Читать книгу Зима вороньих масок - Дэми Хьюман - Страница 5

Паскаль не помнил, как спустился вниз, как пересёк он зал и вошёл в хлев. Не помнил, встретил ли кого из мортусов, позаботились ли они о старике, или тот всё так же сидел в своем кресле, слепо таращась в погасший камин. Всё внимание аптекаря занимали мысли, туда ли завела его судьба, там ли он находится, где должен, и поступает ли он так, как следует поступать христианину. Правильно ли, подобно Лонгинию, избавить мученика от страданий? Пожалуй, да. Но правильно ли будет до времени, что отведено Господом, оборвать и десятки других жизней? Ведь безнадёжно больные, так или иначе, ещё не раз повстречаются врачам в этом городе. Паскаль принял решение, что не скажет никому о случае на чердаке. Во всяком случае, не заведёт разговора первым. Возможно, среди врачей, а, в особенности, среди врачей в масках, подобная практика не редкость, и кричать о случившемся с трибуны – выставлять себя дураком. Но если кто-нибудь сведущий, будь то фламандец Локхорст или святой отец, спросят его о том, что произошло этой ночью в маленькой комнате под крышей, аптекарь изложит всё в подробностях, и тогда пускай суд Божий, как и суд людской, будет строгим и справедливым.

В хлеву было тепло и грязно. Хозяева, по-видимому, не наведывались сюда несколько дней. Корыта для пойла опустели, наполнить их никто не потрудился. Дюпо взглянул на скот. В дальнем углу сбились козы, слабо блеяли. Из их числа держались крепко на ногах лишь немногие, остальные спотыкались, попирая копытами мёртвых сородичей. В загоне Паскаль обнаружил пару издохших свиней. Один только кабан, на вид здоровый, смышлёно держался от них подальше; о его щетинистый бок тёрся поросёнок. На жердях беспокойно спали куры. Ничего сверх меры необычного, на первый взгляд, здесь не случилось. Животные погибли от голода, – так Паскаль решил поначалу. Кто знает, как долго скотине не подавали корма? Но Винтеркафф дал чёткое распоряжение, и аптекарь склонился сперва над козьей тушей, а потом осмотрел свиней и птицу.

Странные вещи открылись незамедлительно: ноги скотины были покрыты рваными ранами от укусов – крысиных, как допустил аптекарь. Однако ранены были не все. Те, кому удалось избежать зубов, выглядели ослабшими и голодными, но не более; те же, кому не повезло, ослепли на оба глаза, испускали вязкую пенистую слюну и передвигались, – те, кто мог передвигаться, – так, как будто ими управлял, дёргая за нити, невидимый кукловод из бродячего театра. Подобная участь не обошла и кур, и это несмотря на то, что насесты находились на высоте трёх и пяти футов. Вид издохших тварей поверг аптекаря в ужас. Животные лежали в лужах собственных соков, с развороченными брюшинами, а внутренности их, растерзанные и наполовину сожранные, были разбросаны по всему хлеву.

Гарольд встретил Паскаля стоя на лестнице, когда тот вышел из хлева.

– Животные больны, как вы и полагали, – отчитался аптекарь, не вдаваясь в подробности. – Виной тому отсутствие должного ухода и, насколько я могу судить, крысы. Больную скотину я отметил мазком чернил, чтобы её сразу было заметно. Но остальная выглядит едва ли лучше, скажу я вам. Животных нужно хотя бы… накормить.

– Весьма предусмотрительно, месье Дюпо, – ответил англичанин. – Но от скотины, видимо, придётся избавиться. От всей. Мясо её может быть отравлено заразой, которую разносят крысы. Так будет лучше. Да, так будет лучше, – сказал он как будто себе, а потом повысил голос: – Месье Моро, вы слышите, о чём я говорю?

– Ступай к дьяволу, шлюхино отродье! Пусть черти найдут тебе самый жаркий и глубокий котел! – злоба в голосе мясника смешалась с горечью. – Что ещё ты, ублюдок, у меня заберёшь?

В это самое время мортусы выносили из дома тело Нарсиса.

– Брат Роберто! – позвал Гарольд. Монах остановился в двери. – Брат Роберто, месье Дюпо покажет вам животных. Вынесите мёртвую скотину за город и заройте в землю. А живую… словом, вы знаете, что делать.

– Мы не мясниками нанимались. И не могильщиками для скота, – буркнул испанец.

– Вы нанимались устранить последствия мора, – напомнил Винтеркафф. – Последствия – в этом хлеву. Так что потрудитесь выполнить свой долг. Проводите их, Дюпо.

Из всего, что происходило в доме далее, Паскалю запомнились только ругань мясника, которого врачевал Винтеркафф. На улице Паскалю стало дурно. Напичканная благовониями маска затрудняла дыхание; аптекарю хотелось сорвать её и глотнуть холодного зимнего воздуха, но, спросив позволения у наставника, он получил отрицательный ответ.

– Ближе к рассвету я заменю ваш респиратор и дам время отдохнуть, – сказал Гарольд.

Полночь только-только опустилась на мир, и луна освещала город мертвенным серебром.

Дженнаро поднял все гвардейские резервы и бросил их на расчистку улиц. Солдаты убрали снег с дороги, и продвижению теперь ничего не препятствовало. Гвардейцы провожали врачей хмурыми взглядами, стараясь держаться от них подальше. В дверях одного из домов появился брат Роберто и дал знак мортусам отправляться дальше.

– Вам здесь тоже делать нечего, – сказал он англичанину. – Мор обошёл дом стороной.

Винтеркафф остановился у скошенного крыльца. Не дом, а скорее, хижина, выглядела убого: единственное окно было неумело заколочено досками и заделано тряпьём, по стене от него во все стороны расходились трещины. Ветер оборвал солому на крыше, обнажил деревянные балки. Между дверью и колодкой зияло отверстие, достаточно широкое, чтобы через него можно было просунуть палец. Прореху уже принялись затыкать изнутри.

– Позвольте мне это решать, – сказал Гарольд и направился к дому. – Ждите меня на пороге, месье Дюпо. Подышите пока воздухом.

