Читать книгу Моя сестра Роза - Джастин Ларбалестьер - Страница 5

Едва научившись передвигаться, Роза принялась меня преследовать. До этого она следила за мной глазами и вот наконец стала ползать, неловко поднимая кверху попу, а потом освоила и движения, в которых узнавалась ходьба. От этого у меня щемило сердце. Я оборачивался и тут же видел ее: она не сводила с меня глаз. Я брал ее на руки и держал, вдыхал ее нежный, младенческий запах, прижимался носом к ее затылку, ощущал, какая у нее тонкая кожа, как быстро колотится ее сердечко, и любовь переполняла меня настолько, что я забывал все на свете.

Я и до того держал на руках младенцев. И у Салли, и у Дэвида есть братья и сестры. Все их дети младше меня. Они тоже пахли очень приятно. Но не как Роза. Я смотрел ей в глаза и думал, смогу ли полюбить кого‐то еще так же сильно. Роза, не моргая, разглядывала меня. Как и положено младенцу, она изучала меня, изучала нас всех, училась быть человеком.

В отличие от большинства людей, училась она с большим трудом. Роза осваивала все медленнее, чем наши кузены. Все, кроме того, что заложено природой. Ползать и ходить она научилась тогда же, когда и другие дети. Гораздо медленнее она училась улыбаться, смеяться, обниматься, целоваться, плакать, указывать пальцем. Роза с трудом постигала то, что люди делают, общаясь друг с другом, реагируя друг на друга. Она стала тянуть вверх руки, чтобы ее подняли, лишь спустя месяцы после того, как этому научились двоюродные братья и сестры. Но однажды поняв, что нас можно использовать как такси, она стала беспрерывно проситься на ручки.

Всякий раз, как она тянулась ко мне, сердце словно выпрыгивало у меня из груди. Она была такой нежной, несамостоятельной, такой крошечной. Меня не надо было просить. Я всегда хотел ее защищать.

В первые два года жизни она почти не плакала. Порезы, синяки и болезни ее скорее интересовали, чем расстраивали. Многие младенцы плачут, когда плачет кто‐то другой, особенно если это другой младенец. Но Роза не плакала. Отсутствие плача беспокоило родоков больше, чем что‐либо. Так что Роза начала плакать. Она видела, как это делают кузены и кузины, и стала повторять за ними. Сначала выходило неубедительно. Она издавала странные, сдавленные звуки и быстро-быстро моргала, чтобы из глаз потекли слезы. Но Салли и Дэвид покупались и на это, а вскоре она уже научилась выдавать настоящие слезы. Эти ее слезы были такими же неискренними, какими потом стали ее слова.

Я хотел рассказать об этом родокам, но почти все наши кузены и кузины плакали, если падали, только когда рядом был кто‐то из взрослых. Я не знал, как объяснить, что Роза ведет себя иначе, чем они. Она не улыбалась нам в ответ, когда мы ей улыбались. Не отвечала, когда ее называли по имени. К двум годам она не произнесла ни единого слова.

– Че тоже медленно всему учился, – сказала Салли. Раньше они мне об этом не говорили. – Но теперь с ним все в порядке. Дети развиваются в своем темпе.

– В этот раз все слишком медленно, – ответил Дэвид. Они повели ее к врачу. И Роза тут же начала улыбаться.

Она начала говорить. Она впервые улыбнулась на том первом приеме, в кабинете врача. Мы пошли туда все вместе. Роза поняла, что все говорят о том, что она не улыбается. Она подняла глаза от игрушек, с которыми возилась, и широко растянула рот, показав зубы. Вышло совсем не похоже на настоящую улыбку, но Салли потрясенно ахнула. Дэвид сказал:

– Невероятно. Это знак. С ней все в порядке.

Врач пришел к выводу, что Роза, возможно, слегка отстает в развитии, но, скорее всего, в этом нет ничего страшного. Когда родоки привезли Розу домой после второго приема у того же врача, она подошла ко мне и произнесла свои первые слова:

– Я хочу мое.

