Читать книгу Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 1 - Дарья Владимировна Торгашова - Страница 8

В подаренные Поликсеной книги я заглянул, как только мы оказались дома. И очень разочаровался – это был не эллинский язык и даже не иероглифы, а мудреная египетская скоропись, образцы которой мне показывал Исидор. Бабка посмеялась надо мной?..

Я сгоряча хотел даже отдать эти свитки на хранение матери, но спохватился. Нет: я приберегу их, пока не буду способен прочесть все сам!

Жизнь вернулась в прежнее русло: я ходил в школу, занимался дома гимнастикой с учителем и музыкой – с матерью. Но вот только собрания чужих мужчин у нас в доме больше не устраивались. Я видел, как растет живот моей матери, и гадал, кого она произведет на свет. От этого зависело так много!

Воспоминания о Египте и об Исидоре сперва мучили меня, как несбывшаяся мечта… как невосполнимая потеря: но дети быстро забывают пережитое, ища нового. Спустя пару месяцев мне начало казаться, что все это мне только приснилось. Особенно та небывальщина про персов и про ионийское царство, которую рассказала мне госпожа Поликсена. Вы замечали, быть может, – что правда, о которой нельзя говорить ни с кем, кроме себя, однажды начинает представляться ложью; и правдой кажется ложь, повторенная многими?..

Отец долго жил с нами, но зимой опять куда-то отлучился. Мама объяснила мне, что у нас достаточно денег, чтобы взять в аренду садовый участок: хотя купить землю на Родосе нам не позволят. Вот отец и занялся этим, чтобы нас обеспечить.

– А надолго мы получим эту землю? – спросил я, когда матушка растолковала мне суть сделки.

Эльпида пожала плечами.

– Как выйдет. Если дадут хотя бы на три года вперед, это будет очень хорошо.

Никострат вернулся довольный и сказал, что сделка состоялась: и теперь мы три года подряд будем получать долю от продажи урожая винограда и оливок, который созреет у помещика – владельца этих угодий. А на более отдаленный срок никто из нас не загадывал.

Весной у матушки родилась вторая дочь, которой дали счастливое имя Пандиона – «Любимая всеми богами». После родов мама долго оставалась в постели; и когда она встала, то начала надевать широкие азиатские одежды с драпировкой, скрывающие фигуру. Как-то матушка в шутку пожаловалась мне, что у нее только глаза, руки и голос остались так же хороши, как раньше, – и я видел, как печалит ее утрата красоты…

Но для отца Эльпида всегда была прекраснее всех. И для меня тоже.

Летом Никострат вдруг заявил, что хочет отправиться в Спарту; и тогда мама сказала, что должна плыть с ним. Я догадался, зачем: они хотели повидаться с Лакоником, с моим братом, которого там воспитывали опекуны – и совсем скоро должны были отдать в агелу7!

– Возьмите и меня! – воскликнул я, охваченный жгучим желанием повидать этот суровый край, где делают настоящих мужчин.

Отец посмотрел на меня долгим взглядом – а потом покачал головой.

– Тебе это ни к чему, Питфей. Твой брат совсем тебя не помнит.

Я хотел пылко возразить; но тут вдруг осознал причину, по которой Никострат не может взять меня в Лакедемон, и опустил голову, онемев от стыда.

– Я понимаю, – пробормотал я. Теперь отец смотрел на меня с с жалостью, которую испытывал нечасто – и которая была мне как острый нож.

Матушка быстро подошла ко мне и потрепала по плечу.

– Ты нужен дома, Питфей, слышишь?.. Ты будешь за старшего. И присмотришь за Гармонией и за малышкой.

Я кивнул; и постарался приободриться. Это был второй случай, когда меня оставляли дома совсем одного – не считая слуг. В первый раз отец с матерью ездили в Египет, когда мне было пять. Но, конечно же, в девять с половиной лет мне следовало отвечать за сестер наравне с нашими взрослыми рабами, если не больше!

– С девочками ничего не случится, – обещал я, заставив себя улыбнуться. Мама поцеловала меня и назвала своей опорой…

Едва только мы проводили родителей, как я начал тревожиться за них: мне ли было теперь не знать, какие в море опасности! И что ждет моего отца и мать в Элладе? Эта земля была мне незнакома, но, по слухам, она совсем не походила на наш плодоносный, златообильный остров!

