Читать книгу Скажи пчелам, что меня больше нет - Диана Гэблдон - Страница 8

– Все начинается medias res[21] и заканчивается там же. Если повезет. – Роджер сглотнул, и я почувствовала под пальцами движение кадыка.

Кожа его шеи была гладкой и прохладной, лишь щетина под нижней челюстью немного колола мне ладонь.

– Слова доктора Макьюэна? – с любопытством спросила я. – Интересно, что он имел в виду?

Роджер сидел с закрытыми глазами – пациенты, как правило, закрывают глаза во время осмотра, словно хотят сохранить частичку личного пространства. Однако, услышав вопрос, внимательно посмотрел на меня; лучи утреннего солнца отражались в его темно-зеленой радужке.

– Я спросил. Вот что он ответил: «На самом деле ничто на свете не имеет ни начала, ни конца. Люди думают, что жизнь начинается с рождения, но это не так – ведь ребенок шевелится еще в материнской утробе. А порой дети рождаются преждевременно или угасают до срока. Хотя навсегда остаются для нас живыми».

Теперь и я прикрыла глаза – не потому, что испытывала неловкость от пытливого взгляда Роджера. Просто хотела сосредоточиться на вибрации голосовых связок. Мои ладони продолжали ощупывать его горло, спустившись чуть ниже.

– В общем-то, он прав, – сказала я, мысленно представляя внутреннее строение гортани. – Дети появляются на свет уже «в рабочем состоянии», если можно так выразиться. Все процессы в организме – кроме дыхания – начинают функционировать задолго до рождения. Тем не менее фраза доктора звучит довольно загадочно.

– Согласен. – Роджер снова сглотнул. – Я пытался расспрашивать, но не добился ничего более вразумительного. Вы ведь тоже не смогли бы внятно объяснить, как именно лечите пациентов?

Я улыбнулась, по-прежнему не открывая глаз.

– Было бы интересно попробовать. Для начала нужно кое-что уточнить: это не я их лечу. Они выздоравливают сами. Я лишь… немного помогаю.

Из его горла вырвался странный хрип, отдаленно напоминающий смех, и в гортани образовалось что-то вроде раздвоенной шишки. Мне показалось, что я нащупала в хряще небольшую впадинку – там, где впивалась веревка. Я потрогала собственное горло для сравнения.

– Забавно… Гектор Макьюэн тоже так говорил. Только он и правда исцелял людей. Я сам был тому свидетелем!

Опустив обе руки, я открыла глаза.

Роджер вкратце поведал о своих взаимоотношениях с Уильямом Баккли – начиная с роли, которую тот сыграл в его повешении после битвы при Аламансе, до внезапного появления давнего предка в Инвернессе в 1980 году. Уильям присоединился к поискам Джема, когда мальчика похитил бывший коллега Брианны, Роб Кэмерон.

– Тогда он и стал мне… больше, чем другом, – добавил Роджер и смущенно потупился. – Бак отправился со мной. Сына мы там, естественно, не нашли, зато встретили другого Джеремайю. Моего родного отца.

Голос зятя дрогнул. Я сочувственно потянулась к его плечу, однако он лишь отмахнулся, вновь пытаясь откашляться.

– Все в порядке. Расскажу об этом как-нибудь потом. – Сглотнув, он выпрямился и посмотрел мне в глаза. – Но когда Бак – так мы его звали – прошел сквозь камни, с нами обоими что-то произошло. Вы вроде бы говорили, каждый последующий переход дается тяжелее?

– Мне и после первого было не по себе. – Я внутренне содрогнулась при воспоминании о жуткой гудящей пустоте, где существует лишь слабый проблеск сознания между вдохом и выдохом. – Хотя ты прав, ощущения с каждым разом все более неприятные. Что же с вами случилось?

– Со мной – почти ничего. Ненадолго потерял сознание, очнулся от недостатка кислорода. Хватаю воздух ртом – весь в поту, голова кругом. Еле встал на ноги – меня потом еще долго качало. А вот Бак…

Роджер нахмурился, уставив в пространство затуманенный взгляд: наверняка он сейчас видел перед собой Крейг-на-Дун и заново проживал момент пробуждения от капель дождя на лице. То, что я испытывала трижды… По спине пробежал неприятный холодок.

– У него что-то случилось с сердцем. Он чувствовал боль в груди и левой руке и дышал с трудом. Даже встать не мог – говорил, его будто придавило каменной плитой. Я принес Баку воды, и вскоре ему стало полегче. По крайней мере, он сумел подняться и побрел дальше, наотрез отказавшись хоть немного передохнуть.

После они расстались: Бак отправился искать дорогу в Инвернесс, а Роджер пошел в Лаллиброх, а затем…

– Лаллиброх! – На этот раз я схватила-таки зятя за плечо. – Ты был там?

