Читать книгу Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 1 - Дарья Владимировна Торгашова - Страница 3

Приключения не заставили себя ждать. Скоро на море разыгралось волнение – не очень сильное, но чувствительное для сухопутного народа: нам всем велели уйти в трюм, пока матросы выправляли паруса и боролись с ветром. Каюта на нашей триере, как и поныне почти на всех кораблях, была только одна – для триерарха и его помощников; ну и, конечно, для сирийского торговца пряностями, которому принадлежало судно. Так что и матросам, и остальным слугам и помощникам, даже воинам, приходилось ютиться кому где.

Внизу малышке Гармонии стало плохо, и я услышал, как моя сестра постанывает: она совсем не привыкла болеть. Корина утешала ее, натерев Гармонии виски гвоздичным маслом, – рабыня сказала, что нужно полежать и перетерпеть, потом ее маленькая хозяйка привыкнет. Воду тоже приходилось расходовать строго – все эти ограничения заставили меня по-новому взглянуть на морские путешествия, о которых до сих пор я грезил.

Мать сидела рядом с Гармонией, поглаживая ее темные волосы. Эльпида была спокойна; но я заметил, что она то и дело поглядывает наверх.

– А где отец? – спросил я.

Мама побледнела от качки; мне самому стало нехорошо, но я старался скрывать это.

– Отец наверху, с хозяином… это теперь его обязанность, ты же знаешь, – ответила она. – Во время таких происшествий на корабле особенно велика вероятность, что богатого человека безнаказанно ограбят.

Я прикусил губу до боли. Мне вдруг ужасно захотелось очутиться рядом с Никостратом, чтобы посмотреть, как такой могучий человек защищает своего нанимателя. И, одновременно, было весьма неприятно сознавать, что у моего отца теперь есть «хозяин»; и что этот хозяин – жирный и важный сирийский купец Ашшур…

– Вот бы на этого купчишку напали, и отец защитил его! – вырвалось у меня.

– Не болтай! – воскликнула мать.

Однако волнение утихло, и нам разрешили вернуться на палубу. Гармония с Кориной остались в трюме, а я пошел – хотя у меня побаливало левое колено и голова кружилась.

– Поосторожней там! – крикнула мать. Однако вскоре она сама поднялась на палубу следом за мной, и мы устроились рядом, на циновках под навесом. Я с жгучим любопытством и некоторой завистью наблюдал, как полуголые матросы карабкаются по канатам, ставя паруса, как кормчий сзади управляется с рулевым веслом. Гребцы располагались в средней части судна и ниже палубы: их мы не видели, и им завидовать было нечего.

Матушка некоторое время молчала, а потом стала объяснять мне, в какой стороне лежит Иония, а в какой – Коринф, наш родной полис.

– Коринф, как и Иония, давно торгует с Египтом, – сказала она. – Критяне же плавают туда с незапамятных времен. Кстати сказать, по пути мы, скорее всего, сделаем остановку на Крите, чтобы запастись водой и провизией.

– Вот как? – заинтересовался я. Коснулся своего амулета. – И я смогу посмотреть святилища?..

– Ну, это вряд ли, – Эльпида улыбнулась. – Мы только зайдем в порт города Кносса. Но, может быть, встретим там знакомых.

Я оторопел.

– Так у вас с отцом и на Крите есть знакомые?

Как же долго их, однако, носило по свету, прежде чем мы осели на Родосе! И я даже не мог теперь сказать – хорошо это или плохо…

Мы действительно зашли на Крит; но тогда этот остров не произвел на меня особенного впечатления. Помню только белые слоистые скалы, вырастающие из синей воды, много зелени и горы на горизонте. Неплохое место – но наш Родос тоже был прекрасным местом для обитания, богатым всем, что нужно человеку.

