Читать книгу По направлению к Дну - Денис Гусев - Страница 6

Что за граница в тысяче километров южнее от Москвы, что отделяет уютные южные русские города от пасмурных кремлей с древними соборами? Это граница Великой степи – бескрайнего сухопутного моря, опыленного городской жизнью лишь две-три сотни лет назад. Западная ее оконечность упирается в Польшу и Молдову, восточная заканчивается в Монголии и пустыне Гоби. Потому все старые церкви, хотя бы старше трехста лет, находятся только южнее Оки.

Тосканские холмы у побережья сменяются сначала линяло-зелеными лугами и морями дозревающей пшеницы с перебоем плотно сбитых садов и жидкого подлеска. С каждым километром зеленых красок становится меньше, а трава и кустарники все ближе жмутся к земле, местам обнажая рыжеватый суглинок. Карта показывает озера по сторонам от дороги, но я вижу только налеты соли на оврагах. Над остатками воды кружат изможденные птицы. Лето было жарким.

Если бы я продолжил свой путь дальше на восток, то картинка в окне почти не менялась бы на протяжении шести тысяч километров. Вся степь от Элисты до Улан-Батора выглядит так же, как ее видели гунны Атиллы и орды Чингисхана.

Безжизненность пейзажа обманчива: этой жухлой травой удобно откармливать скот, если уметь правильно кочевать. Тысячи лет степь была отдельным миром, полным полудиких племен, царств с границами, возведенными порывами степного ветра, и ханств, от которых остались лишь пара выцветших строк в докладе пограничного китайского чиновника. Эта вселенная не покорялась захватчикам: сложно завоевать ветер в поле. Когда великий персидский царь Дарий решил завоевать скифов, те просто заморили его войско голодом и холодной степной ночью, отступая все дальше. С каждым новым захватчиком прием оттачивался все лучше, пока не был исполнен «на бис» при разгроме величайших армий в истории: Наполеона и Гитлера.

Бурлящее море степи воспитывало суровых воинов, учившихся держаться в седле и стрелять из лука раньше, чем ходить. В придорожном кафе для дальнобойщиков мне подают калмыцкий обед – такой же, что и века назад: вареники с тонким тестом, густо набитые жиром, суп с бараньими потрохами, сухую и пряную конскую колбасу. Поскольку воды среди солончаков было мало, в степном чае молока всегда раза в два больше, чем воды. Соль и жир в пиалу добавляют по вкусу. Еда мужчин, которые не планировали жить даже до сорока, чрезмерно «богата» холестерином.

Дальнобойщики и официантки косятся на мои номера, порой ловлю их взгляды со сдержанной улыбкой. Мол, вижу, но не нервничаю. Болтливость всегда выдает жителя большого города, поэтому заказ я делаю без лишних расспросов, ем и расплачиваюсь быстро. Немного чая беру с собой – он прекрасно утоляет жажду в жару. Круглолицая официантка в спину просит приходить еще. Кто знает.

К счастью для оседлых народов, очень редко, считанные разы за всю историю, находилась воля, способная повести за собой Великую Степь. «Глядя на лошадиные морды и лица людей, на безбрежный живой поток, поднятый моей волей и мчащийся в никуда по багровой закатной степи, я часто думаю: где я в этом потоке?» Гунны Аттилы начали путь из северного Китая и были остановлены только на западе Франции. Монголы Чингисхана после Руси разграбили Польшу, Венгрию и Хорватию и повернули назад только из-за необходимости делить власть в Сарае. Тюрки, выйдя с отрогов Западного Алтая, в определенный момент правили большей частью средневекового Востока и держал Европу в страхе до семнадцатого века.

Посреди уходящей в горизонт равнины – шип обелиска выглядит инопланетным, он вздымается, как угловатый обломок астероида. Горит перед ним вечный огонь, выбиты фамилии героев решающей битвы с немцами за эти степи. «АСХРСН ЦУСНЬ ЗАЛЯР МЕНКРЖ АЛТН БУЛГАР ТЕЕГТЭН ПАДРНА. За Отчизну пролитая кровь навеки в памяти священна». Золото надписей недавно поновляли. У братских могил стоят свежие гвоздики – единственный яркий цвет за несколько сотен километров. Прохожу мимо обелиска к артиллерийскому орудию, смотрящему на запад, перешагиваю оградку и сажусь с чаем прямо на жухлую траву. Где-то впереди пролетает, широко разбросив крылья, орел. Степь была такой же в день, когда здесь горели немецкие танки, и в день, когда стрелы хазар пригвождали арабов к земле.

