Читать книгу По направлению к Дну - Денис Гусев - Страница 7

В барбершоп я опаздываю на несколько минут. Таксист вальяжно рассказывает мне о том, что, конечно, место для стрижки я выбрал далеко, на другом конце города. Хотя рядом с моей гостиницей он тоже ничего не нашел бы. Такая проблема есть у всех вытянутых вдоль воды городов, во Владивостоке она умножена на качество дорог и возведена в степень обилия машин.

«Вторая речка», ну и название. Почему не «река»? Почему по номерам? Отдаёт скудной казённой фантазией картографа.

По телефону напряженная администратор обещает не ждать дольше пятнадцати минут. Чай и кофе она мне предлагает скороговоркой, набирая что-то на ноутбуке. У местных жителей есть какая-то резкость – от родных муссонных ветров. Говорят порой, как злые колючие ветра, отрывающие тут двери у огромных праворульных джипов. Эти берега – редкий случай, когда морские волны не усмиряют сердце, а будто укачивают до душевной тошноты. Иначе бывает разве что в короткий бархатный сезон.

Однажды эти злые ветра через барачные щели выдули душу из Мандельштама. Сейчас с той же теплотой на меня смотрит дюймовочка-барбер. Она в три раза меньше меня, у нее ни грамма лишнего веса, ресницы как лопасти вертолета и увеличено все, что принято и приятно. Если поборники традиций вернут барберам звание цирюльников, то менее подходящего названию своей профессии человека не найдётся во всей стране.

Я смущаюсь и шучу, что меня уже лет пять не стригла девушка. Дюймовочка принимает это за заигрывание и режет меня взглядом, как опасной бритвой. Лопасти ресниц готовы перерубить в фарш.

Немного, как привык, привираю: все-таки недавно стригся у девушки. От ледяной Дюймовочки она отличалась как одно море от другого: ласковый октябрьский русский Левант и февраль на «широте крымской, долготе колымской».

В тот вечер мы обмывали только что завязавшуюся дружбу. Моему визави идея вернуть название «цирюльник» понравилась бы очень, а за яти с ижицами он вообще бы душу отдал. Русская культура для него имела первостепенное значение, но существовала пятнами: Бунин, Катаев, Пелевин и Сталин. Моя способность проводить ниточки между ними его очень радовала, терпимость к евреям – наоборот. Каждому веку свой «Союз Меча и Орала». Мы начали упиваться в бывшем здании биржи, переделанном советской властью в филармонию, а властью постсоветской – в средней руки «проститутошную». Совершенно особенный жанр заведения, на который однажды должна обратить внимание ЮНЕСКО. Как в старомосковском говорке молошная и булошная несут теплоту патриархальному домашнего очарования, так и от проститутошной веет сладкими парфюмами и сумраком томных полуулыбок.