Это уж точно был знак: этой фразой до сих пор можно описать все ее поступки. В этом вся Роза: она сразу сказала целую фразу, перескочив через обычные первые детские слова вроде «папа», «мама», «баба», «дай», не говоря уже о стадии лепета. Когда ребенок не лопочет, это довольно жутко.

Как только Роза научилась говорить, она начала врать.

Я иду в свой новый спортзал, вооружившись телефоном – в нем уже есть сим-карта и интернет – и зонтом, который мне дал наш консьерж. Он сказал, что его зовут Джон. Я больше не могу сидеть на месте – ни в библиотеке, ни в нашей новой квартире. Мне нужно пропотеть и размяться, иначе я сойду с ума. Пора по‐настоящему вымотать каждую мышцу в моем теле.

Ветер продувает и флисовую толстовку, и самые плотные треники из всех, что у меня есть, швыряет в меня капли дождя. Зонт защищает только голову. Джорджи расстроится, когда я расскажу ей, что Нью-Йорк – это море желтых такси, плывущих сквозь потоки серого проливного дождя. Надо было надеть дождевик. Надо было лечь поспать. Когда я добираюсь до спортивного зала и подхожу к стойке регистрации, с меня льют потоки воды, и я дрожу так, что у меня стучат зубы. Но я все равно вижу ее. Мокрую от пота темнокожую девушку на первом ринге. Интересно, они специально выставляют на этот ринг, у самых окон, лучших боксеров, чтобы ты не мог не заметить их, входя в зал, не мог не подумать: «Я тоже хочу двигаться, как она. Научите меня».

Девушка отрабатывает защиту. Мне нравится, как она со скоростью молнии ныряет, отклоняется, отскакивает назад. Все думают, что главное в боксе – это сила, но на самом деле для боксера куда важнее скорость и ловкость. Многие боксеры выигрывают бой за боем, ни разу не отправив соперника в нокаут. Эта девчонка на ринге быстрее, чем ее тренер. Я хотел бы увидеть ее в деле.

Я мог бы целый день простоять здесь, глядя на нее. Но, черт меня дери, я пришел, чтобы проснуться. Мне хватило ума еще до отъезда, до всякого джетлага, записаться в спортзал через интернет: я заполнил разрешения от родителей, выбрал занятия, забронировал шкафчик, оплатил годовой абонемент. Точнее, оплатил его дедуля. Он сделал мне кредитную карту, которой я плачу за занятия боксом.

Дедуля хочет сделать меня настоящим мужчиной. Он боится, что я вырасту слабаком из‐за того, что родители у меня бесхребетные, либеральные и еще много какие – не припомню всех слов, которыми он так и сыпал всю неделю перед нашим отъездом. Он платит за меня, потому что родоки платить отказываются. Родоки не верят в насилие. Несмотря на все доказательства того, что оно существует.

Они пришли в ужас, когда дедуля научил меня драться. И в еще больший ужас, когда он сказал, что будет платить за мои занятия боксом. Салли и Дэвид согласились на это только после того, как я пообещал не спарринговать, пока не перестану расти. Ни дня не проходит без того, чтобы я об этом не пожалел.

Я нахожу свой шкафчик, бегу в душ и встаю под струю потрясающе горячей воды, потом надеваю сухую одежду для тренировки и заворачиваю свои насквозь промокшие под дождем вещи в одно из пушистых полотенец, которые здесь дают бесплатно и в любых количествах. В моем сиднейском спортзале берут деньги за колючие, ветхие полотенца, которые там никто не складывает в огромные стопки, чтобы ты мог взять столько, сколько захочешь. Еще здесь есть бесплатные дезодоранты и крем для рук. И даже фен, которым я пытаюсь просушить кроссовки.

