Читать книгу Путешественница - Диана Гэблдон - Страница 16

Хэлуотер, январь 1758 года

Как нарочно, в тот день, когда эта новость добралась до Хэлуотера, погода стояла скверная. Штормило. Из-за сильного ливня послеобеденные занятия пришлось отменить, и довольные лошадки стояли внизу в своих стойлах. Они жевали корм, пофыркивали, переступали копытами, и эти мирные, домашние звуки поднимались к сеновалу, где в гнездышке из сена с книгой в руках удобно устроился Джейми Фрэзер.

То была одна из нескольких книг, которые он взял почитать у управляющего имением мистера Гривса, и хотя читать при скудном свете, проникавшем сквозь щели под скатами крыши, было трудно, чтение его захватило.

«Мои губы, которые я подставила ему так, чтобы он не мог уклониться и не поцеловать их, воодушевили его. Теперь, глядя на ту часть его одежды, которая прикрывала главный объект наслаждения, я обнаружила там взбухание и напряжение. Поскольку я зашла уже слишком далеко, чтобы остановиться на пути наслаждения, да, по правде, уже не могла ни сдерживать себя, ни ждать, пока он преодолеет свою стыдливость, то сама украдкой скользнула рукой по его бедру и ощутила возбужденную, затвердевшую плоть».

– Ну и ну! – скептически заметил Джейми, подняв брови и с шуршанием переместившись на сене.

Он, конечно, знал о существовании таких произведений, но, поскольку все книги для Лаллиброха заказывала Дженни, до сих пор ему не доводилось читать что-то подобное. Эти книги вызывали совсем иные чувства, нежели сочинения месье Дефо и Филдинга, но он был не против разнообразия.

«Невероятный размер этого стержня живой плоти, твердой, как слоновая кость, и вместе с тем нежной и бархатистой, в чем она могла соперничать с деликатнейшими местами женского тела, поверг меня в восторженное содрогание. Изысканную, подернутую прожилками белизну этого отростка ничуть не портила поросль курчавых черных волос у основания – напротив, все это вместе составляло самое волнующее и вдохновляющее сочетание. Воистину, то был предмет ужаса и восторга!»

Джейми взглянул на свой пах и хмыкнул, но перевернул страницу. Он был настолько поглощен чтением, что ни раскат грома, ни раздавшийся через некоторое время внизу шум не привлекли его внимания, тем более что звуки голосов приглушались дождем, барабанившим по планкам в нескольких футах над его головой.

– Маккензи!

Зычный оклик снизу наконец дошел до него. Он поспешно поднялся на ноги и, поправляя одежду, направился к лестнице.

– Да?

Свесив голову через край сеновала, Джейми увидел Хью, который как раз собирался окликнуть его снова.

– А, вот ты где.

Хью, морщась, поманил его узловатой рукой. В сырую погоду Хью сильно страдал от ревматизма, а потому всю эту бурю просидел, не высовываясь, в своей каморке рядом с кладовой, где у него была койка. Это время он провел в компании с кувшином такого забористого пойла, что духом его шибало до самого сеновала, а по мере того, как Джейми спускался по лестнице, запах становился еще сильнее.

– Подготовь карету, нужно отвезти лорда и леди Дансени в Эллсмир, – сказал ему Хью, как только его нога ступила на каменные плиты конюшни.

Главный конюх рискованно шатался, тихо икая.

– Прямо сейчас? Ты что, рехнулся, старик? Или просто пьян?

Джейми выглянул в дверь, оставшуюся полуоткрытой позади Хью, и увидел сплошную стену дождя. Как раз в этот миг вспышка молнии высветила четкий рельеф горы, оставив после исчезновения отпечаток на сетчатке. Джейми потряс головой, чтобы прояснить зрение, и тут увидел идущего, пригнувшись под ветром и дождем, через двор кучера Джеффриса. Намокший плащ облепил его со всех сторон.

Да, похоже, поездка – это не пьяная фантазия Хью.

– Джеффрису нужно помочь с лошадьми!

Хью пришлось придвинуться ближе и кричать, чтобы его было слышно в шуме бури. На таком близком расстоянии запах грубого пойла был просто головокружительным.

– Но зачем? Зачем лорду Дансени… вот дерьмо!