Через короткое время Винтеркафф показался в дверях и велел находившимся неподалеку гвардейцам обеспечить ему шесть вёдер воды.

– Зайдите внутрь, месье Дюпо, – позвал он ученика.

“Святой брат сказал, что поветрие не тронуло живущих здесь, – недоумевал аптекарь. – Неужели этот дьявол собирается истязать людей, даже когда в том нет необходимости? Что за удовольствие он находит в человеческих муках?”

– А как же угли, месье Винтеркафф? – напомнил Паскаль. Для процесса, любовно называемого наставником как “врачевание”, только углей и не хватало. Винтеркафф покачал головой:

– Они нам не понадобятся.

Внутренняя обстановка дома оказалась под стать внешней. На низкой скамье, устеленной соломой, завернувшись в овечьи шкуры, ютились дети; пять пар сонных глаз были направлены на докторов. Только Паскаль переступил через порог, как ожидавшая у входа молодая женщина в перепачканном переднике, худая, высокая и сероглазая, с тонкой косой орехового цвета, принялась закрывать тряпьём щели. Для матери она была слишком юна, – подметил Дюпо. Детям она приходилась, скорей, старшей сестрой или какой другой родственницей.

– Ты хозяйка в этом доме, милая? – благожелательно спросил её Паскаль, сбивая снег с сапог.

– Я, господин, – ответила девушка, кротко сложив ладони и поклонившись.

Винтеркафф передал ей фонарь и поманил к себе девочку, сидевшую к нему ближе остальных детей.

– Подойди ко мне, дитя, не бойся.

Вместо того она только спрятала чумазое лицо за овечьей шкурой.

– Ну же, подойди, дорогая, – приободрила её, как решил считать Паскаль, сестра.

Девочка нахмурилась и слезла со скамьи, зябко кутаясь в шкуру. Ступая осторожно по голому полу босыми ногами, она подошла к молодой женщине, схватилась рукой за платье и спряталась у неё за спиной, одаривая людей в масках испуганным взглядом. Англичанин присел с ней рядом на одно колено и оголил хрупкое и костлявое детское плечико. Одежда на девочке была совсем тонкая и худая.

– Как считаете, месье Дюпо, – спросил Гарольд, указывая на покрасневшее расчёсанное пятно на предплечье. – Какова природа этой раны? – Винтеркафф повернул девочку спиной и показал такие же ссадины на лопатках и ключицах.

Среди вариантов выбирать не пришлось.

– Блохи? – угадал Паскаль.

– Вы мыслите верно. – Винтеркафф приспустил овечью шкуру, и через секунду между пальцев его зашевелилось тёмно-коричневое насекомое. Гарольд свалял блоху до состояния неживого однородного комка и бросил на пол, после чего вытер руки лавандой. – Воды, – попросил он девушку.

– Сию минуту, господин.

В глиняном горшке Винтеркафф расколотил несколько щепоток розоватого порошка. Получившееся питьё он велел поделить на шесть равных частей – по одной на каждого. Кружек в доме не оказалось, потому молодая хозяйка, для начала, сделала несколько глотков сама, а потом напоила сестёр и братьев. Глядя на детские лица, Паскаль понимал, насколько отвратительный вкус имело приготовленное пойло.

– До следующего вечера вы, возможно, будете испражняться… не совсем так, как привыкли, – предупредил Гарольд. – Но, к радости вашей, это худшее из того, что вас могло бы ждать.

– Как скажете, господин, – покорно согласилась девушка.

Винтеркафф вручил ей пузырёк с лавандовым маслом.

– У меня нет времени, поэтому окропишь сама каждый угол в доме и, в особенности, место ночлега, – дал он наставление. – Это убьёт блох. Завтра или в ближайшее время я вернусь за флаконом. Он должен быть пустым. Ты поняла, что нужно сделать?

– Да, господин.

– Тебе сейчас принесут горячую воду. Вымоешься сама и вымоешь детей. Постираешь одежду. А как высохнет – обрызгаешь её маслом.

– Хорошо, господин.

– Уложи ребёнка и открой дверь. Мы уходим.

В один момент Паскалю стало стыдно за то, как поносил он в мыслях наставника. В этом человеке соединялись характеры палача и благодетеля, но Дюпо знал его слишком мало, чтобы понять, какая из сторон англичанина преобладает над другой. За порогом Паскаль обратился к Гарольду с вопросом.

– Что за порошок вы им дали, месье Винтеркафф?

– О, это работа мастера О’Кейна! – сказал Гарольд с восхищением. – Верное оружие против нашего врага. В составе его, в основном, грибы и редкий вид лишайника с северного склона Готфелла. Думаю, вы заметили необыкновенный цвет сбора? – Паскаль кивнул. – Он указывает на то, что пропорции соблюдены верно. Я напишу вам рецепт.

– Благодарю вас…

– Не представляю, правда, где вы возьмете лишайник, кроме как сами отправитесь в Шотландию. Остальное же вполне можно найти и в ваших краях.

– Стало быть, вы решили, что укусы блох стали причиной болезни? – не укладывалось в голове у Паскаля.

– К такому же выводу пришёл и Мишель из Нотрдама. Мой учитель сходится с ним во мнении по ряду вопросов. Но, скажу вам, не во всех.

– Что же получается… это средство работает только когда болезнь ещё не набрала сил? – “Или же вы намеренно забыли о нем, месье Винтеркафф, пуская в ход ножи и пламя?”

– Скорее, это средство служит превентивным ударом, – пояснил англичанин; прочитав сомнение в голосе Паскаля, он добавил: – Если бы я мог справиться с поветрием, используя один только порошок, поверьте мне, месье Дюпо, я лично обошёл бы все горы Аррана. Но каждому средству – своё время. Так меня учили. – Гарольд ступил на очищенную от снега дорогу и пригласил Паскаля идти первым. – Касательно же блох, – продолжил он рассуждения, – я не имею полной уверенности в том, как именно они способствуют распространению чумы. Но если через два дня в том доме не окажется следов болезни, мы получим очередное подтверждение как теории, так и действенности лекарства.

