Читать книгу Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 1 - Дарья Владимировна Торгашова - Страница 13

Моя бабка Поликсена, – коринфянка благородной крови, бывшая властительница Ионии и наместница Дария, – скончалась за сорок три дня до моего приезда в Коптос. Ее муж, сломленный горем, последовал за нею двадцать дней спустя. Да, разлучиться с такой необыкновенной во всех отношениях супругой, конечно, было особенно тяжело…

Я, помнится, подумал, что и бабушке очень повезло с этим последним мужем – жить с царицей, даже свергнутой, мог бы только мужчина, смирившийся с ее превосходством. Много ли сыщется таких, даже в Египте?

Разумеется, я остался с Исидором, чтобы поддержать его. Хотя я не мог пробыть до конца траура по обоим его родителям: в Египте траур по знатному человеку длится семьдесят дней, пока тело умершего не набальзамируют и не поместят в гробницу. Однако похорон бабушки я мог дождаться, и таков был мой родственный долг – я прощался с госпожой Поликсеной от лица всей своей семьи, которую представлял здесь.

В первый день, когда я разложил вещи, я спросил Исидора, почему он сбрил волосы и брови. Таков египетский траурный обычай?

– Нет, – ответил мой друг. – Я это сделал гораздо раньше, когда получил посвящение.

Так я не ошибся…

– Ты стал жрецом? – воскликнул я. – Какого бога?

– Хнума, – ответил Исидор. – Хнуму поклоняются здесь, на юге, – и этому богу с юности служил мой отец.

Так значит, и Тураи был жрецом!

Как отличалась эта правда от того, что я думал об Исидоре и его семье до сих пор! Мне вдруг показалось, что я лишился единственного друга, – я чувствовал, что жрец не может быть таким другом, как простой человек. Во всяком случае, это невозможно здесь, в Египте.

– Но ведь ты должен был унаследовать дело отца? Стать смотрителем караванных путей, в свой черед? – воскликнул я. – Или ты оказался не готов к этому?..

Исидор покачал головой, и в его чертах на несколько мгновений проступила прежняя надменность одинокого мальчишки-египтянина. И новообретенное высокомерие служителя богов.

– Я прекрасно подготовлен к работе, которую выполнял отец, – ответил он. – Ты сам в этом убедишься. Обязанности жреца я выполняю три месяца в году; но и в это, и в остальное время я могу быть караванным смотрителем. Жрецы Та-Кемет часто бывают чиновниками и писцами.

Я вздохнул и кивнул, не зная, что сказать на это. Только понимал, что беззаботно поболтать, как мы делали раньше, с этим строгим молодым египтянином уже не получится. В нем почти не осталось ничего нашего – ничего, что напоминало бы о том, кем была его мать: кроме свободного владения греческим языком. И теперь, после смерти госпожи Поликсены, Исидор утратит все связи с ее эллинским прошлым!

Но, глядя на Исидора, замкнувшегося в своем скорбном одиночестве, я рассердился на себя за праздные и неподобающие мысли. В знак траура я коротко обрезал волосы, как принято у эллинов, – к четырнадцати годам я отрастил их до плеч, следуя примеру отца, и иногда связывал в хвост, так же, как он. Но теперь я попросил слугу Исидора остричь их, и преподнес свои каштановые пряди молодому хозяину дома.

Исидор принял мою жертву покойной, едва заметно улыбнувшись.

– Я положу твои волосы в саркофаг моей госпожи матери.

Я уже знал, что не смогу сделать это сам, – и, честно говоря, порадовался. Вначале мы с моим другом говорили только о скорбных предметах, приличествующих минуте, и Исидор рассказал мне, что для народа Та-Кемет погребение – величайшее и главнейшее таинство в жизни. Прикасаться к мумии могут только бальзамировщики-парасхиты и жрецы, читающие заклинания для облегчения усопшему пути по загробному царству. Даже Исидору не было бы это позволено, не будь он жрецом низшей ступени…

– Так значит, для вас вся жизнь – это подготовка к смерти? – воскликнул я. До сих пор мне даже не приходило в голову, насколько египтяне в этом отличаются от нас и от других народов.

– Да, именно так, – ответил Исидор.

Он улыбнулся мне с сознанием своего превосходства.

– Каждый день, совершая преклонение перед Хнумом и Осирисом, я говорю себе, что этот день может стать последним. И мое сердце может перевесить перо Маат на последнем суде.13

Меня начал тяготить этот разговор, похоже, приносивший моему старшему другу своеобразное наслаждение, доступное только египтянам. Видя, что мне хочется уйти, Исидор понимающе усмехнулся.

– Люди всех народов думают о смерти, экуеша, но лишь люди Та-Кемет умеют должным образом к ней приготовиться, – сказал он.