– Да, – улыбнулся он, накрыв ладонью мою руку. – И встречался с Брайаном Фрэзером.

– Ты? С Брайаном? – Я недоуменно тряхнула головой. Какая-то бессмыслица!

– Полная бессмыслица, – весело согласился Роджер, словно прочтя мои мысли. – Мы попали не туда, куда хотели? – вернее, не тогда. И очутились в 1739 году.

В ответ на мой пристальный взгляд он лишь растерянно развел руками.

– Ладно, оставим это на потом, – твердо сказала я и продолжила осмотр. «Medias res»… Что, черт возьми, доктор Макьюэн имел в виду?

Со стороны ручья доносились голоса детей; вдалеке на сухом дереве пронзительно крикнул ястреб. Боковым зрением я видела на мертвой ветке темный силуэт огромной, будто торпеда, птицы. А затем услышала – или мне лишь почудилось? – как кровь шумит в артерии. Слабый, едва заметный звук, отличимый от биения пульса. Меня ничуть не шокировал тот факт, что слышу я… пальцами. Словно это было в порядке вещей.

– Говори со мной еще, – попросила я. Не только чтобы расслабить мышцы его гортани, но и чтобы заглушить пугающие звуки. – О чем угодно.

Роджер задумчиво помычал и тут же закашлялся. Я убрала руки, давая ему возможность размять затекшую шею.

– Извини, – просипел он. – Бобби Хиггинс сказал, у вас много новых поселенцев. Выходит, Ридж растет?

– Как на дрожжах, – подтвердила я, продолжая осмотр. – После возвращения мы насчитали не менее двадцати новых семейств. А когда приехали из Саванны, куда нас ненадолго занесло ветром войны, – к ним добавились еще три.

Слегка нахмурившись, Роджер кивнул и искоса посмотрел на меня зелеными глазами.

– Полагаю, священника среди вновь прибывших нет?

– Нет, насколько я знаю. Так ты подумываешь… то есть все еще хочешь стать…

– Хочу, – смутился Роджер. – Правда, до сих пор не прошел полный обряд рукоположения; нужно будет это как-то уладить. Приняв решение вернуться, мы с Бри долго обсуждали, чем могли бы заняться – в Ридже. Ну и… – Он поднял плечи и уперся ладонями в колени. – Я мог бы стать священником.

– Но ведь, по сути, ты уже им был, когда вы жили здесь! – удивилась я. – Так ли необходимо официально принимать сан, чтобы вернуться к прежнему занятию?

Роджер ответил не раздумывая – по-видимому, давно все для себя решил.

– Да. Я не чувствую вины за то, что хоронил, крестил и сочетал браком местных жителей. Кто-то должен был это делать – лучше меня с ролью пастора никто бы не справился. Однако я хочу, чтобы теперь все происходило по-настоящему. – Легкая улыбка тронула его губы. – Это как разница между помолвкой и браком. Между обещанием и клятвой. Даже если знаешь, что никогда не нарушишь слово… – он мучительно подбирал нужные слова, – хочется для надежности скрепить его клятвой. Чтобы было, на что опереться в минуты сомнений.

Клятва… За свою жизнь я дала их немало. Роджер прав: все они – даже те, которые пришлось нарушить, – что-то значили для меня, имели вес. Некоторые из них действительно служили мне опорой. И продолжают служить.

– Разница действительно есть, – признала я.

– Удивительно… – сказал он вдруг с улыбкой. – Разговаривать с врачом и правда легко! Особенно если он держит тебя за горло. Думаете, стоит испробовать метод Макьюэна?

Я выпрямилась и задумчиво посмотрела на свои руки.

– Думаю, вреда это не причинит. – Я искренне надеялась, что права. – Только, знаешь… – добавила я и тут же ощутила под пальцами движение кадыка.

– Знаю, – прохрипел Роджер. – Никаких ожиданий. Поможет, так поможет. А если нет – по крайней мере, хуже не будет.

Кивнув, я принялась легонько ощупывать шею. В центре горла виднелся шрам от трахеотомии, которую я сделала, чтобы спасти ему жизнь, – едва заметная ложбинка шириной не больше дюйма. Провела по ней большим пальцем: сверху и снизу проходили кольца здоровой хрящевой ткани. Должно быть, ему стало щекотно от моих прикосновений; Роджер вздрогнул – кожа шеи вмиг покрылась мурашками – и засмеялся.

– Гусь разгуливает по моей могиле, – пошутил он.

– Скорее топчется по твоему горлу, – улыбнулась я. – Повтори еще раз, что говорил доктор Макьюэн. Все, что вспомнишь.

Роджер откашлялся, и я почувствовала под ладонью трепыхание кадыка.