– А если порошок не даст нужного результата? – без особой надежды спросил Паскаль.

– Тогда мы убедимся в обратном и станем искать другие методы борьбы.

Из дома на углу улицы вышел Брат Роберто, состроив такую мину отвращения, что Паскалю стало не по себе. Какой новый кошмар таится в этой обители? – подумал аптекарь. Причина недовольства мортуса следовала прямо за ним – десяток кошек, чёрных, рыжих и полосатых, сопровождали его, задрав хвосты; ночная тишина разбилась от звонкого мяуканья. Все кошки были тощие, как сам голод; одни вставали перед братом на задние лапы, другие просто тёрлись о его сапоги, выпрашивая чем можно поживиться.

– Дьявольские отродья! Их необходимо истребить! – прошипел брат Роберто с откровенной неприязнью. Каждый с детства знал – чёрные коты прислуживают ведьмам и алхимикам, связуя их порочные души с Отцом Лжи. Но здесь Паскаль видел только оголодавших животных.

– Любопытно, – проговорил себе под нос Винтеркафф. Он обошёл застывшего посреди улицы Паскаля и направился в дом. Хвостатая братия сразу поняла, что общение с монахом не принесёт никаких плодов, тут же нашла себе нового идола в лице англичанина и громогласно ознаменовала его шествие. Паскаль проследовал за наставником. Последним в дверь прошмыгнул брат Роберто, надеясь, вероятно, что Гарольд, в конечном итоге, согласится с его предложением.

Пряный аромат полыни оказался не в силах заглушить острый запах кошачьей мочи. В доме оказалось ещё больше кошек, – они занимали буквально всю мебель, вальяжно возлегали на стульях, вылизывались на окнах, дремали у очага. Поднятые с постели жители дома – черноволосая женщина с длинными худыми руками и её дети, сын и две дочери, все тощие, как и их кошки – выстроились перед врачами в ожидании. Гарольд бегло охватил их взглядом.

– Вы видите больных, брат Роберто? – обратился Винтеркафф к монаху.

– Ничего я не вижу! – хрипло рявкнул флагеллант. – Эти твари… – произнёс он сквозь зубы, пнув ногой проходившего мимо кота, чёрного, как уголь, с белым пятном на груди в форме полумесяца. – Не удивлюсь, если зараза расползлась по городу именно отсюда!

– В этом я глубоко сомневаюсь.

Монах выстрелил в Гарольда гневным взглядом. Губы его скривились.

– Я слышал, за проливом покрывают ведьм. И молоко там не киснет только у тех, кто опускает в него на ночь жаб.

– За проливом давно заметили, что мор приходит реже в те дома, где живут кошки, – ответил англичанин, сохраняя невозмутимый вид. – Вот единственная правда.

– Потому что держат их только жёны сатаны! – огрызнулся брат Роберто. При этих словах женщина вскрикнула и прикрыла рот ладонью. – Видите? – испанец выбросил руку вперед, указывая на неё пальцем. – Сущность выдаёт бесовскую шлюху!

Винтеркафф поправил клюв маски – вонь кошачьей мочи добралась и до него. Страшно было подумать, как приходилось мортусу и тем, кто живёт в этом доме.

– Вы не знаете наверняка.

– Это очень просто выяснить!

– Всё, что нам сейчас известно – болезни в доме нет, – мягко рассудил англичанин. – Глупо не признавать очевидное. Болезни нет, но есть кошки. О чём это может свидетельствовать, месье Дюпо?

Паскаль кашлянул в кулак. Он не имел желания открыто принимать чью-либо сторону в подобном споре. Определенный смысл имелся в словах каждого, но выбор – оказаться тёмным глупцом, погрязшим в предрассудках, или неблаговерным христианином – был непрост. Аптекарь ощутил себя зажатым в кузнечных клещах.

– Возможно, кошки… но не чёрные, – зачем-то уточнил он. – Как-то способствуют… отводят поветрие.

– Но как? – спросил Гарольд настойчиво.

– Не имею понятия.

– Я тоже, месье Дюпо. Я тоже. Вполне возможно, этим людям просто повезло, – предположил доктор. – Но если везение здесь не при чём, то, разгадай мы загадку, приблизили бы нашу окончательную победу.

Брат Роберто плюнул на пол и отправился на выход.

– Господь заметил тебя, – обернувшись в дверях, пригрозил он женщине. – И не выпустит из виду, знай! – Та испуганно перекрестилась, но монах уже хлопнул дверью.

То, что мор обошёл стороной этот дом, есть настоящее чудо, – решил аптекарь. Но если этому действительно способствовали кошки… Паскаль не знал, что и думать. Он потоптался на месте, ожидая дальнейших распоряжений. Вместо того наставник, дождавшись, когда шаги брата Роберто растворятся в ночи, спросил:

– Это все, кто в доме?

– Все, – оживлённо закивала женщина. – Это все. – Паскаль заметил, как старшая дочь покосилась на дверь.

– Ну что ж… – промолвил Винтеркафф, делая вид, что собирался уходить.

– Отец… – робко отозвалась девушка. Мать шикнула на неё, но сказанных слов было не вернуть. – Но он болен, матушка! – настояла дочь и посмотрела на Гарольда. – Отец болен.

Англичанин наклонил голову, выказывая порицание.

– Отведи нас.

Их проводили в комнату, где под одеялом лежал мужчина лет сорока, облысевший, с хлипкой бородёнкой и крючковатым носом, странным образом подчёркивавшим его худобу. Лицо его покрывали красные, вздувшиеся мелкими волдырями, пятна. Он лежал молча, всё ещё надеясь, что его присутствие не раскрыли, и волком смотрел на вошедших врачей.

Не тратя времени, Гарольд сбросил с него одеяло и осмотрел нарывы. Раны выглядели несвойственно для болезни, за которой охотились врачи, – короста покрывала шею и лицо мужчины, грудь его была подёрнута сизой плёнкой, однако вздувшихся бубонов Паскаль не заметил. Руки бедняги смотрелись чудовищно, – они превратились точно в обрубки сухих ветвей, покрылись ороговевшими струпьями. Что же выходит? – задал себе вопрос аптекарь. – Англичанин ошибался, и кошки не способны отвести мор?

