все лучше и лучше. Мазь помогала, может, и настойка тоже.

Дагвинд сменил повязку на ноге, отметив, что рана начала зарастать.

– Спасибо тебе, сынок, – сказал Улоф Мартинссон. – Еще недавно я велел тебе прекратить эти медицинские глупости. Ты сказал, что можешь лечить больной скот. Похоже, что тебе это удается.

– Когда знаешь в чем дело, легче лечить, – холодно ответил Дагвинд.

– Так ты знаешь?

– Да, знаю! – сказал он. – Ты мой отец, и я не хочу видеть, как ты лежишь в постели до конца жизни. Я вынужден принимать тебя таким, какой ты есть, родителей не выбирают. Я, может, и вылечу твою ногу, но не саму болезнь. Она у тебя давно… и с ней ты натворил много бед, так что я не могу тебя простить!

– О чем ты говоришь? – рявкнул старик. – Это уже наглость! К чему тебе прощать меня?

– Был бы я более верующим, может, я бы и простил тебе, что ты причинил моей матери и жене Маттиаса Янтеса… и, возможно, мне!

– Ты несправедлив! Я не знал…

– Я тебе не верю, отец! – сказал Дагвинд. – Но я продолжу лечение. Еще немного, и ты встанешь на ноги.

Отец опустился на подушки, и в глазу его что-то заблестело, а потом выкатилась и сползла по скуле слеза.

– Правда в том, что я не знал, но я не хочу пережевывать это с тобой, ведь ты уже все для себя решил, – хрипло вымолвил он басом. – Но здорово, что я смогу встать с постели. Выдвинь-ка ящик в буфете!

Он указал на буфет, стоявший в углу комнаты. Дагвинд послушался. В ящике лежали два конверта. Оба были адресованы ему.

– Письма мне? – вопросительно воскликнул Дагвинд.

Когда он их перевернул обратной стороной, он увидел, что печати сломаны, и в нем вновь поднялась неприязнь к старику в постели.

– Да, я их прочел! – сказал отец. – Ты мой сын, вот я и прочел их. Первое от управляющего королевским двором Нильса Шерншёльда из Эльвсборга. Он получил письмо от господина Брандта из Стура Горда, который утверждает, что ты знаешь все, что нужно знать морскому офицеру. Он присвоил тебе звание лейтенанта. Поздравляю.

– Спасибо.

– Второе письмо из королевского дворца в Стокгольме. Должно быть, ты произвел впечатление на короля. Он хочет, чтобы ты приехал к нему, у него для тебя есть поручение.