Однако времени для тревоги у меня почти не осталось. Без матери мне и вправду пришлось помогать нашим рабам в делах, а особенно Корине с Пандионой, которой не было еще и полугода. Мама до отъезда нашла для младшей дочки кормилицу, и нередко Корина просила меня приглядывать за этой кормилицей – потому что чужая женщина всегда может сделать ребенку зло, даже если ей платят. И Гармония тоже постоянно требовала моего внимания.

Я вдруг осознал, что если отец не доживет до того времени, как мои сестры вырастут, именно мне придется выдавать их обеих замуж и собирать им приданое; и мне придется содержать наш дом и рабов. А я не знал ничего, кроме своей музыки и песен, и не имел даже товарищей в своем городе. А если родители уже в этот раз не вернутся из-за моря?..

Но они вернулись, и привезли нам всем подарки, считая и слуг: на обратном пути отец с матерью побывали в Коринфе. О нашем с нею родном городе мама рассказывала мне много, но о Спарте и моем младшем брате – в двух словах.

Когда мне исполнилось десять лет, Эльпида возобновила свои симпосионы: и теперь время от времени приглашала меня спеть и сыграть для гостей. Я смущался лишь постольку, поскольку смущался своего увечья. Однако я умел всех слушателей заставить забыть о своей ущербности. Богатые знакомцы матери даже делали мне дорогие подарки… и матушка разрешала их принимать: потому что не видела в глазах этих дарителей того, что они испытывали к более смазливым и соразмерно сложенным мальчикам моего возраста.

Через год случилось событие, потрясшее всю ойкумену, – битва при городе Марафоне, в которой афиняне в союзе с платейцами наголову разбили великое войско персов на море и на суше. Это была первая большая победа над силами Дария!

Мальчишки в моей группе гудели, как пчелиный улей: каждый жалел, что он еще не взрослый и не мог принять участие в том сражении, и каждый мечтал задать жару персам. Молчал один я. И, конечно, любви товарищей ко мне это не способствовало.

Когда я шел в тот день домой, повторилось событие четырехлетней давности… на меня опять попытались напасть, чтобы проучить. Мои сверстники были уже достаточно велики, чтобы не кидаться всем скопом на одного: теперь меня за углом поджидали двое, одним из которых был рыжий Ксантий. Но они не учли того, насколько я изменился за эти годы.

Я набросился первым – я пустил в ход палку, без малейших колебаний: мгновение, и мой рыжий враг уже лежал на земле, скуля от боли. Второй неумело напал на меня сзади, схватив за шею: я ударил его затылком в лоб, а потом локтем двинул под ложечку поднявшегося Ксантия. Кончилось тем, что оба с позором улепетнули.

Надо сказать, что, помимо учителя гимнастики, со мной теперь занимался отец: Никострат поучил меня драться без жалости и даже орудовать деревянным мечом. И он признал, что «для такого, каков я есть» я делаю неплохие успехи…

К тому времени, как мне сравнялось двенадцать, Никострат бросил свое ремесло – он больше не нанимался в охранники. Он сказал, что теперь мы можем себе это позволить: мы получали некоторый доход с арендованной земли, срок пользования которой был продлен еще на три года, и наша семья сколотила приличное состояние.

А может, на отца так подействовали события при Марафоне – он понял, что больше не может продавать свой меч. И, уж конечно, причиной была не утрата сил и мастерства: Никострат по-прежнему мог посрамить большинство родосских мужчин. Он, как и раньше, многие часы проводил в гимнасии, участвовал в состязаниях и, разумеется, в воинских учениях, которые по нескольку раз в год проводились для всех граждан города Линда.

Но скоро перемены, происходившие со мной, опять отвлекли меня от окружающих событий. Я становился юношей: ко мне начали приходить прекрасные и бесстыдные сны, после которых я вскакивал и, весь в поту, бежал среди ночи во двор к фонтану. Я совал голову под его струи и торопился отстирать пятна на своих простынях, пока их не нашла Корина…

У меня ломался голос – я сознавал, что могу навсегда утратить свой единственный божественный дар. Меня снедало беспокойство, как всех мальчиков моих лет: как и другие, я с небывалой доселе силой возжаждал любви, обладания, возжаждал целого мира. Но стена, которая разделяла меня и моих школьных товарищей, величавших меня «выродком» и «Гефестионом», теперь только упрочилась.