– Имя? – спросил человека Винтеркафф.

– Жером… Тентье.

Тут Паскалю показалось, что его наставник… усмехнулся?

– Hoc non pestem est, – сказал Гарольд, черкнув в журнале несколько строк. – Вы слышали о цинге, месье Дюпо? Конечно, слышали, – опередил он ответ. – Если торговали камедью или, скажем, шиповником.

– Цинга? – удивлённо произнёс Паскаль. – Эта болезнь, насколько мне известно, происходит от длительного голодания. И шиповник, который вы упомянули, только способствует выздоровлению, но не гарантирует его.

– Вы верно сказали – от голодания, но голодания, преимущественно, растительного, – поправил Винтеркафф. – Здесь вы правы. На кораблях долгого плавания настойка из шиповника существенно поправила бы положение. Как и в городе, подверженном длительной осаде, где цинга забирает больше жизней, чем самый яростный штурм оного.

Цингу Паскаль умел определять. Он опустил нижнюю челюсть Жерома и заглянул ему в рот. Среди коричневых зубов не хватало нижнего резца и нескольких моляров, верхний клык был обломлен, зубы мудрости сгнили. Язык имел цвет недозревшей сливы, но дёсны не выглядели больными настолько, чтобы по ним можно было прочесть цингу.

– Рад видеть, месье Дюпо, что вы понимаете, о чём идет речь, – сказал Гарольд. – Но у нас случай несколько иной, потому что перед вами – мясная цинга. Пеллагра, если вам будет угодно. В то время, друг мой, когда на улице крупных городов, Парижа, Рима или то Лондона, от этого недуга страдают люди, в массе своей, нищенствующие, то там же, за станами богатых домов, проживает множество господ и дам с этой хворью, которую они подхватили, должен сказать, скорее, от недостатка ума. Эти уважаемые месье и леди нарочно исключают из своего рациона мясо, после чего знакомятся с родной сестрой морского скорбута. Но продолжают уверять себя, что отказ от бекона с парой утиных яиц на завтрак, такой вот… вечный пост, делает их ближе к Господу. – Винтеркафф пожал плечами. – Отчасти, они добиваются желаемого, правда, не совсем в том виде, каком, должно быть, им хотелось. А ваши коллеги, месье Дюпо, не в обиду вам сказано, заставляют их жевать щавель или пить шиповник, что, согласитесь, никак не помогает.

Закончив лекцию, Гарольд спрятал записи в сумку и обратился к мужчине, растерянно наблюдавшему за разговором:

– Зарежьте курицу, а лучше – жирного гуся, и приготовьте мясо.

– Мы не держим птицу, – дрожащим голосом ответил человек.

– Так обменяй или купи.

– Осенью не было торговли, – услышал Паскаль знакомую уже историю. – У меня нет денег.

– Значит, заколи свинью или барана.

Больной пеллагрой покачал головой.

– Ты станешь утверждать, что вы не держите скотину? – спросил Винтеркафф сурово. И правда – из хлева доносилась возня и хрюканье. Полуночные голоса встревожили скот.

– Нельзя. Они на весну. Для продажи.

– Ты не слышал, о чём я только что толковал? – возмутился англичанин. – Если ты съешь мяса, не пройдет и недели…

– Я поправлюсь! – отрезал Жером и враз поменялся в лице. – Зачем ты пришёл в мой дом? Наставлять меня? Здесь нет мёртвых, и нет работы для тебя, падальщик! – выпалил он, по невежеству путая доктора с мортусом. – Прочь! Вон отсюда! Выпроводи их за дверь, Марил!

Разубеждать его Гарольд не стал. Паскаль проследовал за учителем в прихожую, где всё так же стояла мать с детьми, и закрыл за собой дверь.

– Прошу, уходите, иначе он разгневается, – попросила Марил, молебно скрестив руки на груди. – Мы найдём мясо, как только ветра минуют. Правда. Я предложу месье Меклину свиной ошеек к весне в обмен на гуся. Он добрый человек и непременно откликнется на просьбу.

Англичанин не стал с ней спорить. Вместо того он спросил у её сына, умеет ли тот свежевать и разделывать туши. Мальчик кивнул, после чего пугливо посмотрел на мать, – правильно ли он поступил? Марил одёрнула его так, что он едва не сел на пол. Далее всё произошло очень быстро, и никто не успел возразить, а когда всё закончилось, протестовать было поздно. Винтеркафф снял со стены кинжал с красивой изогнутой рукоятью – то ли родовую реликвию, перешедшую семье от какого-то героического предка, то ли чей-то щедрый подарок за некие заслуги – и отправился прямиком в хлев, не спрашивая позволения хозяев. Выбрав ягненка, успевшего уже набрать веса, Гарольд придвинул под него пустое корыто и стремительным ударом поразил его сердце, настолько точно и уверенно, как будто занимался этим всю жизнь. Потом, запрокинув голову животного, англичанин одним движением перерезал горло острым лезвием. Молодая алая кровь хлынула в корыто пенным потоком; овцы тревожно заблеяли при виде забитого сородича, а кошки, почуяв дурманящий запах, сорвались со своих мест и ринулись в хлев, обгоняя друг друга, перепрыгивая через спины, горланя дюжиной голодных глоток. Гарольд вышел из хлева и закрыл за собою дверь, чтобы кошки не добрались до свежатины, вытер кинжал платком и повесил его обратно на стену.

– Приготовишь колбасу и мясной бульон, – сказал он женщине таким тоном, что она не решилась спорить.

– Что он там делает? – выкрикнул из спальни отец семейства. – Почему они ещё здесь? Марил! Что он сделал?

– Позволил себе выбор, кто из вас доживёт до весны – ты или овца, – ответил ему Гарольд.

– Мерзавец! – проверещал тот вместо благодарности. – Ну, мерзавец! Тебе не сойдёт это с рук! Ты слышишь? Я пойду к господину! Богом клянусь, тебе придётся заплатить за этот разбой!

– Как тебе будет угодно, – равнодушно сказал Винтеркафф уже в дверях. – Но для начала тебе придётся съесть мясного супа и встать на ноги.