Критских знакомых моей семьи нам так и не удалось увидеть; однако я предвкушал новые встречи в Египте, и был полон нетерпения. Моя сестренка после первых дней в море оправилась и повеселела – и даже успела сбегать искупаться, пока взрослые делали свои дела. Кстати сказать: я заметил, что женщины на Крите держатся свободнее и веселее, чем на Родосе, хотя и родоски отнюдь не унижены. Но критянки, – маленькие смуглые женщины, одетые в удивительные пестрые наряды, – свободно болтали с чужими мужчинами, ударяли их по плечу своими веерами из перьев и смеялись.

Вдруг мне стало противно: одно дело – женская свобода, а другое – распущенность. В свои восемь с половиной лет я уже понимал, что это такое.

Потом мы поплыли дальше. И вот тут наконец случилось то, чего я с таким напряжением ждал, – отцу пришлось у меня на глазах принять бой.

Погода была жаркая, море спокойное, как почти всегда летом – бури чаще всего начинаются в межсезонье и у берегов, это я уже знал. Мы с матерью, сестрой и служанкой сидели под навесом, а рядом стоял наш молодой раб – Мирон, преданный матери, как и Корина. Нас всех разморило от зноя.

Отец был пока что свободен и подошел к нам, чтобы перемолвиться парой слов.

Я помню, что на Никострате были надеты кожаный нагрудник, бронзовые наручи и поножи и пояс из квадратных бронзовых звеньев; темные волнистые волосы, как всегда, были стянуты в короткий хвост на затылке – голова его осталась непокрытой. Он редко надевал тяжелое вооружение, пока служил наемником; однако такой доспех подчеркивал его ладную мощную фигуру, и короткий широкий меч у левого бедра придавал ему очень грозный вид. С правой стороны на поясе у отца висел нож.

Я помню, что отец, поговорив с матушкой, обратился ко мне, чем изрядно меня удивил. Никострат спросил – всем ли я доволен, и нравится ли мне плавание; и я заверил, что лучше мне еще не бывало. Мой великолепный отец даже улыбнулся мне при этих словах… а потом вдруг устремил взгляд на горизонт, и лицо его окаменело.

– Чужой парус!

Я встал, насколько мог быстро, и тоже уставился на юг: и увидел красный парус с каким-то непонятным круглым изображением, и корабль – гораздо длиннее, чем греческие, насколько я мог судить. Борта его были крашены киноварью. Корабль приближался быстро: и я уже мог разглядеть начальников в длинных пестрых одеждах и воинов в темных кожаных штанах, остроконечных шлемах и чешуйчатых панцирях…

«Как только им не жарко», – подумал я в первый миг. А потом я понял, кто это и что это может значить: во рту у меня пересохло.

– Персы! – воскликнул я.

Сестренка взвизгнула, схватившись за мать. Никострат кивнул: на его лице читались ярость и отвращение.

– Идите вниз – немедленно! – приказал он. После чего, выхватив меч, бросился к другим мужчинам на судне: там уже заметили пиратов и начали спешно готовиться к бою.

– Быстро вниз! – крикнула мать, видя, что мы застыли. Никострат оставил нас, зная, что его жена с нашим молодым сильным слугой уведут всех в укрытие; и мы побежали к люку, чтобы спрятаться в трюме. Однако у лестницы уже возникли давка и паника.

Мирону пришлось отталкивать людей, чтобы расчистить дорогу госпоже; и я проследил за тем, как они спустились по лестнице. Я за ними не последовал… я сам еще не понимал, почему; но через несколько мгновений понял. Я жаждал увидеть битву!

И моя мечта осуществилась – я все увидел собственными глазами.

