Читать книгу Моя сестра Роза - Джастин Ларбалестьер - Страница 8

После бранча мы идем к Макбранайтам. Их дом возвышается над улицей, занимая чуть ли не весь квартал. Раньше это была синагога. Поднявшись по лестнице и пройдя внутрь сквозь массивные деревянные двери, я словно вхожу в Большую синагогу в Сиднее. Я знал, что они богаты, но, лишь увидев их дом, понял насколько.

Помещение наполнено светом: лучи солнца падают через гигантское потолочное окно, словно прямо с небес. Тут как в Лувре. Только в Лувре все очень сильно захламлено. Нет, это даже не потолочное окно. Два огромных куска потолка и крышу над ними заменили прозрачным стеклом.

Я словно оказался внутри кита: китовые ребра переходят в колонны, держат потолок. По ночам тут, наверное, можно смотреть на звезды.

– У тебя рот открыт, – говорит мне Лейлани.

Я закрываю рот.

– Все пялятся. Но ты первый, кто еще и слюни пустил. Я вытираю губы и только тогда понимаю, что никаких слюней не было. После такого кто угодно на месте Лейлани рассмеялся бы. Но ей, чтобы добиться того же эффекта, достаточно лишь слегка вздернуть бровь.

– Показать тебе дом, или ты просто постоишь тут и попялишься? У тебя, кстати, снова рот открыт.

И правда. Я снова закрываю рот. Они сделали все возможное, чтобы хоть как‐то очеловечить это гигантское помещение. Половину пространства занимают удобные диваны. Сеймон тащит Розу к самому большому дивану, и они принимаются на нем прыгать. Они шептались и хихикали всю дорогу от ресторана. Майя держалась отдельно от них. Сейчас она стоит рядом с матерью.

– Там были балконы? – спрашиваю я, глядя наверх. Лейлани кивает.

– Туда выгоняли женщин. Мы сделали там комнаты, но сначала провели обряд очищения, чтобы изгнать из дома все женоненавистничество.

Не могу понять, серьезно ли она говорит.

– Идемте смотреть кухни, – зовет Лизимайя.

– Ах да, – отзывается Салли, – твои знаменитые углеродно-нейтральные кухни.

Родоки и Джин идут за Лизимайей к двери на другом конце зала.

– Там кухня, – говорит Лейлани.

– Твоя мама сказала «кухни». Они правда углеродно-нейтральные?

– Да какая разница. Только не думай, что наши предки сами готовят. Похоже, надо показать тебе дом.

Мне хочется ответить: «Если тебе это не слишком сложно». Но она явно считает, что слишком.

– Спасибо.

У них два лифта. По одному с каждой стороны здания, или в каждом крыле, как их называет Лейлани. Восточное и Западное крыло.

– Если бы дом тебе показывал папа, он бы сказал: «Да, как в Белом доме».

Я закатываю глаза, потому что она явно этого ждет, хотя совершенно не понимаю, как крылья связаны с Белым домом. Я представляю себе крылья исполинской птицы. Весь дом поднимается в воздух и летит по небу.

– Я никогда не бывал в частном доме с лифтом.

– Кажется, мы уже договорились о том, что это большой дом.

– У вас четыре этажа, – глупо говорю я, пялясь на панель с кнопками. Тут есть кнопка аварийного вызова и переговорное устройство, как в лифте обычной многоэтажки.

– Пять. Ты не учел подвал. Тот самый, где бассейн.

– Ого, – говорю я и тут же жалею об этом.

Она дает мне понять, что закатывает глаза, всего лишь на миг взглянув вверх.

– Я пошутила насчет бассейна.

– А.

Надо было сказать: «Ну конечно, пошутила», хотя никаким «конечно» тут и не пахнет. Почему в этом доме не может быть бассейна? Правда, на панели всего четыре кнопки.

– Надо думать, вертолетной площадки на крыше у вас тоже нет?