Двери дома с кошками приказано было выкрасить в охру, что указывало на присутствие в нём болезни иного рода. Двери прочих домов, где мор не оставил жизни, мортусы помечали жировым нагаром. Редкие хозяева заботились о предупреждающих знаках, – чёрную тряпку или мазок смолы на двери Паскалю доводилось видеть всё реже. Если бы врачи не имели возможности входить в каждый дом, у аптекаря сложилось бы впечатление, что поветрие не столь губительно, как его описывают.

– Думаете, он не пойдёт к милорду? – спросил Паскаль наставника. В отличие от мясника, бранившегося по любому поводу, угрозы Жерома Тентье звучали осмысленно, и претензии его были вполне обоснованы.

– Непременно пойдёт, – заверил Гарольд. – Если ваше ремесло – медицина, будьте готовы совершать подобные поступки, месье Дюпо, – сказал он, опершись на трость двумя руками. – Временами человек не понимает, что убивает себя.

– Так бывает, – согласился Паскаль.

– Думаю, вам будет интересно знать, что животные в хлеву были здоровые. Удивительно, не правда ли?

– Вы клоните к тому, что причина этому – кошки?

– Скажем так, я не отрицаю такого варианта. Заметьте, что и соседи этого… Жерома Тентье также здоровы, хоть нищенствуют и живут в условиях, в каких болезни должны считать их дом своим собственным.

– Нужно было сказать Марил, чтобы она накормила соседских детей супом, – поздно спохватился Паскаль.

– Это уже не наша забота, месье Дюпо, – махнул рукой Гарольд. – Не берите на себя больше, чем сможете унести. Впрочем… – смягчился он, – через несколько дней вы сможете дать ей совет самостоятельно, когда мы придём проверять результаты нашего труда.

Они остановились на распутье, где улица расходилась надвое. Одна её ветвь устремлялась направо, к реке, где дома возвышались только по одну сторону, а вторая кривой дорогой петляла вверх, к пологому холму. Гарольд оглянулся по сторонам.

– Туда, – выбрал он первое направление.

Промозглые ветра, дувшие с полей, вымели с улицы снег, и глиняная дорога под ногами была разбита глубокими рытвинами, оставшимися здесь после дождливой осени. Двое гвардейцев, приставленных к врачам Дженнаро, отправились вперёд. Сам лейтенант куда-то пропал. Паскаль решил, что присутствие солдата понадобилось в другой части города, где боролись с поветрием Локхорст и Лероа.

Прав ли был Гарольд насчёт кошек или так сложились обстоятельства, но следующие три дома, куда вошли Паскаль с наставником, были избавлены от несчастья познать гнев Божий, – мор не тронул никого из жителей. В целом, продвижение по городу пошло быстрее. В одной деревянной хибаре врачам повстречался одинокий старик-сапожник с медным жёстким лицом, чьё жилистое тело, усеянное миазмами, покрывали ожоги, – он пытался лечить себя самостоятельно. Такое лечение не помогло и только усугубило его состояние, – раны открылись и точили скверной. Старик стойко перенёс повторное врачевание, только сопел от боли и скрежетал зубами, пока Гарольд орудовал иглами и ланцетам, а на прощание пообещал сделать каждому по паре новых сапог, не хуже тех, что сейчас были на врачах, при условии, что сам переживёт поветрие. В каком-то доме отказались принимать незваных гостей. Солдатам пришлось применить силу, но, как оказалось, напрасно, – болезни в доме не было, а хозяин не отворял, боясь ее впустить.

Паскаль давно привык к звону колокола и перестал его замечать, но вот услышал вновь. Идёт моя война, – пленённый мгновением, подумал он. Тот её миг, когда прошлое и будущее слились воедино, когда ужас первых смертей пережит, и не осталось в мире ничего, что могло бы ранить рассудок сильнее. Здесь вместо пламени пожарищ – окрашенные чёрною смолою двери, вместо лязга стали о щиты – блеск медицинских ножей и дрожащий свет фонаря, вместо вопля раненных – крики больных, из чьих осквернённых тел железом изгоняется зараза. Но одно оставалось неизменным как в битве армий, так и в безымянной битве Паскаля Дюпо – бескрайнее поле онемевших, ослепших, оглохших бренных оболочек тех, кому никто уже не в силах помочь; и мрачной тучею вздымается над ними лик матери-смерти. Она костлява и бесчувственна, как урожай её и паства; она не ведает жалости, ибо такова её природа. К врагу, чья плоть горяча и бьётся кровь, взывают о великодушном милосердии, но только не к ней, – она безжалостна в своём вечном безмолвии, пощада и прощенье – изначальные враги её. Она ступает по миру, взращённая в грязи и ереси востока, она оскверняет землю поступью ядовитых шагов; чего коснётся её взор, обратится ржавчиной, рассыплется серой пылью, утопнет в океане забытья, и дыхание её – тлен времён. А против неё – сущее ничтожество, он, Паскаль Дюпо, самоучка-аптекарь, надевший вощёный плащ, который подходит ему, как идут крестьянскому сыну доспехи рыцаря; он, спрятавший лицо за шутовской маской, он, самонадеянно бросивший ей вызов. Он, не сумевший сберечь семью и потерявший себя в водовороте событий, неспешно и мучительно влекущих его к концу всего; он, запутавшийся, заблудившийся, скиталец в чужом краю, гость, которому не рады. Он, почти лишённый путеводной веры, мечущийся за каждой ложной тенью в стремленьях эту веру вернуть, он, страдающий от мук чужих сильнее, чем от своих собственных… Но Паскаль знал одну истину: он в этой битве не один. Его ведёт бесстрашный полководец, обученный военному искусству, ведёт словом железным и действием верным, ведёт туда, в гущу смертоносных орд, чтобы в нужный час в последнем танце, где немыслимым узором сплетаются судьбы, решающим ударом поразить чёрное её сердце.

Гвардеец открыл дверь, помеченную мазком печной сажи, и врачи вошли внутрь. Мортусы, верно, отправились другой улицей, и всё, что оставалось Паскалю с наставником – убедиться, что их умения в этом доме не больше не требуются. Винтеркафф отправил солдата за братом Маркосом.