Я знал, что некоторые из парней, побогаче, уже похаживали к блудницам; а иные образовывали пары друг с другом. Кое-кто из мальчишек принимал ухаживания старших юношей и взрослых мужчин.

Однако у меня не было друзей, которые могли бы меня совратить; и никакое любопытство и плотское томление не заставили бы меня переступить порог продажной женщины.

Высшим примером для меня была чистая жизнь моих родителей. И теперь я начал исподволь мечтать о такой же любви… хотя это было для меня не главным. Я впервые захотел испытать себя по-настоящему – как мужчина.

Когда мне сравнялось четырнадцать лет, мое решение созрело. Я пригласил для разговора отца и мать в общую комнату.

– Я хочу снова отправиться в Египет. А сперва побывать на Крите, – заявил я им.

– Один? – воскликнула матушка.

Я улыбнулся.

– Разумеется, если вы не пожелаете плыть со мной. Но, кажется, об этом не было речи.

Эльпида покачала головой. Отговаривать меня она не стала – однако взглянула на мужа, ожидая его суда.

Никострат смотрел на меня так, точно впервые видел: с удивлением и ожиданием, и даже одобрением.

– А есть ли у тебя деньги на такое путешествие? – спросил он.

– Да, – заявил я с правомерной гордостью. Деньги я копил все эти семь лет, я был бережлив куда более, чем мои сверстники. А когда мы начали получать доход от урожая, часть его, по настоянию матери, стала отходить мне – как старшему сыну и наследнику, в расчете на будущее.

Матушка встала с места.

– Ну что ж, если ты чувствуешь себя готовым… благословляю тебя, милый.

Она со слезами протянула мне руки. Но я опять посмотрел на отца.

Однако Никострат не ответил мне напрямую: он ответил матери на ее немую мольбу.

– Если он вырос, пусть поступает, как ему заблагорассудится.

И опять в лице отца я прочел больше, чем он хотел бы показать. Но я поклонился им обоим со сдержанным достоинством и, не тратя более слов, повернулся и вышел из комнаты.

Позже мама пришла ко мне, и мы пошептались – обсудили, когда мне лучше отплыть. В любом случае, следовало дождаться тепла. Я решил, что отправлюсь в конце весны.

Я начал мечтать об этом, как все путешественники, – томясь счастливыми предчувствиями, которые далеко не всегда сбываются. Я впервые за долгое время вспомнил своего египетского родича и друга… и с удивлением понял, что совсем не скучаю по нему. Я не скучал по тому мальчишке, которым Исидор был и которого я уже значительно обогнал: я жаждал увидеть юношу, которым сын моей бабки должен был стать!

Вполне возможно, что он уже женился или нашел себе невесту. Я знал, что египтяне ценят семейные узы гораздо более, чем греки. Но, так или иначе, эта новая встреча должна была много принести нам обоим.

И вот, наконец, настал день прощания – с родными… и с детством. Я настоял, чтобы меня не провожали до причала: боялся расчувствоваться в неподходящее время.

Во дворе нашего дома, у фонтана и старой гермы, я обнял и поцеловал мать и сестер, полюбовавшись ими. Гармония уже стала красавицей, а сероглазая тихоня Пандиона обещала ею стать. Корина тоже обняла меня и благословила.

Отцу я только поклонился; и он кивнул мне в ответ. Этого между нами было достаточно.

Я вскинул на плечи тяжелую котомку; поправил пояс, набитый деньгами. Посох у меня был новый, тоже из бука – но гораздо тяжелее прежнего. Внутри резного набалдашника в виде совы был устроен добавочный тайник для денег: так придумала Эльпида.

Отец на прощанье вручил мне трехгранный кинжал – без украшений, в скромных черных кожаных ножнах, зато целиком из железа. Разумеется, меча мне не полагалось; но такому подарку я очень обрадовался. Я сумел бы пустить его в ход – и Никострат тоже это знал.

Наконец я надел болтавшуюся у меня на спине большую соломенную шляпу от солнца – как все эллинские путешественники: это помогло мне собраться с духом. Я кивнул всем и, покинув перистиль, вышел через коридор на улицу.

Сбежав по ступенькам, я в последний раз приостановился и обернулся на красные колонны нашего портика.

А потом, сморгнув слезы, пустился в путь. Шагая по улицам Линда, мысленно я уже был далеко впереди: я опять, как мальчишка, предвкушал новые встречи и приключения. Однако я и вообразить не мог, какие встречи это путешествие принесет мне.