Читать книгу Дорога горлицы и луня - Дарья Зимина - Страница 3

В год 6370. Изгнали варяг за море, и не дали им дани,

и начали сами собой владеть, и не было среди них правды,

и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом.

Нестор Летописец. Повесть временных лет (перевод Д. С. Лихачева)

– Почему положено чадам отцу своему покоряться? Пока слабы и неразумны чада, сильный и мудрый отец, как пес, бережет их, от всего худого хранит, ночей не спит, трудится в поте лица своего. Чада же самоуправством по незнанию могут дело великое испортить, беду большую навлечь. Так испокон веков у людей и волколаков было. Волколаки за людей грудью на поле брани стояли, в быту помогали. Люди за это волколаков кормили.

Верно, возгордились мы, мелкодушные, сверх всякой меры. Из чад любимых сделали их рабами. Много хорошего было сотворено при князьях из наших: и терема строились с башнями до небес, и торговля велась бойкая, и подвиги ратные совершались – только все это стояло на крови и слезах человеческих. Много веков прошло. Устали люди от жизни трудной и презрения. А до земель этих дошли монахи, несущие веру новую из далекого Златграда1. В добрую землю посеяли они свои слова, как зерна. Бывшие рабы наши идолов стали топить или сжигать, а господ-волколаков истреблять безжалостно. Их было много, а нас мало!

Здесь, у реки Рюнды, стоял Волчок, город князя Любомудра. Я был там и сражался плечом к плечу или хвостом к хвосту с многими славными витязями. Когда семь дней прошло и ясно стало, что нет надежды на спасение, государыня Негослава, первая жена владыки, обманом отослала из города сына своего Огнедара. А не успело солнце закатиться – пали высокие и крепкие стены2. О, что же это было! Сколько волколаков загублено, сколько слез пролито! Я сам чудом спасся. Горько про это речь вести. На теле моем с тех самых пор много ран, в холода ноющих. Но на сердце моем еще больше ран – до сих пор кровоточащих!

Ясинка, вторая жена Любомудра, оставшихся волколаков подобрала, как рыбешку мелкую, выпавшую из сети. Никто больше не хотел войны. Вдалеке от места позора нашего построен был Новый Волчок на реке Улуг-Хем3. И вокруг него живем мы сейчас в покое, ни в чьи дела уже не вмешиваясь, но пропитание добывая, красоту созидая и детей растя. Ясинка правит мудро и справедливо. Долго ждали все, что отыщется Огнедар и сядет на трон отцовский, да не судьба.

Сколько бы ни шли дожди весной, а солнышко придет и поле высушит. Утешил государыню нашу Велеба. Та уже и не против от дел отойти, чтобы создать семью новую, да по законам нашим отпустить княгиню-вдовицу может только новый владыка. Не ждут друга сердечного Ясинки государем.

К счастью ли, к горю ли, но в Налимов Плес пришла женщина израненная, измученная, полуживая. На шее ее был тот оберег, что отдал Любомудр сыну перед разлукой. В тереме в Новом Волчке рассказала несчастная, что она Стояна, жена Огнедара, мать Честимира да Елицы. Муж ее узнал, где волколаки прячутся, и пошел на их поиски – болен был, у своих хотел исцеление получить. Да, видно, пропал по дороге. Суженая его младшую дочь подросшему сыну доверила и сама в дальний путь пустилась – любимого найти. Мало Стояна успела рассказать – скоро умерла. Имена детей Огнедара мы в тайне сохранили.

Быстро собрала меня княгиня за сиротами-внуками Любомудра. Только на поиски я и дети мои много лет потратили. А все-таки надежды не теряли. И вот Воика, младшего моего сына, от смерти на костре недалеко от северного города Мех спасли две девицы. Одна из них и про Огнедара, и про Честимира знала, родственницей им приходилась. По ее наводке и пришли мы сюда, – рассказывал русоволосый мужчина с хитрыми и умными глазами.