– Раз уж я взялся за ваше обучение, месье Дюпо, давайте сделаем его полным, – предложил Гарольд, войдя в дом; он раскрыл журнал и обмакнул в чернила кончик пера. – Итак, опишите мне умерших, как вы их видите.

Паскаль прокашлялся.

– В этом есть смысл? – спросил он.

– Несомненно. Перо сохраняет всё, что видит глаз, в то время как разум забывчив. Так, шаг за шагом мы обрисуем болезнь во всех её деталях. – Англичанин провёл рукой над страницами. – Как показывает практика, нет врага проще, чем враг, который хорошо изучен.

Паскаль оставил трость у подножия кровати и осмотрелся. Дом, без сомнений, принадлежал дубильщику и его супруге, – оба лежали на широкой кровати поодаль друг от друга. Вдоль стен располагались деревянные рамы с растянутыми на них воловьими шкурами; в углу размещался сыромятный станок, а печь была оборудована карманом, предназначенным для растопки пропиточного жира. Женщина преставилась позже мужа; в предсмертном порыве она протягивала к нему руку. Паскаль склонился над мужчиной.

– Дубильщик с Речной улицы, – продиктовал аптекарь. – Тридцати… – Дюпо попытался определить возраст умершего, но годы не читались на его оплывшем лице. – Лет тридцати… семи.

– Продолжайте, месье Дюпо, – подбодрил Гарольд. – Опишите, в чём проявляется болезнь.

Паскаль разорвал на мёртвом рубаху и начал выискивать на теле вздувшиеся бубоны, однако таковых не обнаружил. Только шея мертвеца раздулась, как от пчелиных укусов, и оттенок имела вишнёво-красный, несмотря на то, что смерть обычно смывает все краски. Аптекарь сразу вспомнил о блохах, но, осмотрев шею, к своему удивлению не нашёл следов от укусов. Тело дубильщика выглядело вполне здоровым даже после смерти. На мгновение Паскалю показалось, что человек этот просто спит. Аптекарь приподнял его руку, дабы удостовериться, что суставы действительно окоченели.

– Я не вижу миазмов, месье Винтеркафф, – сказал Паскаль. – Ни малейших. Следов блох тоже не вижу, – перепроверив, сообщил он.

Гарольд отложил перо и подошёл с фонарём к трупу. Бегло изучив шею мертвеца, он передал фонарь Паскалю и принялся беспокойно рыскать по дому, не потрудившись посвятить ученика в предмет своих поисков. Искомым предметом оказалась длинная, с локоть длиной, лучина, которую англичанин достал из-за печи. Запрокинув голову дубильщика, Винтеркафф медленно запустил щепу мёртвому в глотку. Раздался булькающий звук, который, лопаясь, издают пузыри на болотах; грудь мертвеца сдулась, выпустила проглоченный воздух. Звук повторился снова и снова, превратившись в единый утробный клёкот, а когда Винтеркафф извлёк лучину, вся её поверхность была измазана белесой сгрудившейся слизью, спечённой кровью и чёрной желчью.

– Боже… – оцепенев, прошептал Гарольд; глаза его за стёклами маски наполнились ужасом.

Не найдя места измазанной в скверне лучине, англичанин просто уронил её на пол, выхватил у Паскаля фонарь и туазовыми шагами обогнул кровать, небрежно сбив оставленную аптекарем трость. Жёлтый свет упал на женщину, явив её уродство – почерневшее лицо, высохшие, угольного цвета, пальцы и отторгнутые плотью ногти. Черты поразившего её рока сразу напомнили Паскалю мальчишку, ребёнка в доме мясника, которого Винтеркафф изучал с такой обеспокоенностью, – неведомая болезнь, бесспорно, имела одну и ту же природу. Рукою женщина, как выяснилось, вовсе не тянулась к мужу в предсмертном мановении. Пальцы её вырисовывали на обрывке платка неясный силуэт, вместо кисти используя отвалившийся ноготь, а в качестве краски – сочащуюся кровь. Паскаль не смог разглядеть, что или кто изображён на смятом обрывке полотна. Гарольд высвободил платок из-под скорченной руки, и тут в дом вошёл брат Маркос, отворив дверь багром.

Винтеркафф отреагировал на его появление сверх меры резко.

– Прочь! – выкрикнул доктор, яростно взмахнув рукой. – Выйди вон! Немедленно! – Изумлённый, испанец попятился назад. – Лероа ко мне! Сейчас же, сию секунду! – мортус пошевелил губами, но слов Паскаль не услышал. – Llamada aquí Leroa! Inmediatamente! – повторил Гарольд на испанском. Из-за спины монаха выглянули встревоженные гвардейцы. – Разыщите Илберта Лероа и приведите сюда! – приказал им Винтеркафф. – Дюпо, держите дверь запертой до его прихода!

Кое-как задвинув ранее сорванный усердием солдат засов, Паскаль стал в дверях.

– Вот! – Гарольд поднял сгнившую руку мёртвой и продемонстрировал Паскалю. – Вот, что насторожило меня в доме мясника! Узнаёте?

– Мальчик был болен тем же, – озвучил аптекарь свои догадки.

– Именно! Даже вы заметили, а я… я… – заикаясь, говорил Гарольд. – Я должен был сразу понять! Но там я расценил почерневшую кожу как… недоразумение, влияние… другой болезни. Проклятая беспечность! Но теперь и здесь… здесь тоже… Этого не может быть! – жестикулировал он судорожно. – Septic forma est. А у него, – Винтеркафф указал на дубильщика. – У него – pulmonis pestis, лёгочная. – Англичанин мерил комнату длинными шагами, не находя себе места. – Три формы сразу, в одном месте, одном городе… в соседних домах, чёрт их возьми! Возможно ли это?

Паскалю вспомнился тяжёлый грудной кашель мясника.

– Месье Моро… тоже болен лёгкими?