Глаза главного конюха были красными и слезились – ждать от него толковых разъяснений явно не стоило. Раздраженно махнув рукой, Джейми протиснулся мимо него и, перемахивая через две ступеньки зараз, снова взбежал по лестнице.

Чтобы накинуть плащ и спрятать в сено книгу (работники конюшни не чтили чужую собственность), ему потребовалось не больше пары минут, после чего он вновь спустился и вышел в ревущую бурю.

Поездка оказалась сущим кошмаром. Порывы ветра достигали порой такой силы, что грозили опрокинуть громоздкий экипаж. Джейми сидел на козлах рядом с Джеффрисом, промокший и продрогший, ибо против такого дождя его плащ был никудышной защитой. К тому же каждые несколько минут ему приходилось спускаться, чтобы вытолкнуть колесо из очередной грязной колдобины.

Впрочем, Джейми почти не замечал физических неудобств путешествия, ломая голову над возможными его причинами. Ясно, что лорд Дансени не отправился бы в такую непогоду по разбитой, раскисшей дороге в Эллсмир без острой необходимости. По всему выходило, что побудить его к этому могло лишь беспокойство о леди Джиниве или ее ребенке.

Узнав из болтовни прислуги, что леди Джинива должна родить в январе, он быстренько отсчитал назад, в очередной раз мысленно обругав Джиниву, и тут же торопливо прочел молитву о ее благополучном разрешении. А потом постарался выбросить это из головы. В конце концов, он был близок с ней всего три раза до ее свадьбы и никакой уверенности тут быть не могло.

Неделю назад леди Дансени уехала в Эллсмир, чтобы быть с дочерью. С той поры она каждый день отправляла домой посланцев за дюжиной вещей, которые она забыла взять с собой и которые ей срочно потребовались, и каждый из них по приезде в Хэлуотер докладывал, что «новостей пока нет». Теперь новости появились, и, очевидно, плохие.

Возвращаясь к переду кареты после последнего сражения с грязью, он увидел испуганное и озабоченное лицо леди Изабель, которая выглядывала из-под слюдяной шторки, прикрывавшей окошко.

– Ой, Маккензи! – пролепетала она. – Скажи, пожалуйста, еще долго?

Чтобы перекрыть шум ветра, дождя и бурлящей воды в сточных канавах по обе стороны, ему пришлось приникнуть к самому окошку.

– Джеффрис говорит, что еще четыре мили, миледи! Часа два, может быть.

«Если эта чертова раздолбанная карета с ее злополучными пассажирами не свалится с Эшнесского моста в озеро Уотенлеф», – добавил он про себя.

Изабель кивнула в знак благодарности и опустила шторку, но он успел заметить, что щеки ее мокрые не столько от дождя, сколько от слез. Змейка тревоги, обвившаяся вокруг сердца, заскользила ниже, скручивая в узел желудок.

Лишь по прошествии трех часов карета въехала во двор Эллсмира. Лорд Дансени выскочил из кареты и, задержавшись на миг, чтобы предложить руку своей младшей дочери, поспешил в дом.

Потребовался еще почти час, чтобы распрячь и протереть лошадей, смыть налипшую грязь с колес кареты, закатить экипаж в каретный сарай и разместить коней в стойлах. Только после этого Джеффрис и Джейми, окоченевшие, усталые и голодные, позволили себе отправиться на кухню Эллсмира отогреться и подкрепиться.

– Бедолаги, вы же совсем посинели от холода! – воскликнула кухарка. – Садитесь сюда, я живо сготовлю горяченького.

Ее нетипичная для поварихи внешность – она была худощавой, с резкими чертами лица – никак не сказалась ни на радушии, ни на кулинарных способностях, ибо в считаные минуты она приготовила и поставила перед ними ароматный омлет с щедрыми порциями хлеба и масла, а заодно и маленький горшочек с джемом.

– Славно, очень даже славно! – заявил Джеффрис, бросив одобрительный взгляд на накрытый стол, после чего подмигнул кухарке и добавил: – Все чудесно, но мне кажется, тут не помешала бы еще капелька чего-нибудь согревающего. Ты ведь сжалишься над продрогшими бедными парнями, дорогая?