Он сидел на полу избы очень бедной и ветхой, чудом еще стоявшей на полянке посреди глухого леса. Благообразный гость в шубе собольей подходил к бедному убранству, состоявшему из очага, из камней сложенного, где теперь весело лизал поленья огонь, котла грязного на крюке, звериным шкурам и гнилому сену, составляющим ложе хозяина, как камень драгоценный к старому дырявому берестяному4 коробу. Мужчина этот был не один. Рядом сидел сын его Воик в такой же шубе – совсем молодой, с лицом добрым, открытым, простым и волосами кудрявыми и русыми. Напротив рассказчика устроился сам хозяин избы – волколак и знахарь деревенский Честимир. Был он высоким, носил кое-как залатанную старую рубаху до пят, а во всклокоченные волосы темные и бороду вплетенными оказались косточки и перья птичьи. В зеленых смелых глазах прочитали гости мужество и силу воли. Грубые черты лица не делали Честимира пугающим, а широкая белая с щербинкой улыбка кого угодно бы подкупила. По правую руку от него, тоже бедно одетая, сидела племянница, княжна Агафия Светлоровская, дочь человека Юрия и Елицы-Евпраксии, волколака, людскую долю выбравшего. Девица была росту высокого, а очень длинная коса золотой змеей спускалась на сено и шкуры. Зеленые глаза красавицы следили за язычками пламени в очаге, и весь трепетный, чистый и нежный облик ее будто черту проводил между княжной и земным миром. Возле Агафии сидела подруга ее Бортэ, дитя степей, дочь истинная кочевого народа – кередов. Под густыми черными бровями узкие карие глаза девицы горели. Необычно бледным для тех мест было лицо ее, покрытое рисовой пудрой, и оттенял его светло-голубой халат, украшенный золотыми птицами. Алый пояс темной волнистой линией уходил к полу и – по грубому подолу чужой рубахи – к правой руке княжны. На плечах, груди и пальцах рук Бортэ сверкали драгоценные каменья. Девять гребней, подобных лезвиям ножей, торчало из высокого черного пучка на голове красавицы. А от затылка над плечами девицы шли две дуги из широких пластин костяных – халха в виде крыльев птицы хангаруди. Именно на Бортэ первую посмотрел бы любой, кто зашел в избу. Он бы удивился, восхитился, навеки сохранил в памяти этот образ. Но взгляни он потом на Агафию – и именно от этой девицы никогда бы не хотел он отвести глаз.

Честимир спросил у рассказчика:

– Радолюб, что ждет нас в Новом Волчке?

– Престол княжеский, – ответил тот, головой кивая, будто о таком важном деле говорить, ровно сидя, не мог.

– Так уж и обрадуются все моему приезду? Тогда у кормушки потесниться кому-то придется, а место хорошее кому потерять охота?

– Не бойся, Честимир, мятежа и крамолы. Коли сомнения сердце гложут, все равно с нами поезжай. С Ясинкой поговоришь – так все и решится. Против воли никого держать не станем. Не будьте ломтем оторванным. Всяко лучше с нами поехать, чем жить в лесу на землях, войсками Бату-хана захваченных.

Услышав последнее имя, Агафия для других незаметно нашла в складках халата и рукаве широком руку Бортэ и пожала ее. Подруга еле заметно улыбнулась княжне.

– Да и о племяннице подумай. Где ей еще жениха искать, как не среди достойных юношей Нового Волчка? – опять начал Радолюб.

Сын его при этом слегка покраснел. Видно, что-то уже говорилось ему про златокудрую красавицу. Агафия подняла глаза на гостя в шубе собольей и сказала:

– Раз пока у дядюшки моего нет жены и сыновей, я наследница?

– Так, – согласился помощник княгини Ясинки.

– Матушка Евпраксия и брат Даниил Светлоровский меня к браку ни с кем не принуждали. В Новый Волчок готова ехать, коли позволят мне выбирать суженого, по сердцу друга.

Честимир и Бортэ переглянулись, такого от Агафии не ожидая. Радолюб ответил охотно:

– У нас в теремах и избах девиц неволить не принято. Выбирай с умом, а мы поддержку окажем.