Я отправляюсь на беговую дорожку и бегу в быстром темпе, пока не проходит дрожь. Первое занятие у меня будет в зале с мешками. С потолка свисает целый лес боксерских мешков. Издалека они похожи на трупы. Но вблизи от них пахнет вовсе не разложением, а пóтом. Девушка, которую я видел на ринге, стоит в центре зала, среди мешков, разговаривает с другой девушкой и улыбается. Она легким и четким ударом отправляет мешок в сторону подруги, словно он – продолжение ее руки, уворачивается от мешка, когда ее подруга быстрым движением посылает его обратно, отскакивает, будто танцуя.

Я не могу не смотреть на нее. Я заставляю себя сесть и взглянуть на бинты, которыми обматываю руки. Потом я оглядываю собравшихся. В группе, кроме меня, всего два парня. Я никогда еще не был на занятиях, где девушек большинство. Этот спортзал мне уже нравится.

Похоже, они с подругой мои ровесницы. Все остальные старше. Я уже привык быть младшим в группе. Интересно, она тоже привыкла? Она примерно моего роста, может, чуточку выше. Курчавые волосы собраны на затылке. Она поджарая и мускулистая – как и я. Я снова гляжу на нее. Заставляю себя перевести глаза на висящий прямо передо мной мешок и представляю, каково было бы ее поцеловать.

Мы по очереди кланяемся друг другу, и тут на меня сильнее хорошего кросса обрушивается джетлаг. Вокруг все словно в тумане. Я почти вижу, как вокруг головы у меня кружатся звездочки – словно в мультиках. Слова тренера застревают где‐то вдали: когда они наконец до меня доходят, остальные уже вовсю боксируют.

– Раз, два, три! Другой левой, Хосе, той, которая не правая. Кто забыл, где право, а где лево, смотрите на солдата Джейн.

Тренер показывает на покорившую меня девушку. Это что, прозвище такое, солдат Джейн? Похоже, она нереально крута. Я больше не пытаюсь услышать, что говорит тренер, и вместо этого смотрю на солдата Джейн. Лучше отставать на полсекунды, чем на несколько минут. Ноги словно налиты свинцом. Где моя мышечная память? Где вообще моя память?

– Новичок? – хмыкает тренер. – В следующий раз выбирай занятия попроще.

Мой мозг никак не может связаться с языком, и мне не удается ответить, что я только что приехал из Таиланда, где учился тайскому боксу. Тренер переходит к следующему ученику, а я даже не успел открыть рот. Что за дерьмо.

После занятия я сползаю на мат. Я хочу только одного – спать. В следующий раз докажу тупому тренеру, что я никакой не новичок. Солдат Джейн кивает мне, разматывая бинты:

– Ты вроде хорошо разминался, что случилось?

– Джетлаг, – говорю я спустя примерно час.

Даже несмотря на туман в голове и во всем теле, я чувствую, как сильно бьется мое сердце. Со мной заговорила солдат Джейн.

– Я слышала, что он и вырубить может, – отвечает она.

Она уже сняла бинты и сунула их в карман треников. Наклоняется, поднимает перчатки.

– Увидимся на следующей неделе? – бросает она, уходя.

– Конечно, – говорю я, но получается очень тихо, а ведь она уже почти в дверях раздевалки. Тогда я еще и киваю. Но она уже не смотрит в мою сторону.

Я совершенно без сил, но все равно ликую. Губы сами собой складываются в улыбку. Она меня заметила.

В раздевалке я расплываюсь по скамейке напротив своего шкафчика, перестаю сопротивляться джетлагу, и он захлестывает меня с головой. Надо снять пропитанную пóтом одежду, принять душ, добраться до дома. Невыполнимые задачи.

У меня жужжит телефон. Джейсон. Пытаюсь сосчитать, сколько времени сейчас в Сиднее. Ничего не выходит. «Убил его нах он мертвее мертвых. Сдох». Не могу понять, что он имеет в виду, и на этот раз дело не в орфографии, которую не исправляет автокорректор, потому что Джейсон его натренировал. К ней я уже привык.