Мне очень хотелось поспорить; но, разумеется, сейчас это было бы грубо и неуместно. Однако у Исидора было мало времени на разговоры о божественном – помимо подготовки к похоронам, он разбирал свитки, оставшиеся от отца, готовясь к вступлению в должность: эти папирусы хранились как дома, в семейной библиотеке, так и в коптосском Доме жизни. Кроме этого, мой друг много времени посвящал преклонению. Он и раньше, в детстве, был набожен – а теперь порою погружался в молитву на целый час, раскрыв ковчежец со статуэткой своего бога и воскурив благовония. Когда я подглядывал за ним, – как он сидит на циновке, поджав ноги и простерев руки, – мне казалось, что Исидор, как и другие жрецы Египта, в молитвенном экстазе теряет чувство времени…

Однако, чтобы я не чувствовал себя лишним и не скучал, Исидор предложил мне воспользоваться его библиотекой. Я не был большим охотником до чтения – хотя я всегда любил узнавать новое, я считал, что гораздо лучше извлекать уроки из жизни, общаться с разными людьми и преодолевать препятствия, чем ворошить сухие свитки. У нас дома, к тому же, книг было мало: их собирали только самые богатые люди, и больше для того, чтобы похвалиться перед высокородными гостями.

Но в доме Исидора, от нечего делать и из вежливости, я воспользовался его приглашением. Библиотека у господина Тураи и его жены оказалась очень обширная – целых два стеллажа с круглыми гнездами для папирусов. Молодой слуга Исидора Нахт-Мин, – это был не раб, а свободный человек, как я узнал, – объяснил мне, что каждый из стеллажей делится на три секции. Верхняя была отведена под иероглифические тексты, средняя под иератические и демотические: это два вида египетской скорописи. Ну а внизу были свитки на греческом. Только их я и мог бы разобрать.

Нахт-Мин сообщил, что многие свитки в верхних и нижних секциях повторяют друг друга: это переводы с египетского языка на греческий и наоборот.

Эти папирусы не обманули моих ожиданий – я нашел очень любопытные хроники правления древних фараонов, которые, как я заподозрил, были скопированы в коптосском книгохранилище рукой Тураи или его сына. Еще я нашел трактаты по математике и философии: изложение взглядов Пифагора, Фалеса и Анаксимандра14, с которыми нас уже знакомили на уроках. Но повторять в египетском Коптосе то, что я учил дома в школе, – это было для меня чересчур!

Почитав какое-то время, я решил поупражняться в игре на кифаре. Я надеялся, что дух бабушки, если даже он рядом и слышит меня, не оскорбится.

Я поднялся со своим инструментом на крышу, чтобы никого не смущать. Как и Исидор своим молитвам, я мог предаваться игре и пению часами: хотя сейчас от пения решил воздержаться, у меня был слишком звучный голос, который сразу привлек бы внимание соседей. Так что я удовольствовался тем, что наигрывал по памяти знакомые мелодии.

Я не заметил, как ко мне поднялся Исидор. Когда я прервался, то обнаружил моего друга сидящим в стороне, у ограждения, – по-видимому, он уже некоторое время слушал меня…

Я смутился. Но Исидор только улыбнулся. Он стал похож на себя прежнего – на того, кого я знал раньше.

– Я долго пренебрегал тобой, но то, что ты здесь, – радует мое сердце, – сказал он. – Сейчас я свободен, и хотел бы узнать, как ты жил эти годы.

Что ж, это было его право – и как друга, и как хозяина…

Я не знал, стоит ли рассказывать Исидору о моем детстве, которое уже казалось мне незначительным; и первым делом сообщил самую главную новость.

– Я обручился, Исидор, и через три года женюсь!

Исидор живо заинтересовался этим, спросив, кто моя избранница и как я ее нашел. Я рассказал. Я заявил, что убежден – соединить свою судьбу с этой Поликсеной мне предназначено свыше!

Я и вправду верил в это… как верю до сих пор. И вы, конечно, можете себе представить, какое впечатление мои слова произвели на Исидора.

Он поздравил меня и подтвердил, что, по его убеждению, таков промысел богов…

– И твоя невеста все рассказала тебе о себе? – спросил он.

Я недоуменно посмотрел на него.

– Она многое рассказала. Гораздо больше, чем обычно поверяют незнакомцу.

Исидор помолчал, глядя на запад и пощипывая бронзовыми пальцами свой гладкий подбородок.

– А знаешь ли ты, кто ее братья? Те, в чьей комнате ты поселился, пока жил у Критобула?

Я медленно покачал головой.

– Нет… Но я думал, что это сыновья Критобула и Геланики…

И тут же мне стало ясно, что это не может быть так. Как я раньше не понял! Будь эти мальчики детьми Критобула, они были бы еще младше Поликсены и, конечно, до сих пор жили бы в отцовском доме!

Но я и Поликсена были слишком поглощены друг другом, чтобы говорить о чем-нибудь еще…

Я провел рукой по стриженой голове и спросил, борясь с волнением:

– А ты знаешь, кто по крови ее братья? Должно быть… они дети того же персидского воеводы, Надира?

Исидор тихо рассмеялся.

– Они дети знатного перса, это верно, – но только другого, по имени Дарион. До того, как стать любовницей Надира, мать твоей невесты была наложницей Дариона. Ты знаешь, кто это такой?