Девица кивнула с благодарностью и снова словно в мысли свои погрузилась.

Ночью пошел снег. Бортэ, руки на груди скрестив, стояла на крыльце из гнилых досок и смотрела на поляну и темневшие вокруг деревья. Дверь скрипнула. На улицу вышла Агафия с рушником на плече и миской, полной воды, в руках.

– Иди скорее. Умою, пока вода не замерзла. Видеть на тебе это не могу!

– Только отойдем, – ухмыльнулась кередка послушно. – Так уж все худо?

– Как харю чужую нацепила, – притворно проворчала княжна, наступая на снег скрипучий по пути к деревьям, росшим так близко друг к другу, что ветки у некоторых сплелись в узлы.

Агафия терла лицо подруги рушником, пока не очистила всю желто-коричневую кожу от пудры. Бортэ пожала плечами.

– Матушка моя такой ходила. И прекраснейшей казалась и мужу ее – хану великому, и отцу моему – воину, его слуге, его псу… Ах, Лан, ты царевна была в Хуа-го. А твоя дочка где… и кто? Бату-хан мертв. Его убил родной сын Абукан, любимую свою от гнева, мной вызванного, защищая. Хороша же я. Неладно мне, Агафия! Он не родной батюшка, он меня за измену матушки казнить хотел, а я его люблю за силу, гордость, ум бодрый, ласку, доверие. За то, что многому научил. Понимаю, что жить-то дальше буду, только как?

– Как Бог даст, – вздохнула княжна. – Ты одна уговорила жен с детьми бежать из стана, чтобы войско кередов их догонять пустилось и в водах Рюнды не потонуло?

– Наврать пришлось. А у тебя что? Каков из себя речной Хозяин?

– Высокий, волосы очень светлые, с голубым и серым, одет не по-нашему, а у ног сом как собака вьется. Его матушка смогла убедить Светлоровск от погибели спасти, на дне Рюнды спрятать. Там можно и хлеб растить, и на охоту ходить, а вместо звезд жемчуг речной…

Агафия уронила миску, расплескала воду, закрыла руками лицо. Бортэ руку на плечо собеседницы своей опустила:

– Ну-ну, зачем плакать? С княгиней Евпраксией беда?

Девица всхлипнула, головой замотала.

– Даниил? Варвара?

– Я их больше не увижу никогда. Через триста лет матушка сможет открыть путь на сушу и со мной встретиться. Но людей моих близких, дорогих тогда и на свете не будет! А я не простилась с ними, когда в последний раз Светлоровск посетила…

– Помнишь, как провожали они тебя в Валгедское княжество от кередов и меня спасти? Разве тогда мало слез было пролито, слов в утешение сказано?

– Я помню, мы еще в тот день совсем убежали. Только знаешь, я еще верила, что смогу вернуться. Пусть другой, не прежней, все равно. А они хорошие. Кого бы мы с тобой еще ни встретили, сильнее брата Даниила и мамки, боярыни Овсеевой, любить меня никто не будет, – бормотала княжна, размазывая пальцами по щекам слезы.

Бортэ посмотрела на нее, не зная, что сказать, а потом потянула к избушке за руку.

– Я так утомилась, что голова кружится, дышать тяжело. Нам обеим отдохнуть бы надо, – подняла миску, опиравшуюся одним краем о корень дерева. – Хорошо, однако, что не чувствуют волколаки холода. Иначе как бы ты меня зимой на улице умыла?

Агафия, еще не до конца успокоившаяся, пришла в благоговейный трепет от темного леса, белых хлопьев, падавших с неба в конце зимы, и вида девицы черноволосой в одеждах голубых, которая будто отделилась от ствола или ветви, покрытых светлым и сиявшим в ясные ночи снегом. Бортэ же, прищурившись, наблюдала за маленькой фигуркой с не то рогами, не то крыльями на голове, отражавшейся в больших зеленых глазах. И в эти мгновения тоска, страхи и сожаления на время перестали грызть и рвать на части сердца молодые, горячие да открытые.