Персы приготовились таранить наш корабль; я разглядел этот железный таран, нацеленный на нас, но наш кормчий успел развернуть судно, и удар пришелся вскользь. От этого вражеская триера покачнулась, хотя она была нагружена тяжелее родосской и весила больше. Наши воины воспользовались этим, чтобы бросить копья: двое азиатов упали, обливаясь кровью. При виде этой вражьей крови меня охватило дикое возбуждение; как тогда, в драке против шести мальчишек…

А потом персы бросили веревки с крючьями, которым зацепили наше судно и потащили к себе; нас всех тряхнуло. Я крепче схватился за палку и присел, спрятавшись за каким-то ящиком, привязанным цепями к палубе: конечно, никто меня уже не замечал, а вот я все видел… Обездвижив нашу триеру, персы перебросили мостик со своего борта – и начали перепрыгивать на нашу палубу, ошеломив меня своей наглостью и своим напором. Зазвенели клинки: кривые персидские мечи ударялись о мечи наших воинов, крики ярости и боли раздавались повсюду. Я переполз поближе, дрожа всем телом и крепче сжимая посох; еще пара шагов, и мужчины растоптали бы меня, даже не заметив.

Я скорчился, застыв на месте; и тут наконец узрел отца. Таким я его не видел никогда: Никострат рубился сразу с двумя азиатами, высокими и сильными мужчинами в бронях; и он теснил их к борту своим бешеным натиском. Персы пятились перед ним… и одного он рубанул мечом наискось, раскроив ему грудь вместе с кольчугой, а другого с сокрушительной силой пнул ногой в грудь. Этот удар наверняка переломал пирату ребра; но несчастный свалился за борт, не успев задохнуться.

Я был так потрясен этим зрелищем, что не заметил, как другие враги побежали прямо на меня: наши теперь теснили их со всех сторон. Один перс проскочил мимо – и я, сам не успев сообразить, что делаю, подсек его посохом под щиколотку, как мальчишки тогда свалили меня. Пират упал, и наши закололи его.

Больше я не осмеливался высовываться, скорчившись за своим ящиком: но я видел, что родосцы одолевают. Персы с воплями падали за борт и тонули в своих тяжелых доспехах и одеждах; наконец оставшиеся перескочили на свой корабль и, сумев отцепиться, поплыли восвояси так быстро, как могли.

Меня колотило с головы до ног: я чувствовал густой запах крови и соли, поднимавшийся от палубы, и слышал стоны раненых персов, которых свои бросили, а родосцы сейчас безжалостно добивали. Мне казалось, что это меня тут бросили – и меня добивают… Битва оказалась куда ужаснее, чем я себе воображал!

Я неуклюже встал, цепляясь за свой ящик, – и тут меня вырвало. Потом я упал на палубу и, кажется, потерял сознание.

Вдруг меня вырвали из забытья, схватив за шиворот и сильно встряхнув: я заорал и забился, вообразив, что это какой-нибудь перс, который уцелел. Но тут воин отпустил меня; я упал на четвереньки и перекатился на бок, задрав голову и с трепетом взглянув на него. Воин оказался эллином – он был весь покрыт кровью и ужасен, как сам Танат: я узнал своего отца.

– Что ты тут делаешь? – прорычал он.

Окровавленный меч в его руке был еще обнажен. Никострат задвинул его в ножны; а потом наклонился ко мне и, схватив за грудки, легко поднял в воздух.

– Что… Ты… Себе позволяешь, щенок?..

С каждым выдохом скозь зубы он немилосердно встряхивал меня: голова моя болталась, так что, казалось, вот-вот оторвется, ребра трещали в лапах спартанца. Мне представлялось, что он вот-вот швырнет меня в морскую бездну, как только что отправлял за борт персов…

– Я ничего… Я не хотел! – отчаянно крикнул я, сумев набрать в грудь воздуху. – Отец!

Но тут безумие битвы в глазах Никострата погасло, и он поставил меня на ноги.

– Твоя мать, должно быть, уже с ума сошла, потеряв тебя, – мрачно сказал он. А потом велел:

– Иди к матери и сестре и утешь их! У меня здесь еще работа!

«Так вот как он называет это – работой!» – подумал я с содроганием. Но, разумеется, был только счастлив убраться с глаз родителя.

Я уполз в трюм, спотыкаясь и всхлипывая. Да, должен признаться, что я позорно разревелся, когда Никострат оставил меня в покое: ведь мне было только восемь лет, и я впервые увидел настоящую жестокую битву… и впервые увидел такое лицо своего отца! Но когда я спустился в трюм к моей семье, я успел утереть глаза и больше не дрожал.