– Кто? – спросил Гарольд рассеянно. Секундой позже всё же понял, о ком идет речь. – Нет, мясник простужен… в дополнении к восточной хвори. Этот момент я проверил – иначе какой бы вообще из меня был врач? Я дал ему полвязанки чесноку и прописал пить разогретое вино. – Винтеркафф снял шляпу, цеплявшуюся за воздух от быстрой ходьбы. – Уверен, вино у него припрятано, хотя он утверждал обратное. С тех пор я проверял каждого. Все, кто болен – безусловно, болен именно джуммой. Но… невероятно! – воздел он руки.

– Чего вы, в таком случае, боитесь?

– Я научен лечить только джумму, – произнес Гарольд умоляюще. – И дело тут далеко не в моём умении. Прочие формы лечению не поддаются. Их можно предупредить, хотя и сложно, но вылечить… – он обхватил голову руками и поправил маску, успевшую натереть и взмылить шею; выглядело это как жест величайшего отчаяния. – Они плохо изучены по причине того, что болезнь слишком быстро разрушает тело. У нас… просто не достает сведений.

– Вы можете попробовать что-нибудь… из ваших средств, – подсказал Паскаль. – Если, не приведи Господь, нам повстречаются больные одной из этих… форм.

– Нет. Однозначно, нет, – отверг предложение Гарольд. – Слепо, наугад действуют только профаны и шарлатаны. Я изучал науку не для того, чтобы лечить смерть болотной тиной! Где, чёрт возьми, этот Лероа?

– Прошла всего минута, как вы послали за ним, месье Винтеркафф, – напомнил Паскаль.

Время ожидания Гарольд не стал растрачивать на бездействие. Он принялся старательно изучать трупы, записывая каждую из непримеченных ранее деталей в журнал, в спешке ставил кляксы и безбожно ругался. Илберта привели спустя половину часа.

Ещё по прибытии Лероа в разбитый среди снегов лагерь Винтеркафф спрашивал его, не нашёл ли тот сложных форм болезни в городе, и парень отвечал, что в Финвилле властвует старушка, бубонная чума, как истолковал слова его Паскаль. Тогда все претензии англичанина относительно недобросовестной проверки умерших казались надуманными, раздутыми из воздуха, и Паскаль даже вступился за Илберта. Только теперь аптекарь осознал всю сложность ситуации. Но, в действительности, откуда Лероа мог знать? Врачам пришлось пройти немалую часть города, прежде чем они обнаружили лёгочную форму и, вместе с ней, септию.

Паскаль ожидал, что англичанин изольет на Лероа весь свой гнев, но Гарольд спокойно подозвал юношу к изголовью кровати и проделал над трупом дубильщика манипуляцию с лучиной. После они долго стояли над телом женщины. Винтеркафф то и дело указывал на записи; половина сказанного им звучало на латыни. Паскаль с горечью понимал, насколько огромна пропасть между его собственными знаниями и знаниями семнадцатилетнего мальчишки и Парижского Университета, и жалел, что не имел возможности изучать медицину, как изучает ее Илберт.

– Теперь вспоминай, не встречалось ли вам с герром Локхорстом нечто подобное? Или, может быть, ты сам обращал внимание на что-нибудь… необычное? – спросил Винтеркафф, завершив манипулировать с трупами. – На сей раз не ошибись.

– Нет, месье. Решительно ничего похожего, – ответил Илберт. Увиденное явно было ему в диковину. Он отступил на два шага назад; рядом с высоким птичьим силуэтом англичанина юноша выглядел пугливым неоперившимся птенцом.

Гарольд закивал, вынуждая себя принять вещи, в которые не очень-то верилось.

– Хорошо, ступай. Смотри в оба, и скажи герру Локхорсту, чтоб был внимательней, – дал последнее напутствие Винтеркафф. – Впрочем, он сообщил бы мне и сам, найди он эту дрянь первым…

Паскаль не упустил возможности задать волнующий его вопрос:

– Как много больных вы встретили?

– Каждый третий, или, возможно, четвёртый, заражён, – удрученно рассказал Илберт. – Из них половина мертва, остальным месье Локхорст старается помочь… Тех, кто совсем плох, врачует способами месье Винтеркаффа. А в доме одного… одного зеленщика… – недавнее воспоминание давалось юноше с трудом. – Там, словом, всё семейство…

– Капуста? – воскликнул Гарольд. – Там была капуста?

– О да, месье, много капусты… и другие овощи. Месье Локхорст приказал брату Иаго убрать их из дома и закопать в земле.

В южной части города дела, по большому счёту, обстояли несколько лучше. Когда Лероа ушёл, Гарольд придвинул к подножию кровати низкий табурет и сел перед мёртвыми. Он задумчиво опустил подбородок на кулак, будто выискивая в картине смерти тончайшие штрихи, ускользнувшие от его бдительного взгляда. Паскаль не стал мешать наставнику, но спустя некоторое время отрешённость Гарольда взволновала Дюпо.

– Месье Винтеркафф…

– Да? – отозвался Гарольд, не оборачиваясь.

– Они мертвы.

– Я знаю, спасибо.

Паскаль покосился на дверной засов.

– Разве нам не нужно идти?

– Да, – не колеблясь, согласился Гарольд. – Идти. Да, разумеется.

Он торопливо и неаккуратно собрал свои вещи, надел шляпу и вышел на улицу.

– Оставьте дверь открытой. Пускай выветрится дурной воздух, прежде чем мортусы явятся за телами.

Паскаль подобрал брошенную у кровати трость и тоже покинул дом.