– Он ощупал мое горло. Так же, как вы сейчас, – с улыбкой добавил зять. – Потом спросил, знаю ли я, что такое «гиоид», или «подъязычная кость». – Рука его невольно потянулась к шее, но замерла на полпути. – Макьюэн сказал, что у меня она примерно на дюйм короче, чем следует. И что в противном случае я был бы уже мертв.

– Интересно… – Поместив большой палец ему под челюсть, я попросила сглотнуть.

Зять послушно выполнил просьбу. Не отнимая пальца, проделала тот же опыт с собой.

– Черт подери! – поразилась я. – Конечно, выборка небольшая – к тому же нужно учитывать анатомические особенности разных полов. Но, похоже, он прав. Возможно, ты – неандерталец.

– Кто-кто? – Роджер ошарашенно уставился на меня.

– Шучу. Хотя неандертальцы действительно имели строение гиоида, отличное от современных людей. По мнению большинства ученых, хомо неандерталенсис и вовсе обходились без него, поэтому и не могли говорить. Однако мой дядя Лэмб… Подъязычная кость необходима для связной речи. Она удерживает язык в правильном положении, – пояснила я, заметив непонимание на лице зятя. – Так вот, дядя не верил, что неандертальцы были немыми. Считал, что у них гиоид просто располагался немного по-другому.

– Чрезвычайно увлекательно, – вежливо сказал Роджер.

– Итак, продолжим. Что доктор Макьюэн сделал после замечания о твоем гиоиде? Как именно он тебя касался? – спросила я, вновь обхватывая руками его шею.

Роджер откинул голову назад и сместил мою руку чуть ниже, осторожно раздвинув пальцы.

– Примерно так.

В таком положении мои пальцы покрывали – полностью или частично – все важнейшие органы шеи, от гортани до подъязычной кости.

– А потом…

Я напряженно прислушивалась – не к словам Роджера, а к голосам его тела. Я десятки раз осматривала ему горло, особенно в период восстановления после неудавшейся казни. Но с тех пор минуло несколько лет. Мышцы шеи напряглись под моими пальцами, пульс бился ровно – хотя и чуть быстрее обычного. Очевидно, для Роджера это было очень важно. Мне стало неловко: ведь я понятия не имела о методе Гектора Макьюэна и тем более не могла его воспроизвести.

«Я знаю, какой должна быть на ощупь здоровая гортань, и вижу, в каком состоянии твоя… Поэтому просто дотрагиваюсь до нее и представляю здоровой», – вот что сказал Макьюэн в ответ на расспросы Роджера.

Мне бы тоже не помешало вспомнить, какой должна быть на ощупь здоровая гортань.

– Еще я чувствовал тепло. – Пациент вновь закрыл глаза, сосредоточившись на ощущениях. Гладкий бугорок гортани под моей ладонью двигался вверх и вниз при глотании. – Ничего пугающего. Казалось, я просто зашел в жарко натопленную комнату.

– А сейчас ты чувствуешь тепло? – Кожа шеи была прохладной, и я почти не сомневалась, что по контрасту мои руки кажутся горячими.

– Да, – ответил он, не открывая глаз. – Но только снаружи. Когда доктор Макьюэн делал… то, что делал, – жар шел изнутри. – Роджер нахмурил темные брови и переместил мой большой палец в самый центр, прямо под гиоид. – Я чувствовал тепло вот здесь. И… здесь. – Удивленно раскрыв глаза, он прижал два пальца чуть выше ключицы, в паре дюймов от надгрудинной ямки. – Странно… лишь сейчас об этом вспомнил.

– Здесь он тоже трогал? – Я сдвинула пальцы ниже; мое восприятие обострилось до предела – так бывало, когда мне удавалось полностью сконцентрироваться на организме пациента. Судя по удивленному взгляду, Роджер заметил эту перемену.

– Что…

Он так и не договорил: снизу послышался оглушительный визг, за которым последовала перебранка и детские крики. Затем раздался возмущенный голосок Мэнди:

– Ты плохой, плохой, плохой! Ненавизу тебя! Ты плохой и попадес в ад!

Роджер вскочил на ноги.

– Аманда! – крикнул он. – Ну-ка марш сюда!

Я глянула назад: с перекошенным от ярости личиком Аманда пыталась выхватить у Жермена Эсмеральду. Тот держал куклу высоко над головой Мэнди, уворачиваясь от пинков маленьких ножек.

Услышав крик Роджера, Жермен вздрогнул и повернул голову; Мэнди не преминула со всей силы заехать ему по голени носком довольно увесистого ботинка. Послышался глухой удар, и Жермен завопил от боли. Потрясенный Джемми выхватил куклу, сунул ее в руки сестре и, бросив виноватый взгляд через плечо, побежал в сторону леса. Следом ковылял Жермен.

– Джеремайа! – взревел Роджер. – А ну, стой!

Джем замер как вкопанный, однако Жермен и не думал останавливаться и вскоре скрылся в кустах.