«Что?» – медленно печатаю я. Пальцы вдруг стали слишком толстыми и не попадают по кнопкам. «Вчера! Бой!» – «А, супер!» Не могу вспомнить, о каком бое он говорит. «Ага. Я был крут. Размазал его». – «Жаль, я не видел». – «Ага мне тоже. Давай домой! Покажу новые движения. Зал теперь другой, не узнаешь. Охренеть как чисто, все машины пашут. Крутой ремонт. Ринг теперь порядок. Супер!»

Я заставляю пальцы выстучать вопрос: «Как у тебя дома?» – «Предки с катушек слетели. Ну а что. Меньше тренируйся типа, больше учись. А нафиг боксеру аттестат, как думаешь? Идиоты». Джейсон станет боксером. Он уже боксер. Он дважды побеждал в юниорских боях. Он хочет выиграть на Играх Содружества, а может, и еще где покруче.

Если бы я остался дома, в Сиднее, то встречался бы с ним только в зале. Когда я еще там жил, мы виделись почти каждые выходные, но теперь у него ежедневные тренировки. Может, мы и в зале бы не встречались. Он больше не ходит на обычные занятия.

Когда нам было по пять лет, мы начали заниматься кикбоксингом с Натали. А теперь у Джейсона новый тренер, который убедил его, что он может выступать за сборную страны и боксом зарабатывать деньги. У Джейсона голову сорвало от желания боксировать, хорошо боксировать. Он этого хочет.

Когда мы еще тренировались вместе, у него получалось не лучше, чем у меня. Но теперь он меня здорово обогнал. Мне даже обидно. Не должно быть – я ведь не хочу стать боксером, – но все равно обидно. «У тебя ДР! Поздравляю!» – «Спасибо».

– Соджорнер горяча, – говорит один из парней с занятия. Он аккуратно складывает свои мокрые от пота бинты. Не могу понять, зачем это делать. Надеюсь, он не сушит их прямо так, не стирая. Фу, мерзость. – Я ей сказал об этом, а она не ответила. Стерва.

Я почти уверен, что он говорит о девушке, которая мне понравилась. Не знаю его имени, может, он Говнюк Тупорылый или еще кто, но зато теперь я узнал, как ее зовут: Соджорнер, не солдат Джейн. Мне нравится.

– А? – откликается Хосе. Это тот, который не знает, где право, а где лево.

– Да и хер с ней. Самые клевые всегда стервы.

Хосе закатывает глаза и отправляется в душ.

Соджорнер не стерва.

– Что пялишься? – Парень оборачивается ко мне.

Я поднимаю руки в знак того, что не хочу нарываться на конфликт.

– Ничего, мужик.

Он продолжает на меня глядеть. На щеке у него дергается жилка.

– Я слегка устал, вот и все. Только что прилетел. Не спал в самолете.

– А, джетлаг?

Жилка перестает дергаться. Я киваю.

– Из Англии?

– Нет, – отвечаю я, изо всех сил желая поскорее закончить разговор с этим болваном. – Из Австралии.

– Угу. – Он великодушно замолкает и тащится в душ. Я зеваю так широко, что челюсть щелкает. Можно мне тут поспать? Никто не против? Нет, наверное, нельзя. Я смотрю на экран телефона. Куча сообщений от Джейсона. У меня нет сил их читать. Я стаскиваю потную одежду, встаю, чтобы открыть шкафчик, и вдруг понимаю, что даже представить себе не могу, какие четыре цифры использовал в качестве кода. Вот дерьмо. Я набираю свой день рождения. Не то. Пин-код от банковской карточки. Тоже нет. День рождения Розы. Салли. Дэвида. Нет, нет, снова нет. Черт!

