Читать книгу Мона Ли. Часть вторая - Дарья Гребенщикова - Страница 11

Мона Ли сначала шла освещенными улицами, а потом стала забираться все дальше и дальше, будто попав в маленький город, поместившийся в большом. Уже исчезли редкие прохожие, и дома шли ей навстречу унылые, темного, фабричного кроя, кирпичные, сквозь треснувшую кладку которых прорастали чахлые деревца. Откуда-то взялся ярко освещенный дом, уходящий в расцвеченное огнями московское небо, Мона пошла к нему – спросить дорогу, узнать – где она? Что это за улица? Но двери подъездов были заперты. На перекрестке Мона разглядела киоск «Союзпечати», подошла к нему, но киоскерша опустила ставни, потом подняла, поманила Мону к себе и дала ей в руки журнал. И тут же погас свет в киоске. Мона петляла между домов, трансформаторных будок, натыкаясь на металлические прутья ограды, но нигде не было ни единой таблички, ни остановки с названием улицы. Дойдя до фонаря, заливавшего мертвенным светом ровный круг какой-то площадки, Мона посмотрела на журнал. «Искусство советского кино», номер, год, и её – Монина фотография на обложке, из «Красных кораблей». Правда, фильм был заявлен Стешко под именем «Корабль мечты». Мона пролистала несколько страниц, нашла статью «Корабль-призрак» и стала читать отчеркнутое красным карандашом «…в главной роли снял Нонну Коломийцеву, с позволения сказать, актрису, лишенную напрочь романтического флёра. Кто она, эта Нонна? Вчерашняя школьница, девочка из самодеятельности, не имеющая ничего, кроме смазливой мордашки, но уже метящая в звезды. Ей, вместе с сомнительным певцом Верховским, хриплый голос которого уместен только в дешевых кабаках, удалось извратить сказку нашего детства, на светлых идеалах которого выросло не одно поколение советских детей. Этот союз, который нельзя назвать творческим…» и так далее, и тому подобное. Мона уже знала, что фильм не будет в прокате, но зачем ее лицо поместили на обложку? Она закрыла журнал, пригляделась – ее лицо было неузнаваемо изуродовано. Это была она, и – не она. Мона бросила журнал, закрыла глаза, заткнула уши, и вдруг начала кружиться на одном месте, под фонарем. Вот уже стал слышен знакомый гул нарастающего потока, вот застучали барабаны, тонко запела какая-то птица, и звук этот напомнил ей звук проносящегося мимо поезда. Мона кружилась, как волчок, то раскидывая в стороны руки, то прижимая их к груди. Свет фонаря погас, и Мона вдруг увидела дорогу, точнее – почувствовала её, и пошла, в точности повторяя прежний путь, перелезая через заборы, поднимаясь вверх по каким-то лесенкам без перил, спускаясь вдруг по какой-то тропке, виляющей между деревьев. Тот дом она узнала моментально, как будто вспышка осветила ей дорогу. Не оглядываясь, она рванула дверь – но ручка осталась в ее руке. Мона спустилась на тротуар, обошла дом, увидела выбитые окна первого этажа, собралась искать что-то, с чего можно влезть в окно, как вдруг неприметная дверка открылась сама собой, и Мона вошла.

Пустой дом жил. Слышно было, как лопаются обои, как шуршат, отходя от стен и свиваясь в локон. Трещали паркетные шашечки, рассыхаясь, капала вода из кранов, кто-то мелкий пробегал по комнатам, падали стулья, играла негромко музыка. Мимо Моны, поднимавшейся на второй этаж, прошел кто-то в темном, судя по длине – в плаще, волочащемся по ступеням, и Мону обдало запахом странным, почти тошнотворным. Мона сделала шаг – и попала в виденную когда-то ею анфиладу. В этот раз комнаты были наполнены разговорами, тонким плачем, покашливанием. Играли монотонно на скрипке, гремели кастрюлями, слышно было, как шипит газ и трется спичка о коробок. Никого не было. Мона наступала на паркет, который скрипел под нее ногами – то ли песок, то ли битое стекло. Ударили часы, Мона сосчитала – два. Ночь, это уже совсем ночь. Страха не было, настолько мучительно было желание понять – что происходит. Грань истерики давно была пройдена, теперь хотелось одного – знать. Чтобы за этим не случилось.