То ли ее убедила его ирландская обходительность, то ли вид их насквозь промокшей одежды, с которой капала вода и струился пар, но рядом с мельницей для перца появилась бутылочка домашнего бренди. Джеффрис налил себе большую рюмку и без колебаний выпил ее залпом, причмокнув губами.

– Вот так-то лучше! Давай и ты, парень.

Он передал бутылку Джейми, а сам с удовольствием занялся омлетом и болтовней с женской прислугой.

– Ну и как тут дела? Ребенок-то родился или нет?

– Родился, прошлой ночью, – живо отозвалась помощница кухарки. – Мы всю ночь провели на ногах. Как приехал доктор, велено было греть воду да таскать чистые простыни и полотенца. Забегались все, весь дом вверх тормашками. Но младенец – это еще не все!

– Ладно тебе, – буркнула кухарка, неожиданно помрачнев. – У нас работы невпроворот, а некоторым лишь бы лясы точить. Давай-ка за дело, Мэри Энн: сбегай в кабинет, узнай, может, его милость хочет, чтобы подали что-нибудь еще.

Джейми, вытирая тарелку ломтиком хлеба, заметил, что служанка, ничуть не смутившись упреком, резво удалилась, из чего он сделал вывод, что в кабинете происходило нечто любопытное.

Зато повариха, получив гостей в свое безраздельное распоряжение, тут же и с немалым удовольствием принялась сплетничать.

– Так вот, началось все несколько месяцев назад, когда у леди Джинивы, бедняжки, появились первые признаки. Надо сказать, его милость, как они поженились, души в ней не чаял, пылинки, можно сказать, сдувал. Все для нее делал, что она ни захочет, заказывал из Лондона всякие разности, все время спрашивал, тепло ли ей. Ела все, что душе угодно. Ну просто сам был не свой, его, стало быть, милость. Но потом, когда он узнал, что она ждет ребенка…

Повариха выдержала паузу, и на ее лице появилось загадочное выражение.

Джейми отчаянно хотелось узнать про ребенка: какой он, как себя чувствует. Но поторопить женщину не было никакой возможности, и он подался вперед, всячески выказывая заинтересованность.

– Такое началось! Крики, ругань! Она плачет, а его милость бранит ее такими словами, какие и на конюшне-то говорить стыдно. Вот я и сказала Мэри Энн, когда она сказала мне…

– Выходит, его милость не был рад ребеночку? – нетерпеливо перебил ее Джейми.

К тому времени омлет комом застрял у него где-то за грудиной, и он сделал большой глоток бренди в надежде протолкнуть этот ком в желудок.

Повариха скосила на него блестящий птичий глаз, выгнула бровь, как бы оценивая его смекалку, и хмыкнула.

– Да, парень, ты прав. Вроде бы ему надо радоваться. Да только не тут-то было. Не тут-то было! – многозначительно повторила женщина.

– А почему? – спросил Джеффрис без особого интереса.

– Он сказал, – повариха понизила голос в восторге от скандальности информации, – что ребенок не его!

Джеффрис, опрокинув вторую стопку, презрительно хмыкнул.

– Старый козел с молоденькой козочкой? Оно, конечно, тут всякое может случиться, но откуда его милости знать, чей это ребенок? Он с таким же успехом может быть и от него, и как ни крути, а главнее всего тут слово его леди!

Тонкие губы поварихи растянулись в широкой злорадной улыбке.

– Ну я же не говорю, будто он знал, чей это ребенок, но ведь есть один верный способ узнать, что он не его!

Джеффрис уставился на повариху, откинувшись на спинку стула:

– Что? Ты хочешь сказать, что его милость не способен?

При этой мысли его обветренное лицо расплылось в широкой ухмылке. Джейми почувствовал, как омлет снова поднимается к горлу, и торопливо хлебнул бренди.

– Ну, точно я сказать не могу… – Повариха чопорно поджала губы, но потом добавила: – Но вот горничная мне рассказывала, что простыни с их брачной постели после первой ночи остались такими же белыми, какими их постелили.

Это было уже слишком. Перебив довольный смешок Джеффриса, Джейми с глухим стуком поставил свой стакан и спросил напрямик:

– Ребенок жив?

Кухарка и Джеффрис уставились на него с удивлением, но женщина после короткого замешательства кивнула.

– Ну да, конечно. И к тому же славный здоровый малыш, как я слышала. Я думала, ты уже знаешь об этом. Вот мать его, та, бедняжка, померла.