Они прошли до конца улицы, где крайний двор упирался изгородью в чёрные, как ночь, воды реки. Дом был пуст; гвардейцы сообщили, что хозяин его умер прошлым летом от кишечной лихорадки. Лихорадка не входила в интересы Винтеркаффа, и он велел провести его к улице на холме. В пути англичанин хранил напряженное молчание, а когда Паскаль обратился к нему с вопросом, тот отмахнулся и ответил что-то вроде: “Всё неважно, месье Дюпо, оставьте”, – не потрудившись вникнуть в суть вопроса. Маска Гарольда подрагивала, – одолеваемый сомнениями, англичанин беспокойно кусал губы. В домах он говорил мало и только в тех случаях, когда содействие Паскаля требовалась ему немедленно. Все прочие распоряжения относительно углей, равно как и процесс подготовки к больных к врачеванию, всецело легли на аптекаря, – он посылал гвардейцев на площадь за горячей водой и говорил с горожанами. А Винтеркафф искал. Искал в каждом доме; искал те формы болезни, что дважды встретились им в городе; те формы, оружия против которых он не имел. Он осматривал и мёртвых, и живых, осматривал не только больных, стонавших под лезвием ланцета, но и здоровых, чья плоть, однако, представляла собой благодатную почву для скверны, способной в считанные часы дать жуткие побеги и расцвести зловонными бубонами, полными гноя и телесных нечистот. Искал и боялся найти.

Мужчина, открывший им дверь, представился Матисом Берто, кровельщиком. Его дом в два этажа, с окошком на чердачной башенке и острой крышей из красной черепицы, выглядел ухоженным, словно бы принадлежал человеку благородному: крыльцо из серой каменной крошки было заботливо очищено от снега, тонкие декоративные колонны упирались в балкон на втором этаже, где размещались гипсовые вазы для цветов, а к шпилю крыши крепился флюгер со львом, поскрипывавший на ветру. Вид омрачал лишь чёрный узел из козьей шерсти на двери.

Матис Берто любезно пригласил врачей в дом и поведал, что болен его старший сын. Болезнь заметили сегодня вечером, она не успела достаточным образом ослабить и измучить юношу, – он испил больше страха, нежели страданий. Прежде чем приступить к врачеванию, Гарольд проверил остальных членов семьи – самого кровельщика, его мать, жену и младшего сына, после чего вернулся в покои к больному, где Паскаль уже подготовил инструменты.

– Я послал за водой и углями, месье Винтеркафф, – сказал Дюпо. Англичанин ответил тихим “Хорошо”.

Когда Паскаль обтирал перчатки лавандовым маслом, с порога донеслись голоса. Хозяин выразил свое почтение пришедшему и поприветствовал его. После коротких реплик, расслышать которые не представилось возможным, в сторону покоев раздались шаги. Гарольд открыл дверь, чтобы принять угли и воду, но руки солдата, стоявшего перед ним, были пусты.

Аптекарь видел его впервые: вооруженный на манер гвардейцев тонким кинжалом и городским мечом, он был одет в старый дублет из неокрашенной воловьей кожи, с кольчужным воротником и нагрудным рельефом, где некогда изображался геральдический рисунок, ныне практически полностью выцветший. Тяжёлый меховой плащ, скроенный из волчих шкур, укрывал голову и плечи солдата, придавая ему вид полудикий, варварский; полы плаща его истрепались от длительного ношения, ниспадали к земле свалявшимися колтунами. Лицом он был жесток и некрасив: перенесённая в детстве оспа иссекла его кожу красными рытвинами, которые едва ли могла скрыть редкая, с ранней проседью, щетина. Брови незнакомца, как скалы над обрывом, грозно сдвинулись над кремневыми глазами, рот представлялся изогнутым полукругом, неспособным улыбаться.

– Кто здесь главный? – спросил он, задержав тяжёлый взгляд сперва на Гарольде, а потом и на Паскале. За спиной его стояли гвардейцы со всем необходимым для врачевания.

– Спросите пресвитера, отца Фому, – посоветовал Гарольд, забрав у солдат ведро с горячей водой и ящик с углями. – И покиньте дом. Вы разве не видели на двери чумной знак?

– Кто главный из тех, кто лечит? – уточнил человек с грубым лицом; уходить без ответа он, похоже, не собирался.

– Скажем, я, – сообщил Гарольд, всем своим видом показывая, что он предпочёл бы закончить этот разговор как можно скорее. Желательно – немедленно.

Солдат ещё раз посмотрел на него, как обычно смотрят на товар у базарного прилавка.

– Еврей?

– Я англичанин, – оскорблённо сказал Винтеркафф.

– Откуда?

– Из Гастингса. Восточный Суссекс.

– Лорд Кампо просит тебя к себе, – на плохом английском сказал человек с оспинами.

– Милорд нездоров?

– Милорд… здоров, – солдат насупил брови.

– Тогда, при всём моём уважении, его милость могут подождать. Спросите отца Фому на площади. Он освящает воду у костра. Все вопросы вы можете обсудить с ним. А мне позвольте заняться делом. – Гарольд передал Паскалю воду и угли и вернулся к человеку в доспехах, намереваясь выпроводить его за порог. – В этом доме скверна. Мне не хотелось бы завтра лечить и вас. Прошу.

Указав на выход, Винтеркафф толкнул дверь, но солдат подставил в створ рукоять меча.

– Кажется, я выразился ясно, – сказал он тоном, не терпящим пререкания. – Ты пойдёшь со мной.

Гарольд безвольно вздохнул.

– Месье Дюпо, – обратился он к ученику. – Вы справитесь без моего участия?

Паскаль посмотрел на сына кровельщика. Болезнь не успела ещё окрепнуть в юном организме; Дюпо выделил всего три-четыре нарыва, которые необходимо дренировать и прижечь, применительно же к остальным, – пришёл он к выводу, опираясь на свой небогатый опыт, – достаточно будет вспороть кожу и наложить примочки.

– Осмелюсь предположить, что да, – ответил Паскаль.

– Превосходно. Тогда заканчивайте здесь и ступайте дальше. – Винтеркафф достал из сумки книгу и каламарь. – Записывайте имена жителей и проведённое над ними лечение, если их состояние будет того требовать. Писать, надеюсь, вы умеете.

– Понятное дело, я знаю грамоту, – возмутился аптекарь.

– Вот. – Гарольд извлек из карманов флаконы с лавандой, полынью и маковым соком, мешочки с омелой и грибным порошком, а в конечном итоге отстегнул от пояса свою сумку и помог Паскалю закрепить её у бедра. – Теперь у вас есть всё необходимое. Когда месье удовлетворит свой интерес, я вас найду. Уверен, разговор не отнимет много времени, – сказал он человеку с рытвинами на лице, – у тех, кто умирает.