– Не глупи. Вертолетная площадка на крыше гаража, за домом.

– Что, правда?

– Нет, неправда. Есть правила, определяющие, где вертолеты могут летать, а где не могут. Здесь они летать не могут.

– Откуда ты вообще об этом знаешь?

Лейлани не смеется, только снова приподнимает бровь.

– Вы всегда жили в этом доме?

– Наверное, ты хочешь сказать «в мавзолее». Да, они купили здание двадцать лет назад.

Я сдерживаюсь, чтобы снова не сказать «ого». Не могу себе представить, каково это – расти в таком месте. Да что там, я не могу себе представить даже, каково это – прожить на одном месте всю жизнь. Мы жили в одном и том же доме, пока мне не исполнилось семь. Потом наступил хаос. Бесконечная череда домов и квартир в Сиднее – мне тем временем стукнуло двенадцать, – и дальше самые разные места во всех уголках Австралии, пара лет в Новой Зеландии, снова год в Сиднее, потом Индонезия, Таиланд, и вот мы здесь.

– Повезло тебе, – говорю я; Лейлани смотрит на меня так, что я сразу понимаю: она со мной не согласна. – Каково это – быть богатой?

– Каково это – быть австралийцем?

Лифт останавливается, двери открываются, и мы оказываемся в заставленной книгами комнате.

– Это не мои деньги. Это их деньги.

– Но… – начинаю я; не важно, кто зарабатывает деньги, она в них купается, – они ведь твои родители. Это значит, что ты точно не бедная, ведь так?

Она снова испепеляет меня взглядом.

– Я не говорила, что я бедная. Но деньги их. Если бы не родители, я бы так не жила.

– Еще бы. Если бы не родители, я бы не оказался в Нью-Йорке. Они все решают за нас, пока мы не вырастем и не съедем.

– К несчастью.

– Но ты можешь этим наслаждаться!

Она опять смотрит на меня, как на последнего идиота.

– Чем тут наслаждаться? Они родили нас только для того, чтобы сохранить фамилию, дурацкую выдуманную фамилию, а еще чтобы мы были их идеальными мини-копиями. Конечно, у них ничего не вышло, но ты удивишься, когда узнаешь, какими тщеславными бывают люди. Я бы не удивилась, но ты у нас всему удивляешься.

– Это из‐за кукурузы, которой меня пичкают. От нее я становлюсь страшно доверчивым. Ее обрабатывают инсектицидами, наверняка все дело в них.

Она тихо всхрюкивает.

– Ты почти засмеялась!

– Нет, – говорит она, прикрывая рот рукой. – Я даже не улыбаюсь. Идем.

Я иду за ней, недоумевая, почему она так язвит насчет своих родителей.

– Это спальня Майи и Сеймон.

Дверь в спальню закрыта, на ней нарисованы серп и молот. Я молчу.

– Это Майя нарисовала. Как‐то связано с Сибирью.

Мне явно лучше не задавать вопросов.

– Они живут в одной комнате?

– Им так нравится. Они всегда все делают вместе. Есть только одно различие – Сеймон танцует, а Майя играет в теннис. В остальном они настоящие двойняшки. А вот их кабинет.

Дверь открыта. Я замечаю два письменных стола, стулья, кресла-мешки, книги, планшеты, аквариум, плакат на всю стену с рыбами и другой морской живностью. Над одним письменным столом висят постеры красивых азиатских поп-звезд. Над другим – прибитая гвоздем лошадиная подкова.

– Это китайский? – На стене напротив входа я замечаю большой лист пергамента с каллиграфической надписью.

– Корейский. Мой папа кореец. Мы сто раз бывали в Корее. У нас родственники в Сеуле.

Я знал об этом. Джина усыновили белые американцы, сделавшие все, чтобы он выучил корейский и прекрасно знал историю и Кореи, и США. Они поддерживали связь с его биологической матерью.

– Моя спальня. – Закрытая дверь без единой наклейки. – А это мой кабинет.