После этого заявления на кухне воцарилось молчание – известие о смерти отрезвило даже Джеффриса. Он помолчал, торопливо перекрестился, пробормотал: «Господи, упокой ее душу» – и залпом допил свой бренди.

Джейми почувствовал жжение в горле то ли от бренди, то ли от слез. Потрясение и печаль душили его, как будто в глотке застрял моток пряжи, и ему едва удалось прохрипеть:

– Когда?

– Сегодня утром, – ответила кухарка, скорбно качая головой. – Как раз перед полуднем. Бедняжка. Некоторое время думали, что она оправится. После родов, стало быть. Мэри Энн сказала, что она сидит, держит малютку и смеется.

Женщина тяжело вздохнула.

– Но недолго она смеялась, да. Перед рассветом у нее опять открылось кровотечение. Снова вызвали доктора, и он приехал так быстро, как мог, но…

Распахнувшаяся дверь прервала ее. Это была Мэри Энн с широко раскрытыми глазами под чепчиком, она задыхалась от волнения и напряжения.

– Ваш хозяин требует вас! – выпалила она. Взгляд ее метался между Джейми и кучером. – Вас обоих – и немедленно, и, о сэр, – она кивнула на Джеффриса, – он сказал, чтобы вы захватили пистолеты!

Кучер испуганно переглянулся с Джейми, вскочил на ноги и помчался к конюшне. Как всегда, под сиденьем возницы на случай нападения разбойников хранилась пара заряженных пистолетов.

Джеффрису потребовалось всего несколько минут, чтобы найти оружие, и чуть больше времени, чтобы проверить, что затравка не пострадала от сырости. Джейми тем временем схватил за руку переполошившуюся служанку и потребовал, чтобы она немедленно отвела его в кабинет.

Впрочем, поднявшись по лестнице, он уже и сам смог определить нужное место, ибо оттуда доносился разговор на повышенных тонах. Бесцеремонно отстранив Мэри Энн, шотландец замешкался у двери, размышляя, входить ему или подождать Джеффриса.

– Вы имели наглость выдвинуть столь бесстыдные и бессердечные обвинения! – Старческий голос дрожал от гнева и горя. – А ведь моя бедная овечка еще не остыла! Вы подлец, вы трус! Я не допущу, чтобы ее ребенок остался под вашей крышей даже на одну ночь!

– Маленький бастард останется здесь! – хрипло рявкнул Эллсмир, и по его голосу даже неискушенный человек понял бы, что его милость вдребезги пьян. – Хоть он и бастард, по закону он мой наследник и останется со мной! Он куплен, и за него заплачено, и пусть его мать была шлюхой, она, по крайней мере, подарила мне мальчишку.

– Будьте вы прокляты! – Голос Дансени сорвался на яростный визг. – Куплен? Вы… вы… вы смеете намекать…

– Я не намекаю. – Эллсмир, хоть и пьяный, лучше владел собой. – Вы продали мне свою дочь – и могу добавить, надули, – с сарказмом произнес он. – Я заплатил тридцать тысяч фунтов за девственницу с хорошим именем. Первое условие было нарушено, и теперь я смею усомниться и в соблюдении второго.

Через дверь донесся звук наливаемой жидкости, а вслед за этим стук кубка о деревянную столешницу.

– Я бы сказал, что вы изрядно перебрали спиртного, сэр, – сказал Дансени. Голос его дрожал от усилий справиться со своими эмоциями. – Только этому я могу приписать возмутительные, гнусные и нелепые обвинения в адрес моей невинной дочери. А поскольку это так, я забираю своего внука и уезжаю.

– Вот оно как, значит? Вашего внука? – В пьяном голосе Эллсмира прозвучало глумление. – Вы, похоже, чертовски уверены в невинности своей дочери. Нет уж, это отродье не про вашу честь. Она говорила…

Спор оборвался восклицанием и звуком тяжелого падения. Решив больше не ждать, Джейми ринулся в дверь и увидел, что Эллсмир и лорд Дансени сцепились и перекатываются по каминному коврику. Они находились в опасной близости от огня, но в своей слепой ярости ни тот ни другой этого не замечали.