Я не сразу нашел Эльпиду, сестру и слуг среди людей внизу, при слабом свете, просачивавшемся сквозь щели. Но когда я уже приготовился закричать, то услышал крик:

– Хозяин Питфей!..

Ко мне пробирался Мирон – с безумными глазами: его пшеничные волосы были всклокочены, одежда порвана. При виде него ноги у меня подогнулись, и молодой раб матери подхватил меня, прижав к груди.

– Мы думали, что ты убит!

– Я… не успел спуститься, – соврал я, ради общего спокойствия. – Но все обошлось, как видишь!

Мы со слугой вернулись к моей матери. Эльпида сидела, держа в объятиях дочь; она не плакала, только что-то шептала, и лицо ее было совершенно белым. Узрев меня, матушка вскрикнула… а потом протянула ко мне руки, неуверенно, точно думала, что перед нею призрак.

Я бросился к ней так быстро, как мог: и мать крепко обняла меня.

Потом отстранила от себя, ощупывая мои плечи и грудь:

– На тебе кровь!

– Это не моя, – торопливо сказал я. – Я просто не успел спуститься… я спрятался!

Эльпида кивнула. Но тут же воскликнула:

– А отец?..

– Жив, он жив! – успокоил я ее и сестру; и улыбнулся. Впервые я ощутил себя мужчиной рядом с женщинами моей семьи. – Я даже сам убил одного перса, который пробегал мимо, – не удержавшись, прихвастнул я.

Это была почти правда: в конце концов, это я уронил врага, позволив нашим воинам его заколоть.

Моя сестренка, резвая и языкастая, которая раньше дразнила своего хромого брата, теперь глядела на меня как на героя, широко раскрыв свои голубые глаза. Матушка же так и не подобрала слов: она лишь снова обняла меня.

Еще какое-то время все сидели внизу – пока палубу не отмыли от крови и не убрали трупы. Отец спустился к нам: и тогда я поспешно убрался наверх. Но вскоре Никострат поднялся следом за мной – теперь мне было от него никуда не деться…

И тут мой отец сделал самую неожиданную вещь: он взял меня за руку и посадил рядом с собой, а потом обнял.

– Я знаю, почему ты остался наверху, – сказал он.

Я поднял глаза.

– Ты хотел помочь нам, – произнес Никострат; и улыбнулся в свою жесткую короткую бороду. Впервые глаза его потеплели в разговоре со мной.

Я только кивнул, растеряв все слова…

– Это была настоящая андрея – спартанское мужество. Я хвалю тебя, сын!

Чего бы я только не отдал, чтобы услышать это раньше – до того, как увидел такое лицо отца…

Он снова обнял меня – крепко прижал к своей пышущей жаром мускулистой груди: от него все еще пахло кровью. Я закусил губу, чтобы не всхлипнуть. Отец поцеловал меня и разжал объятия; я почувствовал, что этот миг необычайной близости вот-вот минует. И тогда я быстро воскликнул:

– Отец!

Никострат поощрительно кивнул, глядя на меня.

– А часто ли такое бывает?

– Что? Нападения пиратов? – спросил он. Я кивнул.

Никострат медленно покачал головой.

– Нет… не очень часто. Теперь, когда персы завладели морями, большую часть разбойников истребили.

Я изумился.

– Так значит, персы навели на море порядок?

Никострат сдвинул брови: похоже, разговор принял нежелательный для него оборот. Отец еще раз потрепал меня по плечу и поднялся; он молча ушел.

А я остался сидеть, глядя на закат: я был слишком напряжен и переполнен чувствами, ужасными и прекрасными событиями этого дня, чтобы лечь спать. В конце концов Корина разыскала меня и увела в постель.

Я лежал и глядел в темноту, слушая размеренный плеск весел и скрип уключин, – и опять думал об отце; а потом стал думать о бабке Поликсене.

Неожиданно я начал догадываться, какую тайну от меня скрывают.