Пол черный. Я вхожу следом за ней и чувствую, что покрытие под ногами пружинит.

– Как в спортзале. Круто. Какими боевыми искусствами ты занимаешься?

– Никакими. Не рвусь заработать себе какой‐нибудь там черный пояс. Я актриса, забыл? Актер работает всем телом. Так что я понемногу занимаюсь всем – карате, фехтованием, боксом, гимнастикой. Помогает поддерживать форму.

– Тогда понятно, что здесь делает беговая дорожка.

– У меня не всегда есть время бегать на улице. Беговая дорожка – более или менее приемлемая замена.

У меня чуть не срывается с языка: «Давай иногда бегать вместе». На Манхэттене вдоль набережных проложены дорожки для бега.

– Идем на террасу.

– Если тут есть терраса, – бормочу я.

– Терраса есть, – отзывается от двери Майя.

Мы с Лейлани вздрагиваем.

– Где Роза и Сеймон? – спрашиваю я, вдруг забеспокоившись.

– Папа показывает им фокусы.

Лейлани тяжело вздыхает. Майя хихикает.

– Розе хотелось посмотреть. А Сеймон решила быть гостеприимной и посидеть с ней.

– Бедная Сеймон. Она слишком добра.

– Роза танцует, – заканчивает свою фразу Майя, словно это что‐то объясняет.

– А, – говорит Лейлани.

– Она тоже ходит к Маккендрик.

Эту фамилию я уже точно слышал.

– Роза и Сеймон будут вместе ходить на танцы?

– Ага, – говорит Майя. – После этих дурацких фокусов мы пойдем плавать. Я пообещала найти всем купальники.

– Так у вас есть бассейн?

Лейлани прикрывает рот рукой. Майя хихикает. У них есть терраса. С видом на город. На крыши соседних домов, некоторые – с зеленым газоном, водонапорные башни, бельевые веревки.

– Предков мы сюда не пускаем, – говорит Майя. – Это наша терраса. Видишь ту церковь? Вон ту крышу? Какая‐то тетка все время выводит туда свою собачку, чтобы та сделала свои дела. И никогда за ней не убирает. Наверное, там ужасно воняет. Мы никогда не видели эту собаку на улице. Никто с ней не гуляет. Бедная.

– Но как они попадают на крышу? – Крыша плоская, с двумя шпилями по сторонам, но я не понимаю, как на нее можно подняться.

Лейлани внимательно смотрит на меня.

– Через дверь.

– Это католическая церковь, – говорит Майя, словно это многое объясняет, но я все равно ничего не могу понять.

– Вы этим тут занимаетесь? Подсматриваете за соседями?

– Все так делают, – говорит Майя. – Правда, мы еще не видели ни одного убийства.

– Майя не теряет надежды.

Роза бы тоже не теряла.

– У Мистера-Курит-Слишком-Много был сердечный приступ. – Майя указывает на многоквартирный дом рядом с церковью: там, на пятом этаже, на ступеньках пожарной лестницы, курит какой‐то мужчина. – Я уверена, что ему после этого запретили курить, но он всегда там торчит. Зажигает одну сигарету от окурка другой. Как. Это. Ужасно. Мы видели, как приехала скорая. У него лицо стало лиловое. Яни из углового магазина говорит, что у него сердце остановилось. Он умер. Можешь себе представить?

– Могу, – говорит Лейлани.

Майя не обращает на нее внимания.

– А теперь он снова там и курит, как раньше. Яни говорит, он покупает только вяленую говядину, шоколадки и сигареты. Еще она говорит, что ему всего сорок три. Значит, он младше наших родителей!

– Он выглядит как наши бабушка с дедушкой.

– Прабабушка с прадедушкой.

– Как прабабушка и прадедушка мумий из Музея естественной истории.

Майя хохочет.

– Давайте поиграем в прятки?

– Нет, – говорит Лейлани. – Мне не пять лет. И я не пьяна до полусмерти.