Джейми помедлил, оценивая ситуацию, а потом, уловив подходящий момент, подскочил и рывком поднял своего хозяина на ноги.

– Успокойтесь, милорд, – прошептал он на ухо Дансени, оттаскивая его от пыхтевшего Эллсмира.

Дансени, однако, вновь порывался схватиться с противником.

– Да уймись же ты, старый дурень! – вырвалось сгоряча у Джейми.

Эллсмир был почти таким же старым, как Дансени, но более крепкого сложения и, очевидно, более хорошего здоровья, судя по тому, как он дрался, несмотря на то что был пьян.

Граф, растрепанный и взлохмаченный, шатаясь, поднялся на ноги, не сводя налитых кровью глаз с Дансени. Он вытер слюнявый рот тыльной стороной ладони, жирные плечи дрожали.

– Дерьмо, – процедил он почти обыденным тоном. – Поднять руку… на меня, каково?

Все еще с трудом ловя ртом воздух, он потянулся к веревке колокольчика. В данной ситуации Джейми было уже не до того, останется ли лорд Дансени на ногах. Оставив хозяина, он метнулся вперед и перехватил руку Эллсмира.

– Нет, милорд, – сказал он как можно почтительнее, в то же время удерживая дородного графа медвежьей хваткой и тесня его в другой угол. – Я думаю, было бы… неразумно… вмешивать ваших… слуг.

Поднатужившись, он пихнул Эллсмира в кресло.

– Лучше оставайтесь здесь, милорд.

В комнату с опаской вошел Джеффрис. В каждой руке он держал по пистолету со взведенными курками, а его растерянный взгляд метался между хозяином дома, пытавшимся выбраться из глубин кресла, и собственным хозяином, белым как полотно, с трудом державшимся на ногах.

Джеффрис посмотрел на Дансени в ожидании указаний и, не дождавшись оных, инстинктивно взглянул на Джейми. Тот ощущал страшное раздражение: ему-то с какой стати разбираться в этом? Гостям из Хэлуотера явно следовало уносить ноги, да побыстрее, поэтому пришлось брать инициативу в свои руки.

– Давайте уйдем, милорд.

Он шагнул вперед и оторвал поникшего Дансени от стола, за который тот цеплялся. Но когда Джейми повел высокого худощавого старика к двери, в проеме возникла еще одна фигура.

– Уильям?

При виде сцены в кабинете на круглом, омраченном пережитым горем лице леди Дансени отразилось недоумение. В руках она держала что-то похожее на большой неаккуратный сверток белья.

– Горничная сказала, ты хотел, чтобы я принесла ребенка. Что…

Ее прервал рев Эллсмира. Не обращая внимания на наставленные пистолеты, граф вскочил с кресла и оттолкнул ошеломленного Джеффриса.

– Он мой!

Грубо пихнув леди Дансени к стене, Эллсмир выхватил сверток из ее рук и, крепко прижимая его к груди, отступил к окну. Уже оттуда, дыша тяжело, как загнанный зверь, он бросил на Дансени злобный взгляд и повторил:

– Он мой, слышите!

Сверток громко заверещал, словно протестуя против этого утверждения, и Дансени, увидев своего внука в руках Эллсмира, рванулся вперед с искаженным яростью лицом.

– Отдайте мне его!

– Убирайся к черту, скотина!

С неожиданной прытью Эллсмир увернулся от Дансени, отдернул занавески и одной рукой растворил окно, крепко держа другой плачущего младенца.

– Прочь из моего дома! – задыхаясь, выкрикнул он, открывая окно еще шире. – Прочь! Немедленно! Или я выброшу этого маленького бастарда, клянусь, я сделаю это!

Чтобы подчеркнуть свою угрозу, он вытянул руку с орущим свертком в сторону подоконника и пустой темноты, где в тридцати футах внизу поблескивали мокрые камни внутреннего двора.

Джейми Фрэзер действовал бессознательно, не думая о последствиях, повинуясь лишь инстинкту, который не раз выручал его в сражениях. Он выхватил у остолбеневшего Джеффриса пистолет, развернулся на каблуках и, не прицеливаясь, выстрелил.

За грохотом выстрела последовала гробовая тишина, даже младенец перестал вопить. На лице Эллсмира появилось удивленное выражение, густые брови вопросительно поднялись. Потом он пошатнулся, и Джейми рванулся вперед, заметив с какой-то отстраненной ясностью маленькое круглое отверстие в размотавшейся пеленке – там, где прошла пистолетная пуля.