Пытаюсь представить, какие были люди, приехавшие со всего Союза, чтобы тут умереть. Что они сказали бы, посмотрев на меня, – не зря ли?

Калмыки – это осколок большого народа из Восточного Китая, откочевавшие от местной резни под защиту московского царя. Поэтому их культура и религия отличается от живущих рядом татар и казахов. Калмыки – буддисты с очень спокойным отношением к жизни и смерти. В сочетании вместе с воинственными генами потомков Чингисхана – огненный нрав. Есть замечательные свидетельства о калмыцкой коннице и под Полтавой, и в наполеоновских войнах. Раньше этот кочевой огонь можно было разменять в многочисленных войнах растущей империи, а сейчас остаются лишь байки о массовых драках с жителями соседних кавказских республик.

За время поездки по Нижнему Поволжью я услышал за чаем много неспешных историй вроде такой.

Деревенская свадьба. Пьют в шатре уже несколько часов. Два соседа, уже с трудом выговаривающие слова:

– Бадма, помнишь, в марте я у тебя закурить просил?

– Нет.

– А Хурха говорит, что у тебя было. Пойдём пться.

Выходят из шатра, месят друг другу лица минут двадцать. Односельчане уважительно делают круг, но комментариев не дают. Внимательно наблюдают, сдержанно курят. Бойцы встают, отряхиваются.

– Харош?

– Харош.

Возвращаются на свои места в шатер, продолжают пить.

«И печенеги ее терзали, и половцы». Многовековая неприменимая вражда между живущими рядом народами возможна только в речи политика. Конечно, Московское царство стало первым европейским, в широком смысле, государством, подчинившим себе степь.

Венгерское и болгарское государства получили свой пассионарный толчок (а венгры еще и язык) от выходцев из Великой Степи, но степная культура там быстро ассимилировалась. После нескольких веков общения, подчинения и соперничества молодое русское царство смогло говорить с многочисленными ханами на их языке. Казаки отодвигали границу по засекам все дальше на юг и восток, смешиваясь с местным населением, да и само их название – степное слово. Только представьте, что четыреста лет назад власть Москвы заканчивалась где-то в районе Рязани. Дальше были опасные кочевья.

Шапка Мономаха всегда казалась мне чем-то средним между византийским венцом и ханской шапкой из богатого меха. Один из самых русских писателей, подчеркнуто аристократичный Набоков – потомок крещеного татарского княжича. Таких дворянских родов – сотни.

Блок выразительно писал:

Где еще в Европе народ мог изнурять захватчика бескрайним отступлением? Да и в Сталинграде сломали хребет гитлеровскому вторжению по-скифски, посреди ледяной степи.

Главный въезд в Элисту украшен ажурной пагодой. Резные красные и золотые крыши в лучах солнца напоминают блеск маковок православного собора. В метре от другой пагоды, стоящей на площади Ленина, памятник «Светлой памяти братьям-казакам, павшим в братоубийственной Гражданской войне». Вот те крест и благословение Будды, бей комиссаров.

У главного городского храма по кругу расставлены беседки со статуями великих лам. Каждый смотрит перед собой прямо в вечность отрешенным взглядом старых русских икон.

На заборы и деревья рядом с пагодами повязаны сотни лент с молитвами. Каждый вздох ветра несет в небо просьбы, благодарности и чьи-то крики.

К закату сусальное золото статуй загорается пожаром. От этого огня разгорается вся равнина: каждая сухая травинка, каждая балка теперь сияет внутренним светом. Красный круг, напоминающий мне сейчас праздничное лицо скуластой восточной красавицы, бросает улыбки на лоснящиеся бока уставших за день коней.

Лица лам рекомендуют спокойствие. В степи к вечности поближе: вот она, жухлая трава, вот сливающийся с небом горизонт – такие же, как и тысячи лет назад.