Я мотнул головой.

– Дарион – сын брата моей матери, который женился на родственнице Дария, чтобы получить ионийское царство, – объяснил Исидор. – Варазе и Фарнак, братья твоей Поликсены, – оба наполовину азиаты и носят персидские имена. Их обоих воспитывали как персидских царевичей.

Мой друг нахмурил бритые брови.

– Фарнак – единоутробный брат Поликсены, сын Геланики… а Варазе – сын родовитой персиянки, жены Дариона. Я думаю, что когда они повзрослели, то поссорились со своим приемным отцом и отправились в Азию, чтобы примкнуть к Дарию! Им должно быть сейчас по восемнадцать лет!

«Неудивительно, что Поликсена ничего не говорила мне о них», – подумал я.

Потом я разозлился – как будто моя невеста предала меня, умолчав о таком… Но как об этом можно было рассказать, и не только мне, но и любому другому греку, которого прочили ей в женихи?

Мне вдруг стало ужасно жаль бедолагу Критобула: мало того, что этот миноец не имел ни собственного сына, ни даже дочери, – он, как оказалось, был вынужден воспитывать чужих детей от двоих разных персов!

Я встал и подошел к ограждению, лицом к северу, – как будто мог дотянуться до Поликсены. Мне хотелось сурово пожурить ее за лукавство… а потом успокоить. Я надеялся, что могу соприкоснуться с нею мыслью и душой… если это правда, что духу нипочем расстояния.

Да, я предвидел еще большие трудности от такого родства, – эти братья-полуперсы, Варазе и Фарнак, могли встретиться мне и причинить немало зла. Но я уже поклялся в верности Поликсене и не изменю ей, чьей бы дочерью и сестрой она ни была. Только так и поступают мужчины!

Исидор подошел ко мне и встал рядом. Коснулся моего локтя.

– Ты сохранишь верность этой девочке, я вижу. Это Маат, как сказали бы у нас, – праведный путь… Я сделал бы так же, будь я на твоем месте.

«Но на моем месте ты не очутишься никогда», – подумал я, с некоторой завистью. Будущий путь Исидора был уже определен – и пусть жизнь караванного смотрителя в таком захолустье казалась мне довольно скучной, моему египетскому родичу были обеспечены богатство и почет.

Внезапно Исидор сказал:

– Моя госпожа мать составила завещание на твое имя, как и на мое.

Я встрепенулся.

– Завещание?.. Так у вас женщины могут писать завещания?

Исидор пожал плечами, глядя на меня как на дикаря.

– И завещания, и договоры, – все, что понадобится. Ты не хочешь узнать, что она тебе оставила?

«Наверное, книги», – подумал я, вспомнив о тех подаренных свитках. Я так и не захватил их с собой! Но, разумеется, из уважения к бабке и к Исидору я промолчал.

Мы спустились вниз, и Исидор действительно провел меня в библиотеку.

– Вот эти папирусы, – сказал он мне, показав на секции с демотическими и греческими свитками в первом стеллаже. – Они очень ценные – это сочинения ученых мужей Та-Кемет, неизвестные вашим книгочеям, а также наши сказания и стихи. Но моя мать завещала тебе и деньги.

Исидор улыбнулся и уточнил:

– Тридцать греческих мин серебром.15

Я с трудом скрыл свою неприличную радость. Хотя это чувство скоро сменилось озабоченностью – насущных потребностей у меня и у тех, кто зависел от меня, было гораздо больше, чем этих денег.

До похорон бабушки я съездил в Навкратис и послал письмо домой, известив родителей о причине моей задержки: из Навкратиса отправлять послания было не так рискованно.

На Крит я писать не стал. Критобул получил бы это письмо раньше своей дочери… и я еще не знал, стоит ли нам видеться на обратном пути. Мне уже недоставало Поликсены… но такая тоска, тоска юноши по девушке, требует много большего, чем может дать короткое свидание. И для нее все это было слишком рано.

Однако теперь я всерьез задумался о том, как поплыву домой: один и с немалыми деньгами. С Исидором я своими опасениями не делился, из гордости или стеснения, – но он сам все понял.

На следующий день после того, как гранитный саркофаг моей бабки опустили в подземную гробницу, приготовленную в коптосском некрополе, Исидор заговорил о моем путешествии домой. Он сказал мне, что наймет в Коптосе двоих воинов и вместе с ними проводит меня до Родоса. И заявил, что не будет слушать никаких возражений!

– Но почему не нанять охрану в Навкратисе, и не взять греков, если уж на то пошло? – воскликнул я.

Исидор рассмеялся, согнувшись и хлопнув себя по коленям.

– Именно потому, мой друг экуеша, что твои соплеменники не заботятся о смерти! Они гораздо легче могут ограбить и убить нас по пути, чем это сделали бы воины моей страны!

С этим, признаться, поспорить было трудно. Я с благодарностью принял предложение Исидора – и скоро мы вчетвером, с моим египетским родичем и его двумя наемниками, отправились на север.