Он замер как вкопанный на каминном коврике, не обращая внимания на огонь, опалявший задники его сапог, на еще содрогавшееся тело Эллсмира у его ног, на повторяющиеся визгливые вопли леди Дансени. Он стоял, закрыв глаза, дрожа как осиновый лист, не в состоянии ни двигаться, ни даже думать. Стоял, крепко сжимая в объятиях бесформенный, барахтающийся, пищащий сверток, в котором находился его сын.

– Я хочу поговорить с Маккензи. С глазу на глаз.

Леди Дансени смотрелась на конюшне явно неуместно.

Маленькая, пухленькая, в безупречном черном одеянии она выглядела как фарфоровая статуэтка, снятая с надежного, безопасного места на каминной доске, где ей и надлежало красоваться, и невесть как оказавшаяся среди животных и небритых мужчин, где запросто можно разбиться.

Хью, бросив на свою госпожу удивленный взгляд, поклонился, растерянно дернул себя за чуб и убрался в свою каморку рядом с кладовой, оставив Маккензи наедине с леди.

Вблизи впечатление фарфоровой хрупкости усиливалось бледностью ее лица, слегка розоватого лишь у уголков носа и глаз. Она была похожа на очень маленького, но исполненного достоинства кролика, облаченного в траур. Джейми понимал, что следовало бы предложить ей сесть, но сесть здесь было некуда – разве что на кучу сена или перевернутую тачку.

– Сегодня утром состоялся коронерский суд, Маккензи, – сказала она.

– Да, миледи.

Он знал об этом. Об этом знали все, и остальные конюхи все утро держались от него на расстоянии. Не из уважения, а из страха, как держатся подальше от зачумленного. Джеффрис знал, что произошло в гостиной в Эллсмире, а это значило, что знали и все остальные слуги. Но язык никто не распускал.

– Суд постановил, что смерть графа Эллсмира наступила вследствие несчастного случая, явившегося последствием расстройства, – тут она слегка скривилась, – его милости в связи со смертью моей дочери.

В конце фразы ее голос задрожал, но не сорвался. Хрупкая леди Дансени перенесла эту трагедию куда более стойко, чем ее муж; слуги поговаривали, что его милость не встает с постели со времени возвращения из Эллсмира.

– Да, миледи?

Джеффриса вызывали для дачи показаний. Маккензи – нет. Коронерскому суду вообще не был известен факт появления в Эллсмире конюха по имени Маккензи.

Леди Дансени встретилась с ним взглядом. Глаза у нее были светло-голубовато-зелеными, как у ее дочери Изабель, но если у той русые волосы отливали шелковистым блеском, то у матери они потускнели, выцвели, и лишь седые пряди поблескивали серебром под проникавшими сквозь открытую дверь конюшни солнечными лучами.

– Мы признательны тебе, Маккензи, – тихо промолвила она.

– Благодарю вас, миледи.

– Очень признательны, – повторила она, не сводя с него пристального взгляда. – Маккензи ведь не настоящее твое имя, правда? – вдруг спросила она.

– Да, миледи.

Несмотря на полуденное тепло, по спине пробежал холодок. Что могла рассказать леди Джинива своей матери перед смертью?

По-видимому, она почувствовала его напряжение, потому что уголки ее губ приподнялись в ободряющей, как ему показалось, улыбке.

– Полагаю, выяснять твое истинное имя мне пока ни к чему. Но один вопрос я все-таки тебе задам, Маккензи: ты хочешь вернуться домой?

– Домой? – с недоумением переспросил он.

– В Шотландию. Я знаю, кто ты, – сказала она, по-прежнему не сводя с него глаз. – То есть как тебя зовут, мне неизвестно, но я знаю, что ты один из осужденных якобитов, состоящих под надзором Джона. Муж рассказал мне.

Джейми взглянул на нее с опаской, но она не казалась особо расстроенной, во всяком случае не более, чем подобало женщине, только что потерявшей дочь, но все-таки получившей взамен внука.

– Я надеюсь, что вы простите мне этот обман, миледи, – сказал он. – Его милость…

– Хотел оградить меня, – закончила за него леди Дансени. – Да, я знаю. Но Уильям зря беспокоился.