– А я люблю играть в прятки. – Майя поворачивается ко мне. – Хочешь поиграть?

– Хм, – говорю я. – Может, позовешь Розу и Сеймон?

Майя пожимает плечами.

– Они еще смотрят фокусы.

– Но ведь когда много народу, играть веселее?

– Ну да.

– А тут, наверное, здорово играть, – говорю я. – Так много мест, где можно спрятаться.

Лейлани издает какой‐то невнятный звук.

– Что?

– Ей одиннадцать, а не пять.

– Но здесь правда весело прятаться. Можно залезть на потолок. Почему ты не любишь веселиться, Лейлани?

Лейлани снова хрюкает.

– Я ненавижу Веселиться с большой буквы В по той же причине, по которой ты ненавидишь идиотские поп-группы, которые слушает Сеймон. Потому что это зло и бред.

Майя смеется. И я тоже. Лейлани выдавливает из себя улыбку. Интересно, она вообще когда‐нибудь смеется? У Лейлани жужжит телефон.

– Это предки. Твои родители уходят. Похоже, мы будем встречаться за бранчем каждую неделю. Вот радость‐то.

Мы спускаемся вниз. Прощаемся.

– Завтра в десять утра! И давайте скорее договоримся о том, когда устроим новоселье, – говорит Джин.

Роза и Сеймон обнимаются на прощание и заявляют, что они теперь лучшие подруги. Майя закатывает глаза, пока взрослые на нее не смотрят.

– Надо научить вас всех пользоваться автоматическим инжектором. Это просто. Пришлю вам ссылку на видео, – говорит Джин. – Я думаю, они будут проводить вместе много времени.

– Чем пользоваться? – спрашивает Дэвид.

– Автоматическим инжектором. Вдруг Сеймон станет плохо от арахиса.

– Смотрите! – говорит Роза, вытаскивая что‐то из кармана. – Сеймон подарила мне такие же перчатки, как у нее. Мне не нужно их носить, потому что у меня нет аллергии. Но мы теперь перчаточные близнецы. Какие они красивые!

Она надевает перчатки и снова обнимает Сеймон.

– Пока, Че, – язвительно говорит Лейлани. – Приятно было познакомиться.

– Аналогично, – совершенно искренне, в отличие от нее, отвечаю я.

– Почему мы не остались поплавать? – спрашивает Роза, когда мы выходим на улицу. – Почему у нас нет бассейна?

– В другой раз, Роза.

– Я хочу жить в доме Макбранайтов.

Родоки идут впереди, взявшись за руки. Они над чем‐то смеются. Когда мы входим в Томпкинс-сквер-парк, Роза берет меня за руку, как часто делала, когда была помладше, и говорит:

– Когда‐нибудь я буду жить в этом доме.

Я чувствую, что она хочет, чтобы я спросил, как она этого добьется. Я не спрашиваю.

– Сувениры прихватила?

Она вытаскивает из своей сумочки с Ширли Темпл смертельно бледную корейскую куклу в длиннющем платье.

– Это платье сшито из шелка. Она придворная дама. Я бы тоже хотела быть кореянкой.

– Тебе придется ее вернуть.

– Это подарок от Сеймон.

– Уверена? – спрашиваю я.

– Конечно. Я ей понравилась. У нас не должно быть никаких проблем с Макбранайтами. Дэвид взбесится.

Она так и раньше говорила.

– Салли и Дэвиду недолго осталось быть вместе, – говорит она, словно отвечает на вопрос, сколько сейчас времени.

– Что? – спрашиваю я, не успев даже задуматься.

Она широко раскачивает наши сцепленные руки, вперед-назад, вперед-назад. Сейчас она начнет подпрыгивать.

– Вот увидишь.

Я вижу родоков: они идут на полквартала впереди нас. Салли прижимается к Дэвиду, он обнимает ее за плечи. Они всегда будут вместе.