Услышав позади странный хрипящий звук, я торопливо обернулась: побледневший Роджер держался обеими руками за горло.

– Что с тобой?

– Я… не знаю, – просипел он, выдавив улыбку. – Наверное, растянул связки.

– Папочка? – раздался рядом тонкий голосок. Аманда театрально шмыгала носом, размазывая по лицу слезы и сопли. – Ты на меня сейдися?

Роджер с шумом вдохнул, откашлялся и присел на корточки, чтобы обнять дочь.

– Нет, моя хорошая, – сказал он тихим, но вполне нормальным голосом. Невидимая пружина внутри меня начала разжиматься. – Я не сержусь. Хотя нехорошо говорить людям, что они попадут в ад. Пойдем-ка умоем тебе личико.

Он встал с дочкой на руках и повернулся к столу, где стоял таз и кувшин для мытья рук.

– Давай помогу, – предложила я, протягивая руки к внучке. – А ты пока можешь сходить и… побеседовать с Джемом.

Роджер промычал что-то невразумительное и передал ребенка. Мэнди, которая обожала обниматься, с жаром обхватила меня руками и ногами.

– А куколку тозе умоем? – спросила она. – Плохие мальчишки ее запачкали!

Слушая вполуха, как внучка бормочет нежности Эсмеральде и проклятия брату и Жермену, я пыталась уловить, что происходит внизу.

Звонкий мальчишеский голос выкрикивал оправдания, более низкий и уверенный мужской баритон что-то ему втолковывал. Слов было не разобрать. Однако Роджер говорил – я не слышала ни хрипа, ни кашля… Уже неплохо.

Даже смог накричать на детей! Ему и раньше случалось напрягать голосовые связки – как и любому родителю, тем более на открытом пространстве, – но всякий раз после крика он срывал голос и закашливался, пытаясь прочистить горло. Макьюэн сказал, что это лишь небольшой шажок вперед и до полного исцеления еще далеко.

Удалось ли мне хоть немного помочь?

Я скептически посмотрела на ладонь. Она выглядела как обычно: пятна от черники; почти затянувшийся порез на среднем пальце; ожог на большом (пламя очага перекинулось на бекон, и я взялась за рукоять чугунной сковородки на ножках, забыв о прихватке). Никаких признаков голубого свечения.

– Что это, бабуля? – Аманда свесилась со стола, разглядывая мою руку.

– Ты про темное пятно? По-моему, чернила. Я вчера заполняла историю болезни одной пациентки, Кирсти Уилсон. У нее сыпь. – Сначала я решила, что это реакция на ядовитый сумах, но сыпь все никак не проходила. Хотя температура была нормальной. Может, крапивница? Или проявление атипичного псориаза?

– Нет, вот тута! – Мэнди ткнула пухлым влажным пальчиком в основание ладони. – Буква! – Внучка вытянула шею, чтобы разглядеть получше; черные кудряшки щекотали мне кожу. – Буква «Д»! Как в «Дземми»! – ликующе заявила она. Но тут же насупилась. – Ненавизу Дземми.

– Кхм…

Я пришла в замешательство. Это действительно была буква «Д». Тонкий белый шрам почти сошел и виднелся лишь под определенным углом. Джейми нацарапал на моей руке первую букву своего имени, когда я покидала его перед битвой при Каллодене. Оставляла на верную смерть, убегая сквозь камни, чтобы спасти нерожденного ребенка. Нашего ребенка. А если бы я этого не сделала?

Я посмотрела на кареглазую, темноволосую внучку – прекрасную, как наливное яблочко. Снаружи послышался дружный хохот: отец и сын над чем-то смеялись. Нам с Джейми пришлось жить порознь долгих двадцать лет, полных боли, опасности и страданий. Но оно того стоило.

– Это первая буква имени дедушки. Его ведь зовут Джейми, – пояснила я малышке.

Она кивнула, полностью удовлетворенная ответом, и прижала к груди мокрую Эсмеральду. Я коснулась внучкиной раскрасневшейся щеки, на мгновение представив, что мои пальцы источают голубое сияние.

– Мэнди, какого цвета мои волосы? – спросила я, поддавшись внезапному порыву.

«Когда твои волосы станут белыми, ты обретешь полную силу». Так сказала мне старуха-знахарка из племени тускарора много лет назад. Она наговорила еще кучу других странных вещей.

Мэнди внимательно посмотрела на меня и решительно заявила:

– Пятнистого!

– Что?.. Святые небеса, откуда ты взяла это слово?

– Дядя Джо научил. Он говорит, что старый Барсук такого цвета.

– Что еще за барсук?

– Песик тети Гейл.

– Что ж, – пробормотала я. – Значит, еще не время. Ладно, солнышко. Пойдем-ка повесим Эсмеральду сушиться.