Так оно было или нет, однако при мысли о том, что муж переживает за нее, морщинка между бровями леди слегка разгладилась. Джейми этот неявный признак супружеской привязанности тронул – и уколол неожиданной болью.

– Мы небогаты. Ты понял это из слов Эллсмира, – продолжила леди Дансени. – Хэлуотер погряз в долгах. Впрочем, теперь мой внук – обладатель одного из самых больших состояний в графстве.

Ему нечего было на это сказать, кроме банального «да, миледи», хотя из-за этого он и чувствовал себя сродни попугаю, живущему в большой гостиной. Он видел этого попугая накануне, когда украдкой пробирался на закате через газоны и клумбы к дому, чтобы, когда вся семья соберется к ужину, хоть краешком глаза увидеть нового графа Эллсмира.

– Мы здесь живем очень уединенно, – продолжила она. – Мы редко выбираемся в Лондон, и у моего мужа мало влияния в высших кругах. Но…

– Да, миледи?

До него стало доходить, к чему клонит ее милость, и от волнения сердце ухнуло куда-то в пустоту между ребрами.

– Джон, то есть лорд Джон Грей, происходит из весьма влиятельной семьи. Его приемный отец… впрочем, это не важно.

Она пожала обтянутыми черным крепом плечами, отметая несущественные детали.

– Суть в том, что можно будет воспользоваться значительным влиянием, чтобы освободить тебя от данного тобой слова и ты мог вернуться в Шотландию. Поэтому я и пришла спросить тебя: ты хочешь вернуться домой, Маккензи?

У него перехватило дыхание, как будто кто-то нанес ему сильный удар в солнечное сплетение.

Шотландия! Покинуть этот сырой, болотистый край, вновь ступить на запретную дорогу, но шагать по ней легко и свободно, взбираться оленьими тропами на скалы, вдыхать свежий воздух, сдобренный ароматами утесника и вереска. Вернуться домой!

Перестать быть чужим. Уйти от враждебности и одиночества, приехать в Лаллиброх, увидеть просиявшее от радости лицо сестры, которая бросится ему на шею, ощутить крепкие дружеские объятия Айена, услышать веселые голоса детей, наседающих со всех сторон и тянущих его за одежду.

Уехать – и больше никогда не увидеть и не услышать собственного ребенка.

Он смотрел на леди Дансени с совершенно непроницаемым выражением лица, чтобы она не могла догадаться, какое смятение вызвало у него ее предложение.

Вчера ему удалось-таки полюбоваться спящим в корзинке малышом. Чтобы заглянуть в окно детской на втором этаже, он рискованно пристроился на ветке огромной норвежской ели и напряженно вглядывался сквозь завесу иголок.

Личико ребенка было видно только в профиль, одна пухленькая щечка покоилась на кружевной подушечке. Шапочка во сне слегка сбилась, и он увидел гладкий изгиб крохотной головки, слегка припорошенной бледно-золотистым пушком.

«Слава богу, что не рыжий», – была его первая мысль, и он перекрестился в порыве непроизвольной благодарности.

«Господи, какой же он маленький!»

То была вторая мысль, за которой последовало почти неудержимое желание перебраться с ветки в окно, взять малыша на руки. Эта гладкая, красивой формы головка как раз уместится на его ладони, и в памяти у него останется ощущение крохотного живого тельца, которое он, пусть на миг, прижмет к сердцу.

– Ты крепкий малыш, – прошептал он. – Крепкий, смелый и хорошенький. Но, боже мой, какой же ты крохотный!

Леди Дансени терпеливо ждала. Он почтительно склонил перед ней голову, чувствуя, что, возможно, совершает ужасную ошибку. Но иначе поступить он не мог.

– Я благодарю вас, миледи, но… думаю, я не поеду… пока.

Леди Дансени кивнула. Ничто в ее облике не выдало удивления, лишь одна светлая бровь слегка дрогнула.

– Как пожелаешь, Маккензи. Тебе нужно только попросить.

Она повернулась, словно крохотная фигурка из механических часов, и ушла. Вернулась в мир Хэлуотера, который теперь стал для Джейми в тысячу раз более крепкой тюрьмой, чем когда-либо.