Читать книгу Княжна сто двенадцатого осколка - Динара Смидт - Страница 6

Впервые Кая увидела Ивлин, когда та была ещё младенцем – золотистым комочком, посапывавшим среди шёлковых простынок. Самой Кае тогда было пять, и она встала на цыпочки, чтобы заглянуть в колыбельку.

– Теперь это – твоя госпожа, – объяснила бабка, кладя сухие жесткие ладони на внучкины плечи. – Посмотри только. Ну и кроха.

Княжна и впрямь была крошечной – кулачки не больше грецкого ореха. Кая протянула указательный палец и коснулась розовой щёчки. Зачем она это сделала? Должно быть, хотелось удостовериться, что ребёнок не растает, уж больно эфемерной она казалась. Ивлин не растаяла. Её глаза мгновенно распахнулись, и она завизжала так, что Кая едва не оглохла. И, в ту самую минуту, она поняла, что будет любить это маленькое своенравное создание бесконечно долго и очень-очень сильно.

Ивлин была единственной дочерью князя, правителя сто двенадцатого осколка. В былое время этот оазис, затерянный среди песков Забытого мира, носил название Зелёные пастбища. Затем Арид решил, что слишком мудрёное это дело – каждому захудалому осколку иметь своё название, и присвоил им вместо этого порядковые номера, в зависимости от размера и значимости. И проще, и понятнее.

Всего осколков было сто тридцать три. Конечно, быть сто двенадцатым из ста тридцати трёх – это не так уж и плохо. Не так плохо, как быть, скажем, сто тридцатым. Или, упаси Богиня, сто тридцать третьим. И тем не менее…

– Было гораздо лучше, – говорила княгиня Лилайя, мать Ивлин, всякий раз, когда на глаза ей попадалась какая-нибудь официальная бумага с уродливым номером, – когда мы назывались Зелёными пастбищами. Цифры так… безвкусны.

Дворец, в котором родилась Ивлин, стоял на холме, горделиво взирая с высоты на теснившиеся у подножия фермы, ровненькие вспаханные поля, яблоневые сады, и пастбища, усеянные пышными барашками. Из окна своей горницы на вершине круглой башни, княжна часто наблюдала за подданными, с расстояния казавшимися муравьями. Крошечные дети играли с крошечными обручами и мучили крошечных кошек. Игрушечные мужчины и женщины вспахивали поля, собирали урожай, стирали бельё и доили коз. С наступлением сумерек на улицах зажигались хороводы бумажных фонариков, и в таверне начинались танцы. Ивлин не могла расслышать музыку, но открывала окна и просила ветер помочь ей. Тот был рад стараться и нёс ей на невидимых крыльях свист дудок, грохот барабанов, визжание скрипок и топот ног, скачущих по дощатому полу. Ивлин воображала себя чародейкой, глядящей в волшебное зеркало.

На ум Каи приходило иное сравнение, каждый раз, когда она поднималась в башню со стаканом молока или стянутым с кухни лакомством. Маленькая госпожа напоминала ей певчую пичугу, запертую в клетке. Круглая комната, отделанная золотом, лишь усиливала это впечатление. Распахнуть бы окна и позволить бедняжке вылететь наружу. Показать Ивлин всё то, что Кая сама так любила: как здорово плавать прохладным утром в пруду; или водить хороводы в полнолуние; или играть с крестьянской ребятней в их бешеные игры.

Но Ивлин была княжной, а не крестьянкой. Само собой её жизнь отличалась. В замке не было детей её возраста, а гости редко приезжали в осколок. Ивлин оставалось только самой искать себе развлечения. Уж что-что, а это она умела.

Кая переехала во дворец в десять лет. Ивлин в ту пору как раз исполнилось пять. Никто не понимал, отчего для юной княжны выбрали такую неуместную спутницу – угрюмую крестьянскую девчонку с бронзовой от загара кожей и пронзительными чёрными глазами. Рядом с золотоволосой, беззаботной княжной Кая выглядела, по меньшей мере, странно. Однако княгиня отчего-то упорно настаивала, что Кая подходит, как нельзя лучше, и никто не оспаривал её решения.

Маленькая Ивлин учила служанку своим диковинным играм среди геометрических дворцовых садов. Неугомонное воображение княжны превращало девочек то в воительниц, отправляющихся биться с огнедышащей виверной, то в русалок с ракушками в зелёных волосах. Они были первооткрывательницами и охотницами за кладами, пиратками и чародейками, феями и гоблинами. Кая не поспевала за госпожой, и порой чувствовала себя рядом с ней неловкой и неуклюжей. Но, несмотря на это, любила её, как любила бы родную сестрёнку.

Она любила её даже когда поняла, что воображение Ивлин было вовсе не простым, а очень даже волшебным.

Бабка Каи была деревенской ведуньей. Она избавляла крестьянок от кашля и головной боли, делала обереги и нехитрые ловушки для проказливых бесят, портивших молоко и ворующих яйца у кур. Иногда (нехотя, и лишь за золото) она могла сварить приворотное (или отворотное) зелье. Однако каждому волшебству она училась долгие годы, и даже в преклонном возрасте непрестанно оттачивала своё мастерство, записывая успехи и неудачи в толстую старую книгу, называемую гримуаром. Маленькая Ивлин же ничему не училась, и даже не осознавала, что творимые ею вещи являются чем-то необычным.

– Это виверна, – говорила она, кладя ладошку на ствол засохшего дерева, и на глазах испуганной Каи корявые ветви начинали извиваться точно длинные шеи, а корни зловеще вылезали из-под земли. Кая не бросалась наутёк лишь потому, что от страха её ноги прирастали к месту.

– Не бойся, – говорила тогда маленькая княжна, задрав вверх подбородок, крайне довольная эффектом. – Я ведь могучая воительница Забытого мира! Я не дам тебя в обиду!

Впрочем, очень скоро Кая поняла, что древесные виверны не могли причинить вреда даже кролику. Неумелое волшебство Ивлин гасло в считанные минуты, как небрежно разведённый костёр. В осколке не было никого, кто мог бы распознать в хаотичных вспышках настоящий талант. Колдовство считалось глупостью – занятием крестьянок, и мало интересовавшийся дочерью князь-отец не слишком-то одобрял «легкомысленное развлечение». Он решил, по-видимому, что лишенный подпитки и практики талант пропадёт сам собой. Разумеется, этого не случилось. Не находя применения, дар Ивлин всё рос, необузданный и дикий, точно оставленный без внимания сад.

До того злополучного дня, когда его заметил кое-кто другой.