Почему я не помню, как устанавливал код? Я вообще его установил? Мне смутно вспоминается, что я использовал какую‐то простую комбинацию цифр, чтобы точно не забыть. Набираю 0000. Дверца открывается. Ого. Даже с учетом джетлага это слишком. Удивительно, что мои вещи еще на месте. Хорошо хоть, что паника из‐за кода слегка меня взбодрила. Я пихаю потную одежду в рюкзак, кладу его обратно в шкафчик, не меняя кода, – зачем себя запутывать? – и иду в душ, захватив по пути чистое полотенце. Включаю воду, не проверив температуру. На голову обрушивается ледяной поток. Это помогает. Ничто не бодрит так, как ледяной душ.

Пока я одеваюсь, телефон снова жужжит: «С днем рождения! Не спишь?» Это Назим. Я сажусь, чтобы ответить. Не уверен, что смогу сейчас печатать на ходу. «Спасибо. Тут еще день». – «Да, но у тебя джетлаг. Думал, вдруг ты спишь». – «Не сплю, и зря. А ты что не спишь?» – «Не могу заснуть. Надо тебе кое‐что рассказать. Это мне покоя не дает». – «Что?» – «Только не бесись».

Интересно, почему я должен беситься, притом что мы уже сто лет не виделись. «С чего мне беситься?» – «Я не то чтобы этого хотел. Но тебя тут не было». От злости у меня немеют пальцы. «Да блин, я знаю, что меня не было. Меня, если помнишь, увезли против воли». – «Ну да. Я знаю. Прости. Это насчет Джорджи». – «Что с ней?» – «Ну в общем, мы встречаемся».

Я в растерянности зависаю. Интересно, почему Назим считает, что меня это должно расстроить? Двое моих лучших друзей решили быть вместе. С чего мне беситься? Но я понимаю, что взбешен. Почему?

«Это случайно вышло. Ты еще тут? Только не злись. Я знаю, тебе она нравилась». – «Когда мне было 10. Она крутая. Ты тоже ничего. Только в веру свою ее не обращай. Атеизм рулит!» – «Смешно. Так ты не злишься?»

Я злюсь. Все это происходит с ними, пока меня нет рядом. Я ни о чем не подозревал. Джейсон, наверное, уже давным-давно предлагал им пойти уединиться. А я подкалывать не могу. Потому что знаю об их жизни только то, что они сами мне рассказывают. Так нечестно.

«Я думал, вдруг она тебе все еще нравится». – «Скажешь тоже». – «Какой гордый». – «А то. Я в НЙ, тут девчонки что надо». – «Я думал, тебе там не нравится. Кто писал, что НЙ говно?» Он дразнит меня из самой Австралии. Назим никогда не назовет говном место, где сам не бывал. Ему на все нужно время. И с Джорджи то же самое. Наверное, он уже лет сто был в нее влюблен и только сейчас раскололся.

«Это правда. Тут ужасно. Но я не слепой. Ладно, пока я вернусь домой, вы все равно наверняка разбежитесь». – «Повезло, что ты так далеко. Я б тебе врезал». – «Я сейчас очень сильно вытаращил глаза. Ты? Врезал? Мне? Обхохочешься. Назим не боксирует. Он играет в крикет». Назим шлет в ответ гифку с нелепой рожицей, показывающей язык. «Мне пора. До скорого». – «До скорого».

Он словно и правда мне врезал. Оба моих друга мне словно врезали. Джейсону светит карьера боксера, о которой я не мечтаю, Назим встречается с Джорджи, в которую я не влюблен. Я люблю их всех. Я счастлив за них. Но мне паршиво. Во всем этом нет никакого смысла. Но я ровно так себя чувствую. Я всеми забыт, я в городе, в который не хотел ехать, у меня нет ни друзей, ни поддержки, ничего. Здесь только я, моя дьявольская сестричка и родители, не имеющие никакого представления о том, кто она такая на самом деле.